^7 '

  -Д^Проф. Н. Н. АлексЪевъ.






                ВВЕДЕН1Е ВЪ ИЗУ-


                ЧЕНГЕ ПРАВА.





Издаше Московской Просветительной Комиссш.

            Введенге



   Въ одной изь газеты я прочелы сл'Ьдующ^й отзывы о публичноыъ лектор^, читавшемъ на юридическая темы: „лекторы обнаружили болышя познания, но онь позабыли, что предметы его, это старое наслЗпне римлянъ, прогнилъ до основания*. Надо признать, что у насъ въ Россш каждый юристы рискуеть подвергнуться подобному отзыву. Какъ бы ни велики были его знания и какъ бы не было добросовестно изложеше, общераспространенное предубЪжде-Hie противъ нрава, противъ всего „юридическаго", невольно настраиваетъ и противъ автора, заранее обрекая предметы на безусловное отрицание. Мы, русск!е, въ особенности наша интеллигенщя, усвоили взгляды, что не только прогнило до основашя доставшееся намы отъ императорскаго дертода здаше русскаго права, но въ такомъ же положении находится и всякое другое право, въ частности право запад-ныхъ народовъ *). Объ этихъ умонастроешяхъ у насъ довольно много писали, хотя нельзя сказать, чтобы написанное принесло свои плоды. Сколь не уверяли насъ, что



    б Внрочемъ, подобный воззрЬвея имЪютъ своихъ представителей и въ средЬ радикальныхъ теченёй западно-европейской социалистической мысля. Леояа Дюги въ своей интересной брошюр^: ,Социальное право и преобразован ie государства* р. п. А. С. Ященко, Москва, 1909, стр. 16. приводить ел-Ьдующую характерную цитату одного французскаго автора: „впопнЬ основательно смотрятъ на право, какъ на орудие буржуазнаго класса, на изучен!® права, какъ на консервативную дисциплину, н на юристовъ, какъ на про фее сё он аль выхъ реакции ер оаъ,... Профессора права, получающее вознаграждение отъ государства, обязаны осторожно обращаться съ богатыми клиентами, которые одни присутствуютъ на ихъ пев-щяхъ и покупаюгь ахъ книги... Прн новомъ экономическомъ стро-fc юрк-стовъ не будетъ, подобно попамъ и воивамъи. Но если на ЗаиадВ подобный воззрЪшя явля&тся своего рода раритетомъ, у насъ они всецело-владЬютъ умами нйкоторыхъ круговъ нашей ивтеллигеяцёи.

— 4 —

право есть необходимая культурная ценность, что русское предубеждение противъ права есть продукта отсталости и-т. д.—все эти уверен!я находили очень слабый откликъ въ широкихъ кругахъ русскаго общества. Революция 1917 года липппй разъ убедила наеъ въ прочности нашего предубеждена противъ права, въ анархическомъ характере нашей сощально-полятической идеологи.
    Мы часто слышимъ, что, въ противоположность вели-кимъ западно-европейскимъ револющямъ, русская револю-Ц1я была историческимъ явлешемъ, лишеняымъ какой-либо своей, оригинальной мысли. Декларация правь человека и общественный договоръ вдохновляли французовъ въ 1789 году. КоммунистическШ манифеста Маркса и Энгельса обезсмер-тилъ револющю 1848 года. А где же символъ веры русской революцш? Где ея идеалъ? Где ея исповедь? Въ по-литическихъ планахъ нашихъ мы не идемъ далее Руссо. Въ нашемъ сощализме мы не превзошли Маркса. Своей револющонной исповеди мы еще не написали и неизвестно напишемъ ли. Мы велики размахомь, но бедны мыслью. Мы не сумели осмыслить нашъ размахъ, не сумели осветить его новымъ общественными сознашемъ и новой идеолойей.
    Есть впрочемъ въ русскомъ общественномъ созваны одна черта, накладывающая на него особую печать. Положительное общественное устроеше, ясныя общественный формы, порядокъ твердый и могущественный — вотъ что вдохновляло и вдохновляетъ людей Запада. Не такимъ ли порядкомъ разве дышитъ Руссо? И не къ нему ли стремится западный сошализмъ въ его борьбе съ „анархией производства?" Безграничный общественный просторъ, боязнь всякихъ принудительныхъ и правовыхъ формъ характери-зуетъ наше соцЕапьное сознаще въ отличЕе отъ западнаго. Давно уже признано, что мы прирожденные анархисты. Анархия—это наша стихтя, безъ которой намъ тесно и страшно.
    Конечно, анархизмъ не исключительно русскЕй продукта. И на Западе существовали анархисты, пожалуй, не менее последовательные, чемъ у наеъ. Но анархизмъ, какъ стихийное, массовое течете, несомненно, является нашимъ изобретешемъ. ШирокЕя массы у наеъ верята, что анархия есть неопровержимо лучшЕй общественный строй. Опро-

— 5 —

вергнутъ безусловную ценность ан a pi in даже невозможно. Анартнзмъ оспаривать можно не нринцйшально, а только тактически. Анархия безусловно хороша, но она не мри-мтънима при данном! несовершенном! состоянии человеческой природы. Анархисты являются величайшими идеалистами, и заблуждеше ихъ исключительно проистекает! изъ слишком! наивной В'Ьры въ возможность добра. Подобное умонастроение глубоко врезалось в! душу русскаго человека и они привыкъ считать, что въ сравненш съ анархией всЬ исторически формы общежитья, въ особенности же государственный и правовой порядокъ, являются формами безусловно несовершенными, лишенными какой-либо высшей, принцишальной ценности. Въ планах! высшаго стро- 1 иТеЛьства н^тъ ийста государству и праву, а потому ихъ ; и Нельзя оправдать сь точки зрЪтя высшей справедливости и соображений добра.
      „Мы хотимъ полнаго уничтожения нолитическаго, юри-дическаго й законодательна™ права и замены его повсюду революционным! фактомъ“, такъ писал! старый манифест! русских! анархистовъ 70-хъ годов!. Если въ русском! революционном! созваны есть оригинальность, то она выра-' Жена въ этихъ старых! словахъ. Внутренней смысл! ихъ глубоко запечатл-Ьн! в! русской душ!. Ихъ вн'ЬшнШ отзвук! можно услышать во всем! русском! революгцонномъ движенш, включая революцию 1917 года.
      Два начала лежать В! идеЪ анархы, начала противоположный и даже враждебный. Одно изъ нихъ есть „злое начало бунтарства, другое безпочвенный и романтический социальный идеализм!. Злого лица анархпт не видитъ русскёй народ!, и это есть величайшее и опаснейшее заблуждение души русской,—заблуждеше, которое можеть погубить молодую, но великую нашу культуру. Дурные пастыри столетия руководили нами— и воть мы думаем!, что всякое руководство, всякёй авторитет! есть безусловное зло. Безусловно нужно свергнуть все то, что въ какомъ-нибудь смысла вмше, что не растворяется въ полном! и совершенном! равенств^, в! одинаковой высот! каждаго и всЬхъ, упраздняющей само понят!е высоты и высшаго достоинства. Отсюда бугнтъ против! всяка™ авторитета, етотъ злой ген!й всякой аннр-xin: бунть, во чтобы то ни стало, бунть против! всего,

— ⁶

   что кроеть въ себЪ хотя бы намекъ превосходства. „Мы идемъ спокойно, весело не потому, что яамъ це больно В'Ьчно звать къ кровавой битв^>... Н/Ьть! Н'Ьтъ! Но потому, что тамъ, вдали, за трупами героевъ, за баррикадами, залитыми кровью, за всЬми ужасами гражданской войны, намъ стяеть уже величавый, прекрасный образъ человека, безъ бога, безъ хозяина, безъ власти... И мы объявляема войну в&ьмъ богамз. Мы атеисты*. Отсюда гордыня человеческой личности, провозглашающей себя превыше всего въ Mip'b. „Мы хотимъ разорять мракъ и невежество, чтобы понялъ пролетаргй весь м!ръ, понялъ самого себя и все величге человпка “
        Начало безусловнаго бунта есть чисто отрицательный и творчески ничтожный приндипъ. Чтобы бунтовать со сны-сломъ, надо знать, во имя чье бунтуешь. Авторитетъ принципа есть божество праваго бунта, п нельзя поэтому объявить бунтъ всЪмъ богамъ, такъ какъ тогда самый бунтъ будегь ничтожнымъ. Состоите безусловнаго бунтарства есть состояние безумия, въ него впадаетъ челов'Ькъ въ бешенстве, когда имъ владЪетъ тотъ „б±.съ“, котораго Достоевской увид'Ьлъ въ нашей революцш. Да и можно ли отыскать какое-либо разумное основаше для такого бунта? Чти есть позорнаго въ авторитете вообще, что можетъ отвращать наеъ отъ того, что безусловно наеъ превосходить? Разве признаке авторитета более разумнаго человека за-ключаетъ въ себе что-нибудь плохое? И разве безусловному отвержен!» подлежитъ авторитетъ нравственный? Авторитетъ самъ по себе не заключаетъ еще ничего дурного. Бываетъ хорошей, бываетъ и дурной авторитетъ. Бунтуя противъ авторитета вообще, анархъя темь самымъ бунтуетъ и противъ авторитета положительнаго, творческаго. Она пи-таетъ злобу ко всему, что содержитъ въ себе признакъ „выше".           .   : .
        Заблуждеше анархизма проистекаетъ изъ искаженнаго толкования идеи равенства. Нельзя оправдать многхя общественный неравенства: богатство и бедность, господство и неволю. Бунтъ противъ нихъ допустимъ, но пускай онъ совершится.. Пусть уничтожено будетъ сощальное неравенство, пусть водворится царство общественной справедливости. Разве въ этомъ царстве справедливости не будетъ

&          if'. -.' ” А.                            '

— 7 —

превосходства разума, чести, совести? Разве не будетъ нравственно болыпихъ и малыхъ, учителей и учениковъ, дсстойныхъ и недостойныхъ? Мы думаемъ, что съ водво-решемъ сощальнаго равенства не кончится еще прогрессъ человечества, а какъ онъ возможенъ безъ „ больше “ и „меньше", безъ своеобразна™ неравенства? Не станутъ же люди сразу богами. Но ведь п язычники, псповЪдующ!е многобожте, даже боговъ мерили разными достоинствами? Упразднены ли будутъ они у боговъ-людей?
      Анархизму какъ проповедь всеобща™ бунта, далеко не является настроешемъ идеалистическимъ, ибо стих!я души, живущая только бун'пюмъ и только гордыней, очень далека отъ идеализма. Есть своеобразная мудрость -въ томъ, что къ анархическому движешю всегда присоединяются подонки общества, преступные и криминальные типы. Длянихъ отрицательная сторона анархш является подлиннымъ хлРбомъ. Для нихъ ничего другого въ анархизме подлинно н±ть. Съ этой стороны своей анарххя есть своеобразный культъ зла. Недаромъ кинжалъ, бомба и ядъ суть любимыя средства анархистовъ.
      Есть въ анархизме одно коренное противореч!е, далекое отъ сознан!я самихъ анархистовъ. Извечные бунтари и враги всЬхъ боговъ все же верятъ въ бога, котораго обыкновенно не знаютъ. „Изъ анархш посредствомъ свободы должно возникнуть истинное равенство всЬхъ, новый по-рядокъ вещей, основанный на всестороннемъ развит! и вс^хъ, на свободно-организованномъ труде¹¹. Вера въ социальный рай—вотъ первый богъ убежденныхъ и искреннихъ анархистовъ. Вторыми богомъ является человеческая личность.' Анархизмъ наивенъ въ своей вЪрР. въ добрыя силы чело-^вЬческаго духа. Ему чужда мысль о прирождеаномъ зле,|, 4>бъ испорченности, изначальной греховности человека. „Мы имеемъ полную веру въ инстинктъ народныхъ массъ и по-нимаемъ револющю, какъ организованный взрывъ того, что зовется раволющонными страстями". Страсти эти не могутъ принять дурного нацравлешя, оне по природе своей стремятся къ добру, къ совершенству. Взрывъ революцюнныхъ страстей освобождаеть народъ отъ внешняго налета зла, основы котораго въ конце концовъ лежатъ въ несовершенстве историческихъ учреждений, портящихъ и искажаю-

— 8 —

  щихъ душу человека. Если сорвать съ народа этогъ виЬш-н!Й покровъ, онъ предстанетъ предъ нами во всей мощи и сияй. „Всякий долженъ понять, что въ деле револющи самый знающШ и самый умный, даже гешй, можетъ дать массамЪ лишь то, что оне лишь заключаютъ въ себе... Кто действительно знаетъ народъ, тотъ знаетъ и то, что каждому изъ насъ приходится более получить уроковъ отъ народа, чемъ давать ихъ ему*.
        Укрепить идею права въ народе, и идейно и фактически погрузившемся въ анархию, ■ можетъ только исторический опытъ. Когда народное сознавпе наглядно увидитъ, что обнаженный инстинктъ народныхъ массъ не только не ведетъ къ совершенной жизни, но толкаетъ общество на край гибели, когда оно убедится, что безъ права и государства жизнь не строится, что право не есть выдумка немногяхъ обманщиковъ, а государство—хитрая машина насил!я,—тогда силою вещей природный анархизмъ сменится органическимъ призяашемъ идеи правопорядка. Русскгй народъ какъ разъ сейчасъ и производить такой опытъ. EI мы вскоре увидимъ, какъ изъ разру-шенныхъ революцией правовыхъ и государственныхъ формъ съ стихийной силой воскреснуть новые элементы порядка, неизбежно воспроизводящее основныя черты всякаго права. На развалинахъ старой власти въ результате анархическаго броженёя возникнете власть новая. II она не можетъ не применять те-же способы властвованья,~которые повторялись везде, где была власть. Отрицательная сторона всего этого процесса обнаруживается въ томъ, что въ немъ, въ особенности на первичныхъ его стад!яхъ, воскресаютъ не только обычныя формы принуждения, но возрождаются худшая изъ этихъ формъ. Новая власть применяетъ насилёе въ грубейшемъ виде, а когда оное его применять не умеетъ, насилие само проявляется, какъ природная стихёя. Ослабле-ше судебной защиты ведетъ къ стихёйному процессу само-судовъ. Общественный порядокъ строится Не на упраздне-ши преступлеитя, наказания и суда, но путемъ установления таквхъ формъ уголовной кары, который соответствуютъ раниимъ и некульдурнымъ стадшмъ обществениаго развипя. Образоваше новаго порядка какъ бы повторяетъ отживтшя стадш историческаго процесса, воэвращаетъ насъ къ минув-шимъ формами властвован1я, къ уже отжйвшимъ учрежде-

- 9 —

     шяъгь. Фидогенезисъ вышеднгаго изъ анархШ общества к&къ ба воспроизводить ойтогенезисъ общества историче-скаго: не безъ суда, но съ судомъ, какъ они быль въ эпоху жизни нашихъ предкоьъ!
        Практически подобный нсторическхй опытъ является луч-шнмъ, хотя и очень дорогимъ оруд!емъ въ борьбе съ анар-хизмомъ. Однако, каждый велик1й народъ призванъ обнаруживать заблуждения свои не только путемъ эксперимен-товъ, но и размышлять о нихъ. Поотому-то велиия исторически движения великихъ народовъ всегда облекались въ формы йдеологичёсшя. Если русский народъ хочетъ построить новую свою государственность, онъ долженъ, нако-нецъ, заговорить языкомъ государственности. Изъ внутренние силъ его духа должны родиться идеи, обосновывающая государство и право. Конечно, это можетъ быть только продуктомъ долгаго коллективнаго творчества. Мы думаемъ, что услов!я для него у наеъ имеются.
        Умозрительная задача оправданы права п государства издавна составляли призваше некогда славной и ныне значительно забытой науки—философш права. Она процветала на Западе въ периоды преимущественнаго государст-веннаго строительства и какъ бы замерла за послЬдше сто л’Ьтъ, когда европейская государства изъ периода ве-ликихъ потрясешй и искашй вошли въ пер!одъ относительно организованнаго покоя. Но характерно, что идея философии права, если и живетъ еще где, .то это у наеъ, у русскихъ. Какъ будто сама история, совершая у наеъ велишя разрушешя, ставить передъ нашей мыслью и не менЪе велишя созидательный задачи. Но въ какомъ же смысле, при какихъ услов!яхъ и какими силами философы права можетъ спасти правовую идею и укрепить ее въ народномъ созналш? Старая философия права легко справлялась съ такой задачей, такъ какъ она верила, что путемъ умозрЪшя, она съ легкостью создаетъ систему такихъ юридичеекихъ четия-ь, который по достоверности своей не уступаютъ акшомамъ математики. Въ истинности ихъ можетъ сомневаться только безумный, здравый же человеческШ раз-судокъ можетъ научиться этимъ истинамъ съ такой же простотой, какъ дёти учатся въ школе четыремь прави-ламъ ариеметики. А разъ люди имъ научатся, они тотчасъ же

- 10

    поймуть преимущества правопорядка и недостатки анарзйи. Тотчасъ же введуть они у себя совершенный правовой строй '), Такъ думала старая философия права, но такъ уже не можегь вЪрпть новейшая ея преемница. НынЪ передъ философией права стоять друг!я задачи, и если мы в&-римъ, что наука пм’Ьегь еще силы укрепить идею права, мы вЪримъ въ это въ какомъ-то другомъ смысла, чЬмъ верили наши Д'бды и прадЪды. Въ какомъ же? — на этотъ вопросъ должно ответить научное изложение того, что мы понимаемъ подъ философ!ей права.






























      ¹) Ср. объ этомъ соображения, высказанный въ моей книгЬ „Науки естественный и общественный въ историческомъ взаииоотношен1и ихъ методовъ'’, стр, 60.                                    ,

I.


        Идея философш права.

    Вопросъ о месте права въ nipt., о месте его въ раз-личныхъ планахъ быт!я, является главнейшей проблемой философы права. Современная общая наука о праве, такъ называемая, общая теор1я права, отличается отъ философы права шЬмъ, что она или совсЪмъ отклоняете, или существенно ограничиваешь эту проблему. Общая теор!я права по позитивному направленно своему избегаешь обсуждения метафизическихъ и обще-философскихъ вопросовъ. Если она и позволяете себе иногда выйти за пределы юридическихъ понятШ, то выходъ этотъ не идете далее выяснешя отношешя права къ „проявлешямъ общественности, болЪе всего къ нравственности". *) Общая теор!я права задается целью изучить т± наиболее общ!е принципы, которые лежать въ основаны изменчивого по своему содержание историческаго нрава различныхъ народовъ. Иногда задача эта еще более ограничивается шЬмъ, что целью общей теор!и права ставяте изучение общихъ прин-циповъ, лежащихъ въ основаны отд^льныхъ „правь“ дан-наго историческаго периода, определенной строго формы культуры. Поэтому основнымъ обобщеыямъ своимъ общая теортя права скдонна приписывать только ценность историческую, след., очень относительную. Никакихъ безусловные и универсальные идей здесь быть не можешь, такъ какъ предмете самъ изменчивъ по существу и все, что изъ него извлечено, неизбежно должно нести на себе печать временности. Въ общей теорш права дело идете о


9 Слова Г. Ф. Шершетвича, Общая теор!я права, вып. I, стр. 47.

— 12 —


   нахождеши некоторыхъ типичныхъ явлешй, который можно получить путемъ отвлечешя отъ всего индивидуального, свойственного только единичному. Въ этомъ отношены общая теор!я права хочетъ итти старой, испытанной дорогой, по которой шло описательное естествознаше. Ведь изслЪдователь природы, когда онъ приступаетъ къ ея изучению, начинаетъ съ наблюдешя единичнаго, чтобы путемъ отвлечешя дойти до некоторыхъ обобщешй, называемыхъ эмпирическими законами природы. Шествуя далее по пути этихъ обобщешй, естествоиспытатель приходить, наконецъ, къ более общпмъ законамъ и, наконецъ, къ самымъ об-щимъ истинамъ, опред'Ьляющимъ быт!е того, что мы назы-ваемъ природой. Путемъ такихъ пошгЬдовательныхъ обобщений рекомендуйте итти и юристу. Построенная такимъ методомъ общая теорхя права будетъ соответствовать общей ботанике, Или общей бюлогы,—наукамъ строго эмпириче-скимъ, построеннымъ на основаны опыта и наблюден!я. Поэтому-то современное естествознаше совершенно чуждо метафизике и сознательно отклоняете отъ себя рЪшеше во-просовъ о томъ, какова „сущность⁰, или какова „реальность" изучаемыхъ имъ явлен1Й. Сознательно должеяъ отвести эти вопросы и юристе, поскольку онъ призванъ двигать науку свою тЬми-же испытанными методами, которые привели къ тр!умфу старшую сестру гуманитарныхъ знанШ, науку о природе¹).
      Но существуете несомненное npOTKBoptnie между теми задачами, который ставить себе общая теория права и между теми средствами, которыя применяются при решены этихъ задачъ юристами. Уже обычное юридическое изследоваше, познавательные приемы частныхъ юридическихъ наукъ, обнаруживайте некоторое расхождеше съ путями естествознания. Всякая юридическая наука начинаетъ, обычно, съ определений. Это искаше определешй не характеризуете вовсе задачи естествоиспытателя. Естествоиспытатель, когда онъ приступаете къ изучению отдельиыхъ явлений природы, не ищете сначала ихъ определен^. Такъ называемый, „ определения' появляются у него после опыта, въ результате



       О Ср. изложение задачъ общей теорш права у Г. Ф. Шершеневича е. с. § 4. стр. 89.                                              ’