Концептосфера А. П. Чехова

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

Федеральное государственное образовательное учреждение 
высшего профессионального образования 

 «ЮЖНЫЙ ФЕДЕРАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

КОНЦЕПТОСФЕРА 

А. П. ЧЕХОВА

Сборник статей

Ростов-на-Дону

Издательство Южного федерального университета

2009

Архипенко Н. А.
Баскакова Л. В.
Изотова Н. В.
Кедрова Е. Я.
Козакова А. А.
Маслаков А. А.
Маслакова Е. В.
Моисеева Н. В.

Савенкова Л. Б.
Старчеус К. М.
Табаченко Л. В.
Терехова Г. Х.
Успенская Л. Н.
Черных Н. В.
Щаренская Н. М.

УДК  821.161.1.0
ББК  83.3(2Рос-Рус)1
 
К 64

Рецензенты: 

доктор филологических наук, профессор Инфантова Г. Г. (ТГПИ);
доктор филологических наук, профессор Малычева Н. В. (ПИ ЮФУ). 

Редакционная коллегия: 

Н. В. Изотова (доктор филологических наук, профессор) – ответственный редактор, 
А. А. Козакова (кандидат филологических наук, доцент), 
Е. В. Маслакова (аспирант), 
Н. В. Моисеева (кандидат филологических наук, доцент), 
Л. Б. Савенкова (доктор филологических наук, профессор), 
Н. В. Щаренская (кандидат филологических наук, доцент). 

Коллектив авторов:

К 64

Сборник подготовлен и издан в рамках национального проекта «Образование» 
по «Программе развития федерального государственного образовательного учреждения 
высшего профессионального образования 
“Южный федеральный университет” на 2007–2010 гг.»

Концептосфера А. П. Чехова: сборник статей. – Ростов н/Д: Изд-во ЮФУ, 2009. – 
368 с.

ISBN 978-5-9275-0634-7

Данный сборник – результат работы авторов над проблемой представления некоторых концептов в идиолекте писателя. В настоящее время существуют разное понимание «концепта» и разные 
направления концептуального анализа, и это нашло отражение в статьях, что соответствует положению, сложившемуся в когнитологии – относительно недавно появившейся и поэтому продолжающей 
формироваться области знания.
Сборник адресованисследователям языка художественной литературы, преподавателям, аспирантам и студентам, а также интересующимся творчеством А. П. Чехова. 
УДК 821.161.1.0
ББК 83.3(2Рос-Рус)1
ISBN 978-5-9275-0634-7
© Коллектив авторов, 2009
© Южный федеральный университет, 2009 
© Оформление. Макет. Издательство 
Южного федерального университета, 2009

СОДЕРЖАНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ ......................................................................................................... 4
Í. Ì. Ùàðåíñêàÿ
КОНЦЕПТ «ЖИЗНЬ» ................................................................................................ 5
Ë. Â. Òàáà÷åíêî
КОНЦЕПТ «СУДЬБА» ............................................................................................. 64
Í. Â. ×åðíûõ
КОНЦЕПТ «СМЕРТЬ» ............................................................................................ 93
Ã. Õ. Òåðåõîâà
КОНЦЕПТ «САД» ....................................................................................................105
Å. Â. Ìàñëàêîâà
КОНЦЕПТ «СТЕПЬ» ..............................................................................................122
Í. Â. ×åðíûõ
КОНЦЕПТ «ЧАЙКА» .............................................................................................137
Í. Ì. Ùàðåíñêàÿ
КОНЦЕПТ «ФУТЛЯР» ...........................................................................................145
Ë. Í. Óñïåíñêàÿ
КОНЦЕПТ «ПОШЛОСТЬ» ...................................................................................173
À. À. Êîçàêîâà
КОНЦЕПТ «ТОСКА» ..............................................................................................186
À. À. Êîçàêîâà
КОНЦЕПТ «СКУКА»  .............................................................................................197
Í. À. Àðõèïåíêî
КОНЦЕПТ «ИНТЕЛЛИГЕНТ» .............................................................................210
Í. Â. Ìîèñååâà
КОНЦЕПТ «ЛИЧНОСТЬ» .................................................................................... 223
Å. ß. Êåäðîâà
КОНЦЕПТ «УМ» ..................................................................................................... 232
Ë. Á. Ñàâåíêîâà
КОНЦЕПТ «ВЕРА» ................................................................................................ 246
À. À. Ìàñëàêîâ, Å. Â. Ìàñëàêîâà
КОНЦЕПТ «СМИРЕНИЕ» ................................................................................... 273
Ã. Õ. Òåðåõîâà
КОНЦЕПТ «СВОБОДА» ....................................................................................... 283
Ê. Ì. Ñòàð÷åóñ
КОНЦЕПТ «СЧАСТЬЕ» ........................................................................................ 300
Ë. Â. Áàñêàêîâà
КОНЦЕПТ «ЛЮБОВЬ» ..........................................................................................312
Ë. Â. Áàñêàêîâà
КОНЦЕПТ «КРАСОТА» ....................................................................................... 334
Ë. Â. Áàñêàêîâà
КОНЦЕПТ «ДЕТИ» ................................................................................................ 346
Í. Â. Èçîòîâà
КОНЦЕПТ «ВОЛЯ» .................................................................................................357

ПРЕДИСЛОВИЕ

Сборник статей посвящен А. П. Чехову, творчество которого изучали 

и изучают преподаватели, аспиранты и студенты Ростовского государ
ственного, ныне Южного федерального университета. 

В данном сборнике статей нашли отражение индивидуально
авторские, «художественные» концепты. В статьях рассматриваются в 

основном концепты онтологического, морально-этического типа, а так
же те, которые можно назвать «чеховскими» – футляр, степь, чайка, 

сад. Основное внимание авторов обращено на формирование концепта, 

его вербализацию и интерпретацию. Авторы продолжают работать 

над проблемой представления концептов в творчестве А. П. Чехова (как 

описанных в этом сборнике, так и других). 

Знакомство с материалами сборника позволит еще раз прикоснуться 

к уникальному, неповторимому «видению» мира писателем и, надеемся, 

будет интересно всем, кто любит А. П. Чехова. 

Работа авторов была поддержана грантом Южного федерального 

университета в 2008 г. 

Редколлегия 

К
онцепт «жизнь» занимает одно 
из главных мест в концептосфере 
А. П. Чехова. Он очень объемен, многослоен 
по содержанию и включает в себя парадигму смыслов, начиная от глобальной философской категории бытия до образа жизни 
отдельного человека. По-видимому, центральным, основным моментом, обусловливающим специфику чеховского концептуального виденья жизни, является представление 
писателя о феномене жизни человека как его 
бытия в мире. В произведениях А. П. Чехова 
запечатлелись его мысли о том, что составляет специфику именно человеческого существования по сравнению с жизнью других 
существ. Вглядываясь во взаимоотношения 
людей, изучая их желания и потребности, 
художник соотносит их с законами человеческого бытия. Как, в каком виде существуют 
эти законы для человека, выполняют ли их 
люди или нет, сказывается ли это на судьбе 
отдельного человека и на устройстве человеческого сообщества и как, – вот круг важнейших вопросов, которые волнуют А.П. Чехова. 

Ответы писателя на эти вопросы составляют важнейшую часть чеховского концепта 
«жизнь». 
Реализация данного концепта в том или 
ином его смысловом аспекте происходит 
как на уровне микроконтекста, выражаясь в 
определенной сочетаемости слов, однокоренных со словом-именем концепта «жизнь», 
так и на уровне макроконтекста, проявляясь 
в совокупности всех элементов, образующих 
целостный художественный текст. Поэтому 
изучение концепта «жизнь» с необходимостью предполагает анализ речевого строя 
произведений, дающих для этого особо важный материал. Главными вербализаторами 
концепта «жизнь» в идиолекте А. П. Чехова 
являются слова «жизнь» и «жить», представляющие собой одни из самых часто встречающихся слов словаря писателя. Особенностью употребления этих слов является то, что 
они не меняют принципиальным образом 
свою семантику по сравнению со значением 
этих слов в общенародном языке. Это значит, что эти слова не развивают тропеиче
Í. Ì. Ùàðåíñêàÿ

КОНЦЕПТ «ЖИЗНЬ»

Чувствовался май, милый май! Дышалось глубоко и хотелось думать, что не здесь, а где-то под 
небом, над деревьями, далеко за городом, в полях 
и лесах, развернулась теперь своя весенняя жизнь, 
таинственная, прекрасная, богатая и святая, недоступная пониманию слабого, грешного человека. 

А. П. Чехов

– Сделайте милость, ваше благородие, доведите до порядка!..

– Да пойми же, дубина, что это не наше дело! 

А. П. Чехов

Жизнь не повторяется, щадить ее нужно. 

А. П. Чехов

Мне страшно хочется жить, хочется, чтобы 
наша жизнь была свята, высока и торжественна, 
как свод небесный. Будем жить! 

А. П. Чехов

Концептосфера А. П. Чехова

ских значений. Однако при том, что резких 
семантических сдвигов эти лексемы не дают, 
происходит явное усложнение значений: добавляются новые семы, те или иные семантические признаки выходят на первый план 
или же происходит контаминация значений. 
Обусловлено это тем, что слова становятся 
элементами системы художественного текста 
и взаимодействие их с другими единицами 
порождает эстетическое значение. Все эти семантические процессы способствуют выражению тех смыслов, которые образуют концепт 
«жизнь» в творчестве А. П. Чехова. 
Слово-имя «жизнь» очень часто, как отмечали уже исследователи, употребляется у 
А. П. Чехова в значении ‘существование человека среди людей, совокупность условий, 
поступков, взаимоотношений’ [Бартвицка, 
1978, с. 43]. Такое употребление слова отражает пристальное внимание писателя к социальной жизни людей, дающей огромный 
«эмпирический» материал для обобщений, 
соотнесения реально существующей человеческой жизни с идеалом. Например: 
«Жизнь его проходит так. Обыкновенно 
он встает утром часов в восемь, одевается 
и пьет чай. Потом садится у себя в кабинете читать или идет в больницу. Здесь, в 
больнице, в узком темном коридорчике сидят амбулаторные больные, ожидающие 
приемки. Мимо них, стуча сапогами по кирпичному полу, бегают мужики и сиделки, 
проходят тощие больные в халатах, проносят мертвецов и посуду с нечистотами, плачут дети, дует сквозной ветер. Андрей Ефимыч знает, что для лихорадящих, 
чахоточных и вообще впечатлительных 
больных такая обстановка мучительна, 
но что поделаешь?.. Больных много, а времени мало, и потому дело ограничивается 
одним только коротким опросом и выдачей 
какого-нибудь лекарства, вроде летучей 
мази или касторки. Андрей Ефимыч сидит, 
подперев щеку кулаком, задумавшись, и машинально задает вопросы. Сергей Сергеич 
тоже сидит, потирает свои ручки и изредка вмешивается. – Болеем и нужду терпим 
оттого, – говорит он, – что господу ми
лосердному плохо молимся. Да!» («Палата 
№ 6». С., 8, 85–86);
«Это пишущий, к которому очень шло, 
когда он говорил: “Нас немного!” или: “Что 
за жизнь без борьбы? Вперед!”, хотя он ни 
с кем никогда не боролся и никогда не шел 
вперед» («Хорошие люди». С., 5, 414);
«Как вяло и бессодержательно течет 
жизнь! Я не знаю, что делать с собой, а ты 
тратишь свои лучшие годы на бог знает 
что. Как алхимик, роешься в старом, никому не нужном хламе...» («Хорошие люди». С., 
5, 419);
«Грехов за ним числилось много. Он вел 
нетрезвую жизнь, не ладил с причтом и с миром, небрежно вел метрические записи и отчетность – в этом его обвиняли формально, 
но, кроме того, еще с давних пор носились 
слухи, что он венчал за деньги недозволенные 
браки и продавал приезжавшим к нему из города чиновникам и офицерам свидетельства 
о говении» («Письмо». С., 6, 154). 
Указанное значение постоянно обрастает 
различными смысловыми элементами, соответствующими различным факторам, влияющим на жизнь человека. Важнейшим из таких 
факторов становится для А. П. Чехова сам человек, с его духовной организацией, поэтому 
слово «жизнь» часто приобретает конкретное контекстуальное значение ‘существование человека среди других как проявление 
его духовных, нравственных потребностей и 
стремлений’:
«Вместо того, чтобы думать о векселях, он почему-то с какой-то жадностью 
стал припоминать рассказы своего брата 
о романических похождениях еврейки, о ее 
свободном образе жизни, и эти воспоминания только подзадорили его дерзость» («Тина». С., 5, 371);
«– Писатели так редки... их жизнь не может походить на жизнь обыкновенных людей... а потому я просил бы вас описать мне 
ваш образ жизни, ваши занятия, привычки, 
обстановку... вообще, какой ценой достается вам ваша деятельность... 
– Извольте-с... – соглашается драматург. – Встаю я, сударь мой, часов этак в 

Н. М. Щаренская. КОНЦЕПТ «ЖИЗНЬ» 

двенадцать, а иногда и раньше... Вставши, 
сейчас же выкуриваю папиросу и выпиваю 
две рюмки водки, а иногда и три... Иногда, 
впрочем, и четыре, судя по тому, сколько 
выпил накануне... Так-с... Если же я не выпиваю, то у меня начинает рябить в глазах и 
стучать в голове» («Драматург». С., 5, 429);
«…кроме жалованья, я имею также и 
деньги в банке, которые сберег вследствие 
своего образа жизни. Человек я положительный и трезвый, жизнь веду основательную 
и сообразную, так что могу многим себя в 
пример поставить» («Хороший конец». С., 
6, 275). 
Многие чеховские герои выражают недовольство своей жизнью, ощущают ее испорченность, какую-то неправильность, ущербность: 
«… я сознаю, что условия жизни и воспитание заключили меня в тесный круг лжи, 
что вся моя жизнь есть не что иное, как 
ежедневная забота о том, чтобы обманывать себя и людей и не замечать этого, 
и мне страшно от мысли, что я до самой 
смерти не выберусь из этой лжи. Сегодня я 
делаю что-нибудь, а завтра уж не понимаю, 
зачем я это сделал. Поступил я в Петербурге на службу и испугался, приехал сюда, 
чтоб заняться сельским хозяйством и тоже испугался…» («Страх». С., 8, 131). 
Иногда причину неудавшейся жизни они 
видят в самих себе: 
«Да, моя жизнь ненормальна, испорчена, 
не годится ни к чему, и начать новую жизнь 
мне мешает трусость, – тут вы совершенно правы. Но что вы так близко принимаете это к сердцу, волнуетесь и приходите в 
отчаяние, – это не резон, тут вы совсем не 
правы» («Рассказ неизвестного человека». С., 
8, 212);
«Грех, так грех, а лучше пускай гром 
убьет, чем такая жизнь. Я молодая, здоровая, а муж у меня горбатый, постылый, крутой, хуже Дюди проклятого. В девках жила, 
куска не доедала, босая ходила и ушла от 
тех злыдней, польстилась на Алешкино богатство и попала в неволю, как рыба в вершу, и легче мне было бы с гадюкой спать, 

чем с этим Алешкой паршивым» («Бабы». С., 
7, 350). 
Беды и несчастья человека могут происходить и от каких-то внешних причин. Например, горькая жизнь Ивана Дмитрича Громова, 
героя рассказа «Палата № 6», началась с того, 
как его отец был арестован за подлог и растраты и он с матерью остался без дома и без 
средств к существованию. Жизнь мальчика и 
его бабушки в рассказе «Старый дом» обречена потому, что в семье случилось горе: умерла 
мать, безбожно запил отец:
«Вася в ужасе. Его пальто, прекрасное 
пальто, сшитое из суконного платья покойной матери, пальто на прекрасной коленкоровой подкладке, пропито в кабаке! А 
вместе с пальто, значит, пропит и синий 
карандаш, лежавший в боковом кармане, и 
записная книжка с золотыми буквами «Nota 
bene»! В книжке засунут другой карандаш с 
резинкой, и, кроме того, в ней лежат переводные картинки. 
Вася охотно бы заплакал, но плакать 
нельзя. Если отец, у которого болит голова, 
услышит плач, то закричит, затопает ногами и начнет драться, а с похмелья дерется он ужасно. Бабушка вступится за Васю, а 
отец ударит и бабушку; кончится тем, что 
Егорыч вмешается в драку, вцепится в отца 
и вместе с ним упадет на пол. Оба валяются на полу, барахтаются и дышат пьяной, 
животной злобой, а бабушка плачет, дети 
визжат, соседи посылают за дворником. 
Нет, лучше не плакать. 
Оттого, что нельзя плакать и возмущаться вслух, Вася мычит, ломает руки 
и дрыгает ногами, или, укусив себе рукав, 
долго треплет его зубами, как собака зайца. Глаза его безумны, и лицо искривлено 
отчаянием. 
Глядя на него, бабушка вдруг срывает со 
своей головы платок и начинает тоже выделывать руками и ногами разные штуки, 
молча, уставившись глазами в одну точку. 
И в это время, я думаю, в головах мальчика 
и старухи сидит ясная уверенность, что их 
жизнь погибла, что надежды нет...» («Старый дом». С., 6, 368–369). 

Концептосфера А. П. Чехова

Несчастья и скука неудавшейся жизни порождают мечты людей о новой жизни, о том, 
чтобы начать свою жизнь сначала. Они мечтают также о лучшей жизни, которую узнают 
следующие поколения. Ср., например:
«Таким господам, как вы и ваш помощник 
Никита, нет никакого дела до будущего, но 
можете быть уверены, милостивый государь, настанут лучшие времена! Пусть я 
выражаюсь пошло, смейтесь, но воссияет 
заря новой жизни, восторжествует правда, 
и – на нашей улице будет праздник! Я не дождусь, издохну, но зато чьи-нибудь правнуки 
дождутся. Приветствую их от всей души и 
радуюсь, радуюсь за них! Вперед! Помогай 
вам бог, друзья!» («Палата № 6». С., 8, 96). 
Все это говорит о том, что чеховские герои ощущают, а иногда и достаточно ясно 
представляют себе идеал жизни: он живет в 
них на сознательном или подсознательном 
уровне. 
Перед чеховским читателем, изучающим 
жизнь героев и их раздумья о ней, неизбежно 
встает ряд вопросов. Является ли представление о прекрасной жизни субъективной, ни на 
чем не основанной выдумкой человека, или 
же идеал в основе своей имеет некую объективность и мог бы быть достигнут в случае 
реализации людьми определенных норм и 
законов? Зачем человеку дано бытие в мире? 
В чем его суть? Можно ли сказать, согласившись с доктором Рагиным, что «жизнь есть 
досадная ловушка» («Палата № 6». С., 8, 89), 
царство скуки, что человек против его воли 
извлекается из небытия только для того, чтобы умереть? Не приведет ли жизнь в конце 
концов к осознанию того, что все есть «суета сует»? Или, напротив, жизнь все-таки есть 
«чудо», как говорит художник, герой рассказа 
«Дом с мезонином» («Дом с мезонином». С., 
9, 180).
Все творчество А. П. Чехова свидетельствует о том, что жизнь как бытие человека в 
мире в представлении писателя действительно есть чудо, удивительный дар и что этот дар 
предполагает для человека идеальное бытие, 
основанное на определенных истинах и законах, несоблюдение которых оборачивается 

несчастной, нелепой реальной жизнью. Верность этим истинам означает в то же время 
верность человека самому себе, своей человеческой природе. Тем самым человеческая 
жизнь неразрывно связана с самим человеком как особым, уникальным видом живого 
существа на земле. 
Многие художественные тексты А. П. Чехова содержат в себе мысли писателя о причинах и процессе нарушения человеком 
истин, с которыми связано прекрасное, идеальное бытие человека в мире. Исключительно важное место в этом плане занимают 
произведения, в которых реальная человеческая жизнь предстает как скитальчество. Тема 
жизни-скитальчества отчетливо проявилась в 
рассказах «На пути», «Перекати-поле», в более или менее скрытом виде она осталась во 
многих произведениях («Иванов», «Вишневый сад», «Дуэль» и др.). Анализ текстов, в 
которых звучит тема скитальчества, как представляется, дает необходимый материал для 
изучения чеховского концепта жизнь. 

Жизнь-скитальчество

Исключительно яркий образ жизнискитальчества дан в рассказе «Перекатиполе»: его герой странствует по дорогам 
России в тщетных поисках лучшей жизни. 
Интересно, однако, что в этот рассказ входит 
еврейская тема: герой Александр Иванович, 
бывший Исаак, – выкрест, еще в детстве покинувший свою еврейскую семью. Не желая 
довольствоваться ее нищенским существованием и слыша рассказы русских офицеров и 
помещиков, герой стремится к образованию, 
которое неприемлемо для религиозного фанатизма его сородичей. Однако стремление 
к просвещению – мало подходящее имя для 
обозначения того, что двигало Александром 
Ивановичем, оно лишь соответствует «общепринятому шаблону». Свидетельство тому – 
слишком широкая палитра наук, которые 
случайно возникали на его дороге и которые 
он с одинаковым рвением готов был изучать. 
Соответственно слишком широким и запутанным – «пересекающимся» – пространством 
выглядит путь странствий героя: Шклов, Ста

Н. М. Щаренская. КОНЦЕПТ «ЖИЗНЬ» 

родуб, Гомель, Киев, Белая Церковь, Умань, 
Балта, Бендеры, Одесса. Повествователь, от 
лица которого ведется рассказ, и сам автор 
определяют причину постоянных передвижений Александра Ивановича как «беспокойный дух», которому при этом придается некая самостоятельность, собственное бытие, 
позволяющее свободно и легко распоряжаться человеком. Последним из деяний этого духа стала перемена Александром Ивановичем 
религии: «…переменить религию побудил 
моего сожителя тот же самый беспокойный дух, который бросал его, как щепку, из 
города в город и который он, по общепринятому шаблону, называл стремлением к 
просвещению» («Перекати-поле». С., 6, 261). 
Герой, названный Перекати-поле, по мнению Е. Толстой, выполняет функцию Вечного 
жида, дьявола, который вмешивается в «общее родовое тело» [Толстая, 2002, с. 44]. Это 
проявляется в картине людской каши в монастырском дворе у подножия Святой Горы, 
куда стекаются толпы приехавших на праздник. Однако Александр Иванович также играет страдательную роль, он сам жертва «беспокойного духа» (разрядка моя. – Н. Щ.), 
т. е. некоего дьявольского начала, которое 
благодаря еврейству героя интерпретируется в традиционном мифологическом образе. 
Еврейское обличье этого беспокойного духа 
призвано подчеркнуть его чуждость православной толпе греков и славян, в которую он 
проникает. 
Беспокойный дух стремится нарушить покой, т. е. определенный порядок жизни. Пораженный дьявольским духом, Александр 
Иванович ощущает «бес-покойство души» 
и безмерно мучается («Перекати-поле». С., 
6, 262). 
Проявлением нарушенного порядка жизни становится скитальчество – не только физическое, но и в первую очередь духовное, 
постоянный поиск, лишенный основ и соответственно не имеющий ясных целей и понятных путей. Дух-путаник обрекает людей 
на страдание. Александр Иванович предстает как трагический персонаж: он постоянно в пути, однако имеет предубеждение 

к скитальчеству и мечтает найти свой угол. 
Между этими двумя реалиями нет ценностного равновесия: внутреннее неприятие скитальчества свойственно большинству людей, 
замечает автор, в этом его естественность, 
нормальность, а кроме того, оно лишено сугубо национальной привязки, являясь общечеловеческой чертой. Отрицание скитальчества предполагает определенный порядок 
уже на национальном и даже на социальном 
уровнях, поэтому монахи-послушники, принимающие приезжих богомольцев в монастыре, стараются, чтобы «мариупольские 
греки, живущие комфортабельнее, чем 
хохлы, помещались не иначе как с греками, 
чтобы какая-нибудь бахмутская или лисичанская мещанка, одетая «благородно», 
не попала в одно помещение с мужиками и 
не обиделась» («Перекати-поле». С., 6, 254). 
Послушники – бескорыстные, неутомимые 
труженики, охранители порядка, стойко противостоящие разрушающему его началу. Их 
задача – разобраться в «живой каше», найти 
каждому человеку его место и восстановить 
порядок. Символично, что человеческое столпотворение происходит внизу, у подножия 
горы: там – «большой монастырский двор, 
огороженный, как стеною, высокими гостиными корпусами», где автор-повествователь 
видит «живую кашу, полную движения, 
звуков и оригинальнейшего беспорядка» 
(«Перекати-поле». С., 6, 253). Сосны, растущие на горе, смотрят вниз, как «в глубокую 
яму». Яма – пропасть, адское пространство, 
в котором, однако, стойко несут свою службу 
монахи-подвижники. 
Дух скитальчества, как расходящиеся круги на воде, захватывает все большее пространство, подчиняя себе русскую жизнь:
«Не далее как на аршин от меня лежал 
скиталец; за стенами в номерах и во дворе, около телег, среди богомольцев не одна 
сотня таких же скитальцев ожидала утра, 
а еще дальше, если суметь представить 
себе всю русскую землю, какое множество 
таких же перекати-поле, ища где лучше, 
шагало теперь по большим и проселочным 
дорогам или, в ожидании рассвета, дремало 

Концептосфера А. П. Чехова

в постоялых дворах, корчмах, гостиницах, 
на траве под небом...» («Перекати-поле». 
С., 6, 263). 
Обнаруженный автором источник неблагополучия, конечно, не имеет такого субстанционального статуса, который мог бы 
предотвратить претензии к скитальцам, хотя 
в рассказе «Перекати-поле» имеется фраза, 
казалось бы, освобождающая человека от 
ответственности за свою жизнь: «Засыпая, я 
воображал себе, как бы удивились и, быть 
может, даже обрадовались все эти люди 
(т. е. скитальцы. – Н. Щ.), если бы нашлись 
разум и язык, которые сумели бы доказать 
им, что их жизнь так же мало нуждается в 
оправдании, как и всякая другая» («Перекатиполе». С., 6, 263). Однако, как уже заметили 
исследователи творчества А. П. Чехова, эта, 
на первый взгляд, «гуманная» фраза «остается фразой», к тому же характерной для умения Чехова «запутывать читателя» (Толстая, 
2002, с. 44). Ее поверхностный, буквальный 
смысл всепрощающий, утверждающий самоценность и независимость жизни любого 
человека от каких бы то ни было представлений и предрассудков. Глубинный смысл фразы другой, он возникает благодаря придаточной части, называющей ирреальное условие 
(«если бы нашлись разум и язык»), неосуществимость которого подсказана контекстом. 
Во-первых, невозможно доказать, что не нуждается в оправдании скитальческая жизнь, 
так как она ненормальна, неправильна, 
ущербна. Доказательство необходимо самим 
скитальцам, которые чувствуют эту ущербность как болезнь: у Александра Ивановича 
сильнейшее психологическое расстройство, 
у него болит грудь, и он кашляет. Им необходимо избавиться от этого чувства, утвердившись в мысли о правильности, нормальности 
своего жизненного пути, но болезненность 
скитальчества уже исключает возможность 
всякого доказательства, бессильного против 
ощущения, которое тем неистребимее, чем 
более оно болезненно, неприятно, раздражающе. Во-вторых, доказательство того, что любая жизнь не нуждается в оправдании, так же 
невозможно, как и доказательство того, что 

не нуждается в оправдании скитальчество. 
Представление о том, что жизнь человека 
должна заключать в себе что-то, свидетельствующее об ее правильности, естественно, 
априорно для странников-скитальцев и в силу своей естественности выглядит истинным. 
Поэтому удивление было бы нормальной реакцией на утверждение противоположное – 
при всей его «гуманности», дающей радость 
избавления от «оков предрассудков». 
«Гуманная» фраза принадлежит рассказчику, который хотя и наблюдает и осмысливает скитальчество, но сам также является 
скитальцем. Поэтому, возможно, поверхностный и глубинный смысл можно разделить соответственно между им и повествователем, 
наиболее близким автору. Доказательств 
того, что рассказчик тоже скиталец, много. 
Так, монах, который знает, где чье место, 
поселяет его с Александром Ивановичем. 
Оба соседа жалуются друг другу на продолжительность службы, что показывает 
поверхностность веры одного и другого; в 
них в обоих есть что-то от собаки: они жуют 
колбасу, с которой могут справиться только 
собачьи челюсти (о сравнениях человека с 
собакой см. ниже). Рассказчик сам постоянно в дороге, а кроме того, в нем явно присутствует и некая внутренняя подвижность, 
уводящая его от естественно сложившегося 
нравственного порядка, регулирующего отношения людей: так, он, например, как говорит Александр Иванович, благодарность 
считает предрассудком. На Александра Ивановича и рассказчика проецируется картина 
«Размышление о смерти», изображающая 
коленопреклоненного монаха, который глядит на лежавший в гробу скелет, в то время 
как «за спиной монаха стоит другой скелет, 
покрупнее и с косою» («Перекати-поле». С., 
6, 255). В принципе суть картины в том, что 
она вовлекает в свой сюжет любую пару наблюдателей, из которых первый становится 
мета-наблюдателем, а второй – разглядывающий первого, созерцающего картину, – метамета-наблюдателем. Александр Иванович как 
раз разглядывает картину, говоря, что «кости 
такими не бывают» («Перекати-поле». С., 6, 

Н. М. Щаренская. КОНЦЕПТ «ЖИЗНЬ» 

255), а рассказчик соответственно повествует 
об этом. Главное «условие» попадания человека в поле действия картины заключается в 
том, чтобы иметь в себе то, что уже делает 
его подвластным смерти. Скитальчество, губительное для человека, и есть это условие. 
В связи с этим имеет смысл обратить внимание и на прозрачное название места рождения Александра Ивановича – Могилевская 
губерния, которое четырежды повторяется в 
тексте. Рассказчик же неслучайно определен 
монахами в такой номер, что всякий раз, отпирая дверь, должен – «хочешь не хочешь» – 
видеть на уровне своего лица картину «Размышление о смерти»: ему отводится роль 
мета-наблюдателя любого порядка, который, 
однако, не освобожден от последнего, выносящего приговор «героя» картины. 
Скитальчество не проясняет конца пути человека, имея не цель, а некий суррогат, призрак цели – стремление отыскать то 
место, «где лучше» («Перекати-поле». С., 6, 
263). Сама форма компаратива, определяющая искомое заветное место, устраняет его 
определенность. Александр Иванович с детства не хотел довольствоваться той жизнью, 
которую ему могла дать родная еврейская семья, и затем, в своих бесконечных метаниях, 
думал то о месте штегера, где платят полторы тысячи в год, то о работе учителя, которая 
даст наконец свой угол. Речь здесь, однако, 
не идет о желании найти выгоду, скитальчество для этого не обладает и долей прагматизма, а выгода сама по себе – это явная 
четкая и предельно понятная цель. Скиталец 
нищ и несчастен, болен и истерзан совестью. 
Александра Ивановича ждет неминуемая 
чахотка – результат его падения в шахту на 
одном из зигзагов скитальческого пути. В пьесе «Иванов» доктор Львов определяет единственное средство, которое может лечить 
эту болезнь: «Самое главное лекарство от 
чахотки – это абсолютный покой...» («Иванов». С., 12, 12). 
Шахта, наряду с ямами и оврагами, – это 
одна из разновидностей чеховских провалов, 
символизирующих крайнее неблагополучие 
жизни. Падение героя рассказа «Перекати
поле» в шахту, его полет в пустоте, как пишет 
Елена Толстая, – «апофеоз беспочвенности» 
[Толстая, 2002, с. 45], оторванности от своих 
корней. В этом плане человеческой жизнискитальчеству противопоставлены образы 
деревьев – сосен, которые «громоздились на 
отвесной горе одна над другой», держась 
крепко и прочно, не падая вниз, к подножию, 
в яму. Примечательно олицетворение, оживляющее деревья и наделяющее их способностью, глядя на людскую сумятицу в монастырском дворе, удивляться разноголосому 
шуму – говору, фырканью лошадей, детскому 
писку, скрипу («Сосны… глядели во двор, как 
в глубокую яму, и удивленно прислушивались» («Перекати-поле». С., 6, 253)). Образы 
деревьев призваны дать очень яркое представление об «укорененности» – метафору 
соответствующей нормальной человеческой 
жизни. 
Шахта, в которую падает Александр Иванович, напоминает колодец: «...по блоку одна 
бадья спускается в рудник, а другая поднимается, когда же начнут поднимать первую, тогда опускается вторая – все равно, 
как в колодце с двумя ушатами» («Перекатиполе». С., 6, 260). Так начинает проявляться 
идея воды как некоего крайне непрочного 
начала, которое не может служить даже зыбкой основой для «укоренения», и потому губительного. 
Неумение или нежелание планомерно, 
настойчиво, кропотливо «возделывать» свое 
собственное место, эта «неукорененность» 
человека лишает его сил, делает крайне уязвимым перед любыми жизненными ситуациями, зачастую с какой-то «нормальной» 
точки зрения не представляющими особой 
сложности. Так, например, Лаевский, герой 
повести «Дуэль», стремящийся постоянно изменить свое жизненное пространство (из Петербурга он бежит на Кавказ, затем мучительно стремится опять в Петербург), не может 
разобраться в своем отношении к женщине, 
которая ради него оставила мужа и с которой 
он живет, впадает в истерику и оказывается 
перед дулом пистолета. Кавказ, ранее столь 
желанный, представляется ему колодцем, в