После театра

А.П. Чехов

ПОСЛЕ ТЕАТРА

Москва

ИНФРА-М

2013

УДК 822
ББК 84 (2 Рос=Рус)
Ч 56

Чехов А.П.
После театра. — М.: ИНФРА-М, 2013. — 5 с. – (Библиотека 

русской классики).

ISBN 978-5-16-007244-9
© Оформление. ИНФРА-М, 2013

Подписано в печать 25.12.2012. Формат 60x88/16. 

Гарнитура Newton. Бумага офсетная.

Тираж 5000 экз. Заказ №

Цена свободная.

«Научно-издательский центр ИНФРА-М»
127282, Москва, ул. Полярная, д. 31В, стр. 1

Тел.: (495) 3800540, 3800543. Факс: (495) 3639212

E-mail: books@infra-m.ru
http://www.infra-m.ru

ПОСЛЕ ТЕАТРА

Надя Зеленина, вернувшись с мамой из театра, где давали «Ев
гения Онегина», и придя к себе в комнату, быстро сбросила платье, 
распустила косу и в одной юбке и в белой кофточке поскорее села 
за стол, чтобы написать такое письмо, как Татьяна.

«Я люблю вас, – написала она, – но вы меня не любите, не лю
бите!»

Написала и засмеялась.
Ей было только шестнадцать лет, и она еще никого не любила. 

Она знала, что ее любят офицер Горный и студент Груздев, но теперь, после оперы, ей хотелось сомневаться в их любви. Быть нелюбимой и несчастной – как это интересно! В том, когда один любит больше, а другой равнодушен, есть что-то красивое, трогательное и поэтическое. Онегин интересен тем, что совсем не любит, а Татьяна очаровательна, потому что очень любит, и если бы 
они одинаково любили друг друга и были счастливы, то, пожалуй, 
показались бы скучными.

«Перестаньте же уверять, что вы меня любите, – продолжала 

Надя писать, думая об офицере Горном. – Поверить вам я не могу. 
Вы очень умны, образованны, серьезны, у вас громадный талант и, 
быть может, вас ожидает блестящая будущность, а я неинтересная, 
ничтожная девушка, и вы сами отлично знаете, что в вашей жизни 
я буду только помехой. Правда, вы увлеклись мною и вы думали, 
что встретили во мне ваш идеал, но это была ошибка, и вы теперь 
уже спрашиваете себя в отчаянии: зачем я встретил эту девушку? 
И только ваша доброта мешает вам сознаться в этом!..»

Наде стало жаль себя, она заплакала и продолжала:
«Мне тяжело оставить маму и брата, а то бы я надела монаше
скую рясу и ушла, куда глаза глядят. А вы бы стали свободны и 
полюбили другую. Ах, если бы я умерла!»

Сквозь слезы нельзя было разобрать написанного; на столе, на 

полу и на потолке дрожали короткие радуги, как будто Надя смотрела сквозь призму. Писать было нельзя, она откинулась на спинку 
кресла и стала думать о Горном.

Боже мой, как интересны, как обаятельны мужчины! Надя 

вспомнила, какое прекрасное выражение, заискивающее, виноватое и мягкое, бывает у офицера, когда с ним спорят о музыке, и 
какие при этом он делает усилия над собой, чтобы его голос не 
звучал страстно. В обществе, где холодное высокомерие и равнодушие считаются признаком хорошего воспитания и благородного 
нрава, следует прятать свою страсть. И он прячет, но это ему не 
удается, и все отлично знают, что он страстно любит музыку. Бес

конечные споры о музыке, смелые суждения людей непонимающих держат его в постоянном напряжении, он напуган, робок, 
молчалив. Играет он на рояле великолепно, как настоящий пианист, и если бы он не был офицером, то наверное был бы знаменитым музыкантом.

Слезы высохли на глазах. Надя вспомнила, что Горный объяс
нялся ей в любви в симфоническом собрании и потом внизу около 
вешалок, когда со всех сторон дул сквозной ветер.

«Я очень рада, что вы, наконец, познакомились со студентом 

Груздевым, – продолжала она писать. – Он очень умный человек, и 
вы, наверное, его полюбите. Вчера он был у нас и просидел до 
двух часов. Все мы были в восторге, и я жалела, что вы не приехали к нам. Он говорил много замечательного».

Надя положила на стол руки и склонила на них голову, и ее во
лосы закрыли письмо. Она вспомнила, что студент Груздев тоже 
любит ее и что он имеет такое же право на ее письмо, как и Горный. В самом деле, не написать ли лучше Груздеву? Без всякой 
причины в груди ее шевельнулась радость: сначала радость была 
маленькая и каталась в груди, как резиновый мячик, потом она 
стала шире, больше и хлынула как волна. Надя уже забыла про 
Горного и Груздева, мысли ее путались, а радость всё росла и росла, из груди она пошла в руки и в ноги, и казалось, будто легкий 
прохладный ветерок подул на голову и зашевелил волосами. Плечи ее задрожали от тихого смеха, задрожал и стол, и стекло на 
лампе, и на письмо брызнули из глаз слезы. Она была не в силах 
остановить этого смеха и, чтобы показать самой себе, что она смеется не без причины, она спешила вспомнить что-нибудь смешное.

– Какой смешной пудель! – проговорила она, чувствуя, что ей 

становится душно от смеха. – Какой смешной пудель!

Она вспомнила, как Груздев вчера после чаю шалил с пуделем 

Максимом и потом рассказал про одного очень умного пуделя, который погнался на дворе за вороном, а ворон оглянулся на него и 
сказал:

– Ах ты, мошенник!
Пудель, не знавший, что он имеет дело с ученым вороном, 

страшно сконфузился и отступил в недоумении, потом стал лаять.

– Нет, буду лучше любить Груздева, – решила Надя и разорвала 

письмо.

Она стала думать о студенте, об его любви, о своей любви, но 

выходило так, что мысли в голове расплывались и она думала обо 
всем: о маме, об улице, о карандаше, о рояле… Думала она с радостью и находила, что всё хорошо, великолепно, а радость говорила 
ей, что это еще не всё, что немного погодя будет еще лучше. Скоро 

весна, лето, ехать с мамой в Горбики, приедет в отпуск Горный, 
будет гулять с нею по саду и ухаживать. Приедет и Груздев. Он 
будет играть с нею в крокет и в кегли, рассказывать ей смешные 
или удивительные вещи. Ей страстно захотелось сада, темноты, 
чистого неба, звезд. Опять ее плечи задрожали от смеха и показалось ей, что в комнате запахло полынью и будто в окно ударила 
ветка.

Она пошла к себе на постель, села и, не зная, что делать со сво
ею большою радостью, которая томила ее, смотрела на образ, висевший на спинке ее кровати, и говорила:

– Господи! Господи! Господи!