Хористка

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ХОРИСТКА 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

ХОРИСТКА 

Однажды, когда она еще была моложе, красивее и голосистее, 
у нее на даче, в антресолях, сидел Николай Петрович Колпаков, 
ее обожатель. Было нестерпимо жарко и душно. Колпаков только 
что пообедал и выпил целую бутылку плохого портвейна, чувствовал себя не в духе и нездорово. Оба скучали и ждали, когда 
спадет жара, чтоб пойти гулять. 
Вдруг неожиданно в передней позвонили. Колпаков, который 
был без сюртука и в туфлях, вскочил и вопросительно поглядел 
на Пашу. 
– Должно быть, почтальон или, может, подруга, – сказала певица. 
Колпаков не стеснялся ни подруг Паши, ни почтальонов, но на 
всякий случай взял в охапку свое платье и пошел в смежную 
комнату, а Паша побежала отворять дверь. К ее великому удивлению, на пороге стоял не почтальон и не подруга, а какая–то незнакомая женщина, молодая, красивая, благородно одетая и, по 
всем видимостям, из порядочных. 
Незнакомка была бледна и тяжело дышала, как от ходьбы по 
высокой лестнице. 
– Что вам угодно? – спросила Паша. 
Барыня не сразу ответила. Она сделала шаг вперед, медленно 
оглядела комнату и села с таким видом, как будто не могла стоять от усталости или нездоровья; потом она долго шевелила 
бледными губами, стараясь что–то выговорить. 
– Мой муж у вас? – спросила она наконец, подняв на Пашу 
свои большие глаза с красными, заплаканными веками. 
– Какой муж? – прошептала Паша и вдруг испугалась так, что 
у нее похолодели руки и ноги. – Какой муж? – повторила она, начиная дрожать. 
– Мой муж... Николай Петрович Колпаков. 
– Не... нет, сударыня... Я... я никакого мужа не знаю. 
Прошла минута в молчании. Незнакомка несколько раз провела платком по бледным губам и, чтобы побороть внутреннюю 
дрожь, задерживала дыхание, а Паша стояла перед ней неподвижно, как вкопанная, и глядела на нее с недоумением и страхом. 
– Так его, вы говорите, нет здесь? – спросила барыня уже 
твердым голосом и как–то странно улыбаясь. 
– Я... я не знаю, про кого вы спрашиваете. 

2 

– Гадкая вы, подлая, мерзкая... – пробормотала незнакомка, 
оглядывая Пашу с ненавистью и отвращением. – Да, да... вы гадкая. Очень, очень рада, что, наконец, могу высказать вам это! 
Паша почувствовала, что на эту даму в черном, с сердитыми 
глазами и с белыми, тонкими пальцами, она производит впечатление чего–то гадкого, безобразного, и ей стало стыдно своих 
пухлых, красных щек, рябин на носу и чёлки на лбу, которая никак не зачесывалась наверх. И ей казалось, что если бы она была 
худенькая, не напудренная и без чёлки, то можно было бы 
скрыть, что она непорядочная, и было бы не так страшно и стыдно стоять перед незнакомой, таинственной дамой. 
– Где мой муж? – продолжала дама. – Впрочем, здесь он или 
нет, мне всё равно, но должна я вам сказать, что обнаружена растрата и Николая Петровича ищут... Его хотят арестовать. Вот что 
вы наделали! 
Барыня встала и в сильном волнении прошлась по комнате. 
Паша глядела на нее и от страха не понимала. 
– Сегодня же его найдут и арестуют, – сказала барыня и 
всхлипнула, и в этом звуке слышались оскорбление и досада. – Я 
знаю, кто довел его до такого ужаса! Гадкая, мерзкая! Отвратительная, продажная тварь! (У барыни губы покривились и поморщился нос от отвращения.) Я бессильна... слушайте вы, низкая женщина!.. я бессильна, вы сильнее меня, но есть кому вступиться за меня и моих детей! Бог всё видит! Он справедлив! Он 
взыщет с вас за каждую мою слезу, за все бессонные ночи! Будет 
время, вспомните вы меня! 
Опять наступило молчание. Барыня ходила по комнате и ломала руки, а Паша всё еще глядела на нее тупо, с недоумением, 
не понимала и ждала от нее чего–то страшного. 
– Я, сударыня, ничего не знаю, – проговорила она и вдруг заплакала. 
– Лжете вы! – крикнула барыня и злобно сверкнула на нее глазами. – Мне всё известно! Я давно уже знаю вас! Я знаю, в последний месяц он просиживал у вас каждый день! 
– Да, Так что же? Что ж из этого? У меня бывает много гостей, 
но я никого не неволю. Вольному воля. 
– Я говорю вам: обнаружена растрата! Он растратил на службе 
чужие деньги! Ради такой... как вы, ради вас он решился на преступление. Послушайте, – сказала барыня решительным тоном, 
останавливаясь перед Пашей. – У вас не может быть принципов, 

3 

вы живете для того только, чтоб приносить зло, это цель ваша, но 
нельзя же думать, что вы так низко пали, что у вас не осталось и 
следа человеческого чувства! У него есть жена, дети... Если его 
осудят и сошлют, то я и дети умрем с голода... Поймите вы это! А 
между тем есть средство спасти его и нас от нищеты и позора. 
Если я сегодня внесу девятьсот рублей, то его оставят в покое. 
Только девятьсот рублей! 
– Какие девятьсот рублей? – тихо спросила Паша. – Я... я не 
знаю... Я не брала. 
– Я не прошу у вас девятисот рублей... у вас нет денег, да и не 
нужно мне вашего. Я прошу другого... Мужчины обыкновенно 
таким, как вы, дарят драгоценные вещи. Возвратите мне только 
те вещи, которые дарил вам мой муж! 
– Сударыня, они никаких вещей мне не дарили! – взвизгнула 
Паша, начиная понимать. 
– Где же деньги? Он растратил свое, мое и чужое... Куда же 
всё это девалось? Послушайте, я прошу вас! Я была возмущена и 
наговорила вам много неприятного, но я извиняюсь. Вы должны 
меня ненавидеть, я знаю, но если вы способны на сострадание, то 
войдите в мое положение! Умоляю вас, отдайте мне вещи! 
– Гм... – сказала Паша и пожала плечами. – Я бы с удовольствием, но, накажи меня бог, они ничего мне не давали. Верьте совести. Впрочем, правда ваша, – смутилась певица, – они как–то 
привезли мне две штучки. Извольте, я отдам, ежели желаете... 
Паша выдвинула один из туалетных ящичков и достала оттуда 
дутый золотой браслет и жидкое колечко с рубином. 
– Извольте! – сказала она, подавая эти вещи гостье. 
Барыня вспыхнула, и лицо ее задрожало. Она оскорбилась. 
– Что же вы мне даете? – сказала она. – Я не милостыни прошу, а того, что принадлежит не вам... что вы, пользуясь вашим 
положением, выжали из моего мужа... этого слабого, несчастного 
человека... В четверг, когда я видела вас с мужем на пристани, на 
вас были дорогие броши и браслеты. Стало быть, нечего разыгрывать передо мной невинного барашка! Я в последний раз прошу: дадите вы мне вещи или нет? 
– Какие вы, ей–богу, странные... – сказала Паша, начиная 
обижаться. – Заверяю вас, что от вашего Николая Петровича я, 
кроме этой браслеты и колечка, ничего не видела. Они привозили 
мне только сладкие пирожки. 

4 

– Сладкие пирожки... – усмехнулась незнакомка. – Дома детям 
есть нечего, а тут сладкие пирожки. Вы решительно отказываетесь возвратить вещи? 
Не получив ответа, барыня села и, о чем–то думая, уставилась 
в одну точку. 
– Что же теперь делать? – проговорила она. – Если я не достану девятисот рублей, то и он погиб, и я с детьми погибла. Убить 
эту мерзавку или на колени стать перед ней, что ли? 
Барыня прижала платок к лицу и зарыдала. 
– Я прошу вас! – слышалось сквозь ее рыданья. – Вы же ведь 
разорили и погубили мужа, спасите его... Вы не имеете к нему 
сострадания, но дети... дети... Чем дети виноваты? 
Паша вообразила маленьких детей, которые стоят на улице и 
плачут от голода, и сама зарыдала. 
– Что же я могу сделать, сударыня? – сказала она. – Вы говорите, что я мерзавка и разорила Николая Петровича, а я вам, как 
пред истинным богом... заверяю вас, никакой пользы я от них не 
имею... В нашем хоре только у одной Моти богатый содержатель, 
а все мы перебиваемся с хлеба на квас. Николай Петрович образованный и деликатный господин, ну, я и принимала. Нам нельзя 
не принимать. 
– Я прошу вещи! Вещи мне дайте! Я плачу... унижаюсь... Извольте, я на колени стану! Извольте! 
Паша вскрикнула от испуга и замахала руками. Она чувствовала, что эта бледная, красивая барыня, которая выражается благородно, как в театре, в самом деле может стать перед ней на колени, именно из гордости, из благородства, чтобы возвысить себя 
и унизить хористку. 
– Хорошо, я отдам вам вещи! – засуетилась Паша, утирая глаза. – Извольте. Только они не Николая Петровичевы... Я их от 
других гостей получила. Как вам угодно–с... 
Паша выдвинула верхний ящик комода, достала оттуда брошку с алмазами, коралловую нитку, несколько колец, браслет и подала всё это даме. 
– Возьмите, ежели желаете, только я от вашего мужа никакой 
пользы не имела. Берите, богатейте! – продолжала Паша, оскорбленная угрозой стать на колени. – А ежели вы благородная... законная ему супруга, то и держали бы его при себе. Стало быть! Я 
его не звала к себе, он сам пришел... 
Барыня сквозь слезы оглядела поданные ей вещи и сказала: 

5 

– Это не всё... Тут и на пятьсот рублей не будет. 
Паша порывисто вышвырнула из комода еще золотые часы, 
портсигар и запонки и сказала, разводя руками: 
– А больше у меня ничего не осталось... Хоть обыщите! 
Гостья вздохнула, дрожащими руками завернула вещи в платочек и. не сказав ни слова, даже не кивнув головой, вышла. 
Отворилась из соседней комнаты дверь, и вошел Колпаков. Он 
был бледен и нервно встряхивал головой, как будто только что 
принял что–то очень горькое; на глазах у него блестели слезы. 
– Какие вы мне вещи приносили? – набросилась на него Паша. 
– Когда, позвольте вас спросить? 
– Вещи... Пустое это – вещи! – проговорил Колпаков и 
встряхнул головой. – Боже мой! Она перед тобой плакала, унижалась... 
– Я вас спрашиваю: какие вы мне вещи приносили? – крикнула Паша. 
– Боже мой, она, порядочная, гордая, чистая... даже на колени 
хотела стать перед... перед этой девкой! И я довел ее до этого! Я 
допустил! 
Он схватил себя за голову и простонал: 
– Нет, я никогда не прощу себе этого! Не прощу! Отойди от 
меня прочь... дрянь! – крикнул он с отвращением, пятясь от Паши 
и отстраняя ее от себя дрожащими руками. – Она хотела стать на 
колени и... перед кем? Перед тобой! О, боже мой! 
Он быстро оделся и, брезгливо сторонясь Паши, направился к 
двери и вышел. 
Паша легла и стала громко плакать. Ей уже было жаль своих 
вещей, которые она сгоряча отдала, и было обидно. Она вспомнила, как три года назад ее ни за что, ни про что побил один купец, и еще громче заплакала.