Ты и вы

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ТЫ И ВЫ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

ТЫ И ВЫ 

Седьмой час утра. Кандидат на судебные должности Попиков, 
исправляющий должность судебного следователя в посаде N., 
спит сладким сном человека, получающего разъездные, квартирные и жалованье. Кровати он не успел завести себе, а потому 
спит на справках о судимости. Тишина. Даже за окнами нет звуков. Но вот в сенях за дверью начинает что–то скрести и шуршать, точно свинья вошла в сени и чешется боком о косяк. Немного погодя дверь с жалобным писком отворяется и опять закрывается. Минуты через три дверь вновь открывается и с таким 
страдальческим писком, что Попиков вздрагивает и открывает 
глаза. 
– Кто там? – спрашивает он, встревоженно глядя на дверь. 
В дверях показывается паукообразное тело – большая мохнатая голова с нависшими бровями и с густой, растрепанной бородой. 
– Тут господин следователев живет, что ли? – хрипит голова. 
– Тут. Чего тебе нужно? 
– Поди скажи ему, что Иван Филаретов пришел. Нас сюда повестками вызывали. 
– Зачем же ты так рано пришел? Я тебя к одиннадцати часам 
вызывал! 
– А теперя сколько? 
– Теперь еще и семи нет. 
– Гм... И семи еще нет... У нас, вашескородие, нет часов... 
Стало быть, ты будешь следователь? 
– Да, я... Ну, ступай отсюда, погоди там... Я еще сплю... 
– Спи, спи... Я погожу. Погодить можно. 
Голова Филаретова скрывается. Попиков поворачивается на 
другой бок, закрывает глаза, но сон уже больше не возвращается 
к нему. Повалявшись еще с полчаса, он с чувством потягивается 
и выкуривает папиросу, потом медленно, чтобы растянуть время, 
один за другим выпивает три стакана молока... 
– Разбудил, каналья! – ворчит он. – Нужно будет сказать хозяйке, чтобы запирала на ночь дверь. – Ну что я буду делать спозаранку? Чёрт его подери... Допрошу его сейчас, потом не нужно 
будет допрашивать. 
Попиков сует ноги в туфли, накидывает поверх нижнего белья 
крылатку и, зевая до боли в скулах, садится за стол. 

2 

– Поди сюда! – кричит он. 
Дверь снова пищит, и на пороге показывается Иван Филаретов. Попиков раскрывает перед собой «Дело по обвинению запасного рядового Алексея Алексеева Дрыхунова в истязании жены своей Марфы Андреевой», берет перо и начинает быстро судейским разгонистым почерком писать протокол допроса. 
– Подойди поближе, – говорит он, треща по бумаге пером. – 
Отвечай на вопросы... Ты Иван Филаретов, крестьянин села 
Дунькина, Пустыревской волости, 42 лет? 
– Точно так... 
– Чем занимаешься? 
– Мы пастухи... Мирской скот пасем... 
– Под судом был? 
– Точно так, был... 
– За что и когда? 
– Перед Святой из нашей волости троих в присяжные заседатели вызывали... 
– Это не значит быть под судом... 
– А кто его знает! Почитай, пять суток продержали... 
Следователь запахивается в крылатку и, понизив тон, говорит: 
– Вы вызваны в качестве свидетеля по делу об истязании запасным рядовым Алексеем Дрыхуновым своей жены. Предупреждаю вас, что вы должны говорить одну только сущую правду и 
что всё, сказанное здесь, вы должны будете подтвердить на суде 
присягой. Ну, что вы знаете по этому делу? 
– Прогоны бы получить, вашескородие, – бормочет Филаретов. – 23 версты проехал, а лошадь чужая, вашескородие, заплатить нужно... 
– После поговоришь о прогонах. 
– Зачем после? Мне сказывали, что прогоны надо требовать в 
суде, а то потом не получишь. 
– Некогда мне с тобой о прогонах разговаривать! – сердится 
следователь. – Рассказывай, как было? Как Дрыхунов истязал 
свою жену? 
– Что ж мне тебе рассказывать? – вздыхает Филаретов, мигая 
нависшими бровями. – Очень просто, драка была! Гоню я это, 
стало быть, коров к водопою, а тут по реке чьи–то утки плывут... 
Господские оне или мужицкие, Христос их знает, только это, 
значит, Гришка–подпасок берет камень и давай швырять... «За
3 

чем, спрашиваю, швыряешь? Убьешь, говорю... Попадешь в какую ни на есть утку, ну и убьешь...» 
Филаретов вздыхает и поднимает глаза к потолку. 
– Человека и то убить можно, а утка тварь слабая, ее и щепкой 
зашибить можно... Я говорю, а Гришутка не слушается... Известно, дитё молодое, рассудка – ни боже мой... «Что ж ты, говорю, 
не слушаешься? Уши, говорю, оттреплю! Дурак!» 
– Это к делу не относится, – говорит следователь. – Рассказывайте только то, что дела касается... 
– Слушаю... Только что, это самое, норовил я его за ухи схватить, как откуда ни возьмись Дрыхунов... Идет по бережку с фабричными ребятами и руками размахивает. Рожа пухлая, красная, 
глазищи наружу лба выперло, а сам так и качается... Выпивши, 
чтоб его разодрало! Люди еще из обедни не вышли, а он уж набарабанился и черта потешает. Увидал он, как я мальчишку за ухи 
хватаю, и давай кричать: «Не смей, говорит, христианскую душу 
за ухи трепать! А то, говорит, влетит!» А я ему честно и благородно... по–божески. «Проходи, говорю, мимо, пьяница этакая». 
Он осерчал, подходит и со всего размаху, вашескородие, трах меня по затылку!.. За что? По какому случаю? «Какой ты такой, 
спрашиваю, мировой судья, что имеешь полную праву меня 
бить?» А они говорит: «Ну, ну, говорит, Ванюха, не обиждайся, 
это я тебя по дружбе, для смеху. На меня, говорит, нынче такое 
просветление нашло... Я, говорит, так об себе понимаю, что я самый лучший человек есть... я, говорит, 20 рублев жалованья на 
фабрике получаю, и нет надо мной, акроме директора, никакого 
старшова... Плевать, говорит, желаю на всех прочих! И сколько, 
говорит, нынче много разного народу перебито, так это видимо–
невидимо! Пойдем, говорит, выпьем!» – »Не желаю, говорю, с 
тобой пить... Люди еще из обедни не вышли, а ты – пить!» А тут 
которые прочие ребята, что с ним были, обступили меня, словно 
собаки, и тянут: «пойдем да пойдем!» Не было никакой моей 
возможности супротив всех идтить, вашескородие. Не хотел 
пить, а потом, чтоб их ободрало! 
– Куда же вы пошли? 
– У нас одно место! – вздыхает Филаретов. – Пошли мы на постоялый двор к Абраму Мойсеичу. Туда всякий раз ходим. Место 
такое каторжное, чтоб ему пусто! Чай, сам знаешь... Как поедешь 
по большой дороге в Дунькино, то вправе будет именье барина 

4 

Северина Францыча, а еще правее Плахтово, а промеж них и будет постоялый двор. Чай, знаешь Северина Францыча? 
– Нужно говорить вы... Нельзя тыкать! Если я говорю тебе... 
вам вы, то вы и подавно должны быть вежливым! 
– Оно конечно, вашескородие! Нешто мы не понимаем? Но ты 
слушай, что дальше... Приходим это к Абрамке... «Наливай, говорит, за мои деньги!» 
– Кто говорит? 
– Да этот самый... Дрыхунов то есть! «Наливай, кричит, такой–сякой, а то бочке дно вышибу! На меня, говорит, просветление нашло!» Выпили мы по стаканчику, потом малость погодили 
и еще выпили, да этаким манером в час времени стаканов, дай 
бог память, по восьми слопали! Мне что? Я пью, мне и горя мало: 
не мои деньги! Хоть тыщу стаканов подноси! Я, вашескородие, 
нисколько не виноват! Извольте Абрама Мойсеича допросить. 
– Что же потом было? 
– Ничего потом не было. Пока пили, это верно, была драка, а 
потом всё благородно и по совести. 
– Кто же дрался? 
– Известно кто... «На меня, кричит, просветление нашло!» 
Кричит и норовит кого ни на есть по шее ударить. В азарт вошел. 
И меня бил, и Абрамку, и ребят... Поднесет стаканчик, даст тебе 
выпить и вдарит, что есть силы. «Пей, говорит, и знай мою силу! 
Плевать на всех прочих!» 
– А жену свою он бил? 
– Марфу–то? И Марфе досталось... В самый раз, как это мы, 
стало быть, стали в кураж входить, приходит в кабак Марфа. 
«Ступай, говорит, домой, брат Степан приехал! Будет, говорит, 
тебе, разбойник, водку пить!» А он, не говоря худого слова, трах 
поперек ейной спины! 
– За что же? 
– А так, здорово живешь... «Пущай, говорит, чувствует... Я, 
говорит, 20 рублев получаю». А она баба слабая, тощая, так и перекрутнулась, даже глаза подкатила. Стала она нам на свое горе 
жалиться и бога призывать, а он опять... Учил, учил, и конца тому 
ученью не было! 
– Отчего же вы не заступились? Обезумевший от водки человек убивает женщину, а вы не обращаете внимания! 
– А какая нам надобность вступаться? Его жена, он и учит... 
Двое дерутся, третий не мешайся... Абрамка стал было его уни
5 

мать, чтоб в кабаке не безобразил, а он Абрамку по уху. Абрамкин работник его... А он схватил его, поднял и оземь... Тогды тот 
сел на него верхом и давай в спину барабанить... Мы его из–под 
него за ноги вытащили. 
– Кого его? 
– Известно кого... На ком верхом сидел... 
– Кто? 
– Да этот самый, про кого сказываю. 
– Тьфу! Говори, дурак, толком! Отвечай ты мне на вопросы, а 
не болтай зря! 
– Я тебе, вашескородие, толком говорю... всё, как есть, по совести. Дрыхунов учил бабу, это верно... Хоть под присягой. 
Следователь слушает, выбирает кое–что из длинной и несвязной речи Филаретова и трещит пером... То и дело приходится зачеркивать... 
– А я нисколько не виноват... – бормочет Филаретов. – Спроси, вашескородие, кого угодно. И баба того не стоит, чтоб из–за 
ней по судам ездить. 
По прочтении протокола свидетель минуту тупо глядит на 
следователя и вздыхает. 
– Горе с этими бабами! – хрипит он. – Прогоны, вашескородие, сам заплатишь или записочку дашь?