Родина

А.И. Куприн  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

РОДИНА 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

РОДИНА 

 
Странными становятся вещи, явления и слова, если в них начнешь вникать глубоко и всматриваться настойчиво. Всегда показываются новые грани и оттенки. 
Вот понятие — Родина. Каким оно может быть звериноузеньким и до какой безмерной, всепоглощающей, самоотверженной широты оно может вырасти. 
Я знал любовь к ней в самой примитивной форме — в образе 
ностальгии, болезни, от которой умирают дикари и чахнут обезьяны. С трехлетнего возраста до двадцатилетнего я — москвич. 
Летом каждый год наша семья уезжала на дачу: в Петровский 
парк, в Химки, в Богородское, в Петровско-Разумовское, в Раменское, в Сокольники. И, живя в зелени, я так страстно тосковал 
по камням Москвы, что настоятельнейшею потребностью — потребностью, которую безмолвно и чутко понимала моя мать, — 
было для меня хоть раз в неделю побывать в городе, потолкаться 
по его жарким, пыльным улицам, понюхать его известку, горячий 
асфальт и малярную краску, послушать его железный и каменный 
грохот. 
Однажды — мы тогда жили в Химках, 21-я верста по Николаевской железной дороге — случилось так, что в доме деньги были в обрез. Я пошел в Москву пешком, переночевал у знакомого 
причетника и пешком вернулся назад, совсем голодный, но с душою насыщенной, отдохнувшей и удовлетворенной. 
Но особенно жестокие размеры приняла эта яростная «тоска 
по месту» тогда, когда судьба швырнула меня, новоиспеченного 
подпоручика, в самую глушь Юго-Западного края. Как нестерпимо были тяжелы первые дни и недели! Чужие люди, чужие нравы 
и обычаи, суровый, бледный, скучный быт черноземного захолустья… А главное — и это всего острее чувствовалось — дикий, 
ломаный язык, возмутительная смесь языков русского, малорусского, польского и молдавского. 
Днем еще кое-как терпелось: застилалась жгучая тоска службой, необходимыми визитами, обедом и ужином в собрании. Но 
были мучительны ночи. Всегда снилось одно и то же: Москва, 
церковь Покрова на Пресне, Кудринская Садовая, Никитские — 
Малая и Большая, Новинский бульвар… 

2 

И всегда во сне было чувство, что этого больше никогда я не 
увижу: конец, разлука, почти смерть. Просыпаюсь от своих рыданий. Подушка — хоть выжми… Но крепился. Никому об этой 
слабости не рассказывал. 
Да и как было рассказывать? По долгу службы мне нередко 
приходилось производить дознания о случаях побега молодых 
солдат со службы. Вряд ли кто-нибудь из моих сослуживцев чувствовал так глубоко всю невинность их преступления против 
присяги. Разве и меня не тянуло хоть на минуточку удрать в Москву, поглядеть ее, понюхать? Но я уже был во власти дисциплины. И я был начальник. 
Однако эти жестокие чувства прошли. Что не проходит со 
временем? Потом я изъездил, обошел, обмерил почти всю среднюю Россию. Улеглось «чувство к месту». 
А еще потом я побывал за границей. Оказалось, что моя ностальгия только расширилась. Была всегда нерушимая, крепкая 
душевная основа: «А все-таки там дом. Захочу — и поеду». Но 
наступал переломный момент. Большая Медведица. Вечером 
увидишь ее, проведешь от двух крайних правых звезд линию 
вверх, упрешься почти в Полярную Звезду. Север. И потянет, потянет в Россию, не в Москву, а в Россию. Запихана кое-как в чемодан всякая хурда-мурда, третий класс, и… езда. 
А теперь болезнь потеряла остроту и стала хронической. Живешь в прекрасной стране, среди умных и добрых людей, среди 
памятников величайшей культуры… Но всё точно понарошку, 
точно развертывается фильма кинематографа. И вся молчаливая, 
тупая скорбь в том, что уже не плачешь во сне и не видишь в 
мечте ни Знаменской площади, ни Арбата, ни Поварской, ни Москвы, ни России, а только черную дыру.