Новгородская феодальная вотчина: историко-генеалогическое исследование

В.Л. ЯНИН

НОВГОРОДСКАЯ 

ФЕОДАЛЬНАЯ ВОТЧИНА 
ИСТОРИКО-ГЕНЕАЛОГИЧЕСКОЕ 

ИССЛЕДОВАНИЕ

Монография

Москва 

ИНФРА-М

2011

УДК 94(075.4)
ББК 63.3(2)4

Я62

Янин В.Л.

Я62
Новгородская 
феодальная 
вотчина: 
историко
генеалогическое исследование : монография / В.Л. Янин. —
М. : ИНФРА-М, 2011. — 307 с.

ISBN 978-5-16-107860-0 (online)

В книге исследуются становление и развитие крупного земле
владения в Новгородской земле XII—XV вв. Впервые в широком 
масштабе осуществлено сопоставление данных писцовых книг' конца 
XV в. с актовыми материалами XII—XV вв., позволившее провести 
реконструкцию 
землевладельческих 
родословий 
по 
судьбе 
на
следственных вотчин и восстановление истории вотчинных владений 
наряду с родословиями.

Для историков, лингвистов, источниковедов, студентов и 

аспирантов исторических факультетов.

УДК 94(075.4)

ББК 63.3(2)4

ISBN 978-5-16-107860-0 (online)
© Янин В.Л., 1981, 2011

ФЗ № 
436-ФЗ

Издание не подлежит маркировке 
в соответствии с п. 1 ч. 2 ст. 1

ПРЕДИСЛОВИЕ 

Для решения многих существенных вопросов экономической и политической истории средневекового Новгорода исследователь должен владеть сведениями о родственных связях упоминаемых в источниках новгородцев. 
Необходимость в таких сведениях возникает всякий раз, 
когда, к примеру, требуется реконструировать политические группировки, игравшие столь важную роль 
в развитии республиканской государственности, 
или 
когда 
встает вопрос о путях 
и интенсивности 
формирования 
вотчинного землевладения. Естественно, в первую 
очередь в этой связи внимание исследователя 
привлекает 
генеалогия боярства, поскольку это сословие 
и в политической жизни Новгорода, и в его землевладении занимало ключевые позиции. 

Между тем попытки восстановления истории любой 
новгородской семьи наталкиваются на, казалось бы, непреодолимые трудности. Главнейшая из них состоит 
в 
отсутствии в Новгороде вплоть 
до середины — второй 
половины XV в. наследственных прозвищ или фамилий. 
Источники лишь в редких случаях указывают родственные связи, а опора исследователя только на отчества способна уводить на путь 
ложных 
построений, 
примеры 
чему будут приведены ниже. Носителей даже самых редких имен или отчеств 
можно 
идентифицировать 
лишь 
при наличии других аргументов. В XV в. появляются фамилии. Однако во многих случаях они эфемерны, будучи 
лишь синонимами отчеств, 
в лучшем 
случае — имени 
деда, т. е. дают возможность проследить происхождение 
интересующего историка лица не дальше третьего колена. 

3 

До начала XV в. летописцы Новгорода внимательны 
к боярскому имени в силу самой значительности 
государственных постов посадника и тысяцкого, которые занимали носители таких имен. Поэтому анализ летописных материалов раннего времени 
(но особенно 
XIV — 
начала XV в.) дает кое-что для частичного восстановления боярских родословий. После реформы 
второй 
половины 10-х годов XV в., когда боярство в целом 
было 
приобщено к участию в республиканском сенате, а число 
одновременно существующих 
посадников 
и тысяцких 
достигало нескольких десятков, наблюдается очевидная 
девальвация высших должностных званий, повлиявшая 
и на летописцев, которые практически перестали 
интересоваться личностью и судьбой боярина. Если до начала 
XV в. имена всех новгородских посадников и тысяцких, 
имеющиеся в их летописных реестрах, встречаются и в 
самом летописном рассказе, то теперь очень многих сановников, известных по реестрам, мы не обнаруживаем в 
других источниках. Эта девальвация имени хорошо прослеживается и в республиканской сфрагистике Новгорода. В XIV — начале XV в. для сфрагистики посадников 
и тысяцких характерны именные буллы, 
но уже с 10-х 
годов XV в. на смену им приходит анонимная 
«Печать 
Великого Новгорода», а именные буллы становятся исключительно редкими. 

В то же время нам хорошо известен состав новгородского боярства последних лет новгородской 
независимости. Множество имен названо в летописном рассказе 
1475 г. о «мирном походе» Ивана III на Новгород, когда 
на пути следования великого князя Новгород организовал серию его почетных встреч, в которых приняли участие десятки бояр и житьих людей, подробно 
поименованных. Наконец, старое письмо новгородских писцовых 
книг, несмотря на некоторую 
дефектность 
дошедших 
до нас материалов, практически отражает полный 
состав новгородских землевладельцев накануне «боярско
4 

го вывода», давая представление об их сословной группировке и объеме владений. 

Многие из бояр, фигурирующих в рассказе 1475 г. и 
в писцовых книгах, находились в близких 
родственных 
отношениях между собой и, безусловно, восходят к известным летописцу политическим деятелям XIV — начала XV в., но линии таких связей ни в писцовых книгах, 
ни в летописном рассказе не обозначены, а наличие уже 
отмеченного периода пренебрежения боярскими именами 
в летописи создает труднейший барьер для попыток проследить вглубь родословные землевладельцев 70-х годов 
XV в. 

Новгородское боярство, в отличие от бояр других земель, не влилось в состав двора московских великих князей. Уже в силу этого не существует новгородских родословных росписей, подобных росписям тверских или рязанских бояр, что требует иной методики 
генеалогического исследования. 

В предлагаемой читателю работе 
предпринимается 
попытка преодолеть указанный барьер 
рассмотрением 
судьбы родовых земельных владений. Поскольку вотчины были объектом наследования, 
в ходе которого 
они 
дробились, мы наблюдаем в материалах писцовых книг 
старого письма конечный результат 
длительного 
процесса семейных разделов, адекватного физическому развитию самих семей. Генеалогия семейного владения, следовательно, до известных пределов тождественна родословию, а исследователь должен обнаружить способ реконструкции родословия через анализ истории вотчины. 

В процессе такой реконструкции имеются свои трудности, главная из которых состоит в том, что земельные 
документы, как правило, умалчивают о тех лицах, которые, будучи членами семьи, юридически не являлись землевладельцами, т. е. о детях. Уменьшить эти трудности 
возможно лишь активным привлечением всей суммы наличных источников. 

5 

Новгороду свойственны две формы крупного 
землевладения: городская усадьба и собственно вотчина — совокупность принадлежащих вотчиннику деревень с сельскохозяйственными и промысловыми угодьями. Изучение 
городской усадьбы сделалось, наконец, 
возможным 
в 
результате значительных раскопок 
в Новгороде 
и использования многочисленных и разнообразных сведений, 
предоставляемых берестяными грамотами. Для генеалогического исследования сельской вотчины возможность 
системного подхода к этой проблеме 
заключена 
в совместном изучении материалов писцовых книг 
и актов 
XIV—XV вв., касающихся описанных писцовыми книгами вотчин. 

Разумеется, преждевременно говорить 
о 
создании 
полных родословий всех новгородских землевладельцев. 
Наличные материалы позволяют сегодня реконструировать несколько достаточно характерных родословий и наметить сумму методических приемов, применимых 
для 
дальнейшего изучения этой проблемы. 

В то же время даже представленные здесь материалы 
веду-т к неизбежной постановке таких сложных 
и принципиально важных проблем, как вопрос о путях возникновения крупной феодальной вотчины 
в Новгородской 
земле и времени сложения вотчинной системы, проблема 
общего и особенного в процессе становления феодализма и феодальной государственности 
в Новгороде, 
поскольку предлагаемая работа по существу и посвящена 
этому кругу проблем, исследуя их в новом 
источниковедческом аспекте. 

В настоящем издании сноски см. в конце глав. 

Глава I 

СОЯРСКИЙ РОД МИШИНИЧЕЙ — 
ОНЦИФОРОВИЧЕИ И ЕГО ГОРОДСКИЕ 
УСАДЬБЫ 

Ф 

Открытие новгородских берестяных грамот, справедливо оцененное исследователями как обнаружение принципиально нового источника по истории средневековой 
Руси, вызывает к жизни множество проблем. Это открытие, ставшее достоянием исторической науки в целом и 
существенно пополнившее фонд письменных источников, 
в то же время остается в первую очередь объектом специального археологического изучения, вне которого практически немыслим источниковедческий анализ берестяных 
грамот. 

Связь новгородских берестяных грамот с археологией не сводится к тому, что в основу их датировок ложится стратиграфический принцип. Существо дела заключается в том, что берестяные грамоты, обнаруженные в ходе 
систематических раскопок, составляют только часть обширного археологического комплекса, в который входят 
прослойки культурных напластований, 
постройки древних усадеб, а также многочисленные бытовые предметы. 
И если для истолкования текста грамоты важна общая 
характеристика связанного с ней комплекса, то и самый 
текст берестяного документа является важнейшим в руках археолога орудием для понимания раскапываемого 
им комплекса. 

Археологический комплекс — остатки жилища, ремесленной мастерской или погребения — до массовых находок берестяных грамот в подавляющем большинстве случаев был безыменным. Археологи привыкли пользоваться терминами «жилище XIII века», «мастерская ювелира 
XII века» или «погребение дружинника X века», и эта 
безыменность казалась неотъемлемой частью самой специфики археологического источника. Берестяные грамоты, встречаемые во множестве в культурном слое Новгорода, впервые позволили определить по именам хозяев 

7 

многих (хотя далеко не всех) раскопанных здесь начиная 
с 1951 г. усадеб. 

Наблюдения над принадлежностью отдельных усадеб, 
естественно, ведут к постановке очередной важной проблемы — вопроса о взаимосвязи владельцев усадеб. Можно исследовать две линии таких связей: 1) взаимосвязь 
во времени, преемственность владельцев отдельных усадеб; 2) взаимосвязь соседей-собственников. Оба аспекта 
проблемы одинаково интересны, поскольку и тот, и другой имеют прямое отношение к общему пониманию внутриполитической и социально-экономической 
структуры 
средневекового Новгорода. 

Характерной особенностью 
новгородской 
боярской 
государственности была принадлежность власти немногим аристократическим родам, которые в своей политической борьбе опирались на определенные территориальные связи, вербуя себе сторонников из числа сограждан 
одной с ними кончанской принадлежности. Внутрикончанские связи отличались известной прочностью, тогда как 
федерация концов на всем протяжении 
существования 
Новгородской боярской республики то и дело демонстрировала неизгладившиеся швы, по которым в древности 
было сшито политическое тело 
Новгорода. 
Прочность 
традиционных внутрикончанеких связей 
имела в своей 
основе, как можно догадываться, устойчивость первоначальных боярских гнезд, сохранивших на протяжении веков всю систему экономического и политического влияния 
на граждан своего конца. В этой связи интересной кажется многократно отмеченная при раскопках устойчивость 
не только городской планировки, но и усадебных границ, 
остававшихся практически неизменными на всем протяжении второй половины X—XV в.1 

Разумеется, вопрос о взаимосвязи владельцев усадеб 
может быть окончательно решен только в результате подробного изучения всех берестяных грамот и всех усадебных комплексов, однако приступить к его изучению возможно лишь путем исследования наиболее достоверного 
и поддающегося полному истолкованию материала. Таким материалом представляется мне комплекс берестяных грамот, связанных с семьей Мишиничей — Онцифоровичей. С источниковедческой точки зрения 
комплекс 
этих грамот обладает несколькими бесспорными преимуществами. 

8 

Во-первых, адресатами, а в ряде случаев 
авторами 
грамот Мишиничей — Онцифоровичей были 
хорошо известные в истории Новгорода политические деятели; следовательно, сведения о них, почерпнутые из самих грамот, могут быть активно дополнены показаниями других 
источников. Во-вторых, рассматриваемый ниже комплекс 
включает в свой состав большое число документов и, таким образом, может быть уверенно привлечен к выводам, 
касающимся принадлежности 
сохранивших его усадеб. 
В-третьих, социальная 
принадлежность 
Мишиничей — 
Онцифоровичей к высшей аристократии боярского Новгорода не требует особых обоснований. В-четвертых, проверка полученных сегодня выводов может быть сделана 
расширением раскопочных работ в районе расположения 
уже исследованных комплексов. 

1. Берестяные грамоты Мишиничей — Онцифоровичей 
и некоторые проблемы их атрибуции 

История боярской семьи Мишиничей — Онцифоровичей в общих чертах запечатлена в летописном рассказе, 
который позволяет связать нитью восходящего 
родства 
представителей по крайней мере пяти 
поколений этой 
семьи. Последним ее достоверным членом, известным летописцу, был Юрий Онцифорович, впервые упомянутый 
под 1376 г., избранный на посадничество в 1409 г. и умерший в 1417 г.2 Летопись, правда, не содержит прямых 
указаний на его происхождение от Онцифора Лукинича, 
однако такое указание имеется в списке новгородских посадников, помещенном в начале Комиссионной рукописи 
перед текстом Новгородской I летописи младшего извода 3. Указанный список был составлен около 1423 г.4, т. е. 
спустя всего лишь шесть лет после смерти Юрия Онцифоровича, и приведенному в нем сообщению можно довериться с полным основанием. 

Отец Юрия —Онцифор Лукинич упомянут летописцем впервые под 1342 г.; в 1350—1354 гг. он был посадником, затем отказался от степени и в 1367 г. умер. Летописец рассказывает о его происхождении от Луки Варфоломеевича, 
погибшего во время 
похода 
на 
Двину в 
1342 г., а до того упомянутого в летописном рассказе под 
1333 г.5 

Летописный контекст не оставляет сомнений в том, 
что Лука был сыном посадника Варфоломея Юрьевича, 

9 

упоминаемого в летописи с 1331 г., а в актах — с 1323 г. 
и умершего в 1342 г.6 Рассказ о его погребении сообщает, 
что Варфоломей был сыном посадника Юрия Мишинича, избранного на посадничество в 1291 г. и погибшего в 
битве под Торжком в 1316 г.' 

Свидетельство о том, что Юрий Мишинич приходился родным братом еще одному посаднику второй половины XIII в.—Михаилу Мишиничу, появившемуся впервые 
на страницах летописи под 1272 г. и умершему в 1280 г.8, 
содержится лишь в списке 
посадников, 
составленном 
около 1423 г., т. е. спустя почти полтора столетия после 
смерти Михаила Мишинича, и может оказаться ложной 
реконструкцией, основанной составителем списка лишь 
на тождестве отчеств Юрия и Михаила. 

Существует еще два летописных имени, вызывавших 
предположения о родстве их носителей с семьей Мишиничей — Онцифоровичей. Летопись под 1376 г. упоминает некоего боярина 
Максима 
Онцифоровича, 
а 
под 
1421 г.— Лукьяна Онцифоровича9, 
редкое 
отчество и 
время деятельности которых вполне соответствует догадкам о том, что они могли быть сыновьями Онцифора Лукинича и братьями Юрия Онцифоровича. 

Приведенные сведения могут быть изложены в виде 
генеалогической таблицы (схема 1). 

СХЕМА 1 

Юрий Мишинич 

I 

Варфоломей 

I 

Лука 

I 

Онцифор 

Юрий 
Максим 
Лукьян 

В публикациях А. В. Арциховского выявлено в общей 
сложности 30 берестяных грамот, полученных или написанных членами семьи Мишиничей10. Из них одна написана Варфоломеем (№391), одна —Лукой (№389), семь 
грамот получены (№ 98—101, 180, 339, 385) 11 и две написаны (№ 354, 358) Онцифором, пять грамот получены 
Юрием Онцифоровичем (№ 94, 97, 167, 362, 370). 

Совокупность перечисленных грамот, 
сохранивших 
имена достоверных членов семьи Мишиничей, является 
важнейшим аргументом в пользу безусловной правиль
10