То была она!

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ТО БЫЛА ОНА! 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

ТО БЫЛА ОНА! 

– Расскажите нам что–нибудь, Петр Иванович! – сказали девицы. 
Полковник покрутил свой седой ус, крякнул и начал: 
«Это было в 1843 году, когда наш полк стоял под Ченстоховом. А надо вам заметить, сударыни мои, зима в том году стояла 
лютая, так что не проходило ни одного дня, чтобы часовые не 
отмораживали себе носов или вьюга не засыпала бы снегом дорог. Трескучий морозище как стал в конце октября, так и продержался вплоть до самого апреля. В те поры, надо вам заметить, 
я не выглядел таким старым, прокопченным чубуком, как теперь, 
а был, можете себе представить, молодец–молодцом, кровь с молоком, красавец–мужчина, одним словом. Франтил я, как павлин, 
сорил деньгами направо и налево и закручивал свои усы, как ни 
один прапорщик в свете. Бывало, стоило мне только моргнуть 
глазом, звякнуть шпорой и крутнуть ус – и самая гордая красавица обращалась в послушного ягненка. Жаден я был до женщин, 
как паук до мух, и если бы, сударыни мои, я стал сейчас перечислять вам полячек и жидовочек, которые в свое время висли на 
моей шее, то, смею вас уверить, в математике не хватило бы чисел... Прибавьте ко всему этому, что я состоял полковым адъютантом, отлично танцевал мазурку и был женат на прехорошенькой женщине, упокой господи ее душу. А какой я был сорванец, 
буйная головушка, вы и представить себе не можете. Если в уезде 
случалась какая–нибудь амурная кувырколлегия, если кто–
нибудь вырывал жиду пейсы или бил по мордасам шляхтича, то 
так и знали, что это подпоручик Вывертов натворил. 
В качестве адъютанта мне много приходилось рыскать по уезду. То я ездил овес или сено покупать, то продавал жидам и панам бракованных лошадей, а чаще всего, сударыни мои, под видом службы, скакал к панночкам на рандеву или к богатым помещикам поиграть в картишки... В ночь под Рождество, как теперь помню, я ехал из Ченстохова в деревню Шевелки, куда послали меня по служебным надобностям. Погода была, я вам доложу, нестерпимая... Мороз трещал и сердился, так что даже лошади крякали, а я и мой возница в какие–нибудь полчаса обратились в две сосульки... С морозом еще можно мириться, куда ни 
шло, но представьте себе, на полдороге вдруг поднялась метель. 
Белый саван закружился, завертелся, как чёрт перед заутреней, 

2 

ветер застонал, точно у него жену отняли, дорога исчезла... Не 
больше как в десять минут меня, возницу и лошадей облепило 
снегом. 
– Ваше благородие, мы с дороги сбились! – говорит возница. 
– Ах, чёрт возьми! Что же ты, болван, глядел? Ну, поезжай 
прямо, авось, наткнемся на жилье! 
Ну–с, ехали мы, ехали, кружились–кружились, и этак к полночи наши кони уперлись в ворота имения, как теперь помню, графа Боядловского, богатого поляка, Поляки и жиды для меня всё 
равно что хрен после обеда, но, надо правду сказать, шляхта гостеприимный народ и нет горячей женщин, как панночки... 
Нас впустили... Сам граф Боядловский жил в ту пору в Париже, и нас принял его управляющий, поляк Казимир Хапцинский. 
Помню, не прошло и часа, как я уже сидел во флигеле управляющего, миндальничал с его женой, пил и играл в карты. Выиграв пять червонцев и напившись, я попросился спать. За неимением места во флигеле, мне отвели комнату в графских хоромах. 
– Вы не боитесь привидений? – спросил управляющий, вводя 
меня в небольшую комнату, прилегающую к громадной пустой 
зале, полной холода и потемок. 
– А разве тут есть привидения? – спросил я, слушая, как глухое эхо повторяет мои слова и шаги. 
– Не знаю, – засмеялся поляк, – но мне кажется, что это место 
самое подходящее для привидений и нечистых духов. 
Я хорошо заложил за галстук и был пьян, как сорок тысяч сапожников, но, признаться, от таких слов меня обдало холодком. 
Чёрт побери, лучше сотня черкесов, чем одно привидение! Но 
делать было нечего, я разделся и лег... Моя свечка освещала стены еле–еле, а на стенах, можете себе представить, портреты 
предков, один страшнее другого, старинное оружие, охотничьи 
рога и прочая фантасмагория... Тишина стояла, как в могиле, 
только в соседней зале шуршали мыши и потрескивала рассохшаяся мебель. А за окном творилось что–то адское... Ветер отпевал кого–то, деревья гнулись с воем и плачем; какая–то чертовщинка, должно быть, ставня, жалобно скрипела и стучала по 
оконной раме. Прибавьте ко всему этому, что у меня кружилась 
голова, а с головой и весь мир... Когда я закрывал глаза, мне казалось, что моя кровать носилась по всему пустому дому и играла 
в чехарду с духами. Чтобы уменьшить свой страх, я первым дол
3 

гом потушил свечу, так как пустующие комнаты при свете гораздо страшней, чем в потемках...» 
Три девицы, слушавшие полковника, придвинулись поближе к 
рассказчику и уставились на него неподвижными глазами. 
«Ну–с, – продолжал полковник, – как я ни старался уснуть, 
сон бежал от меня. То мне казалось, что воры лезут в окно, то 
слышался чей–то шёпот, то кто–то касался моего плеча – вообще 
чудилась чертовщина, какая знакома всякому, кто когда–нибудь 
находился в нервном напряжении. Но, можете себе представить, 
среди чертовщины и хаоса звуков я явственно различаю звук, похожий на шлепанье туфель. Прислушиваюсь – и что бы вы думали? – слышу я, кто–то подходит к моей двери, кашляет и отворяет 
ее... 
– Кто здесь? – спрашиваю я, поднимаясь. 
– Это я... не бойся! – отвечает женский голос. 
Я направился к двери... Прошло несколько секунд, и я почувствовал, как две женские ручки, мягкие, как гагачий пух, легли 
мне на плечи. 
– Я люблю тебя... Ты для меня дороже жизни, – сказал женский мелодический голосок. 
Горячее дыхание коснулось моей щеки... Забыв про метель, 
про духов, про всё на свете, я обхватил рукой талию... и какую 
талию! Такие талии природа может изготовлять только по особому заказу, раз в десять лет... Тонкая, точно выточенная, горячая, 
эфемерная, как дыхание младенца! Я не выдержал, крепко сжал 
ее в объятиях... Уста наши слились в крепкий, продолжительный 
поцелуй и... клянусь вам всеми женщинами в мире, я до могилы 
не забуду этого поцелуя». 
Полковник умолк, выпил полстакана воды и продолжал, понизив голос: 
«Когда на другой день я выглянул в окно, то увидел, что метель стала еще больше... Ехать не было никакой возможности. 
Пришлось весь день сидеть у управляющего, играть в карты и 
пить. Вечером я опять был в пустом доме, и ровно в полночь я 
опять обнимал знакомую талию... Да, барышни, если б не любовь, околел бы я тогда от скуки. Спился бы, пожалуй». 
Полковник вздохнул, поднялся и молча заходил по гостиной. 
– Но... что же дальше? – спросила одна из барышень, замирая 
от ожидания. 
– Ничего. На следующий день я был уже в дороге. 

4 

– Но... кто же была та женщина? – спросили нерешительно барышни. 
– Понятно, кто! 
– Ничего не понятно... 
– Это была моя жена! 
Все три барышни вскочили, точно ужаленные. 
– То есть... как же так? – спросили они. 
– Ах, господи, что же тут непонятного? – сказал полковник с 
досадой и пожал плечами. – Ведь я, кажется, достаточно ясно выражался! Ехал я в Шевелки с женой... Ночевала она в пустом доме, в соседней комнате... Очень ясно! 
– Ммм... – проговорили барышни, разочарованно опуская руки. – Начали хорошо, а кончили бог знает как... Жена... Извините, 
но это даже не интересно и... нисколько не умно. 
– Странно! Значит, вам хотелось бы, чтоб это была не моя законная жена, а какая–нибудь посторонняя женщина! Ах, барышни, барышни! Если вы теперь так рассуждаете, то что же вы будете говорить, когда повыходите замуж? 
Барышни сконфузились и замолчали. Они надулись, нахмурились и, совсем разочарованные, стали громко зевать... За ужином 
они ничего не ели, катали из хлеба шарики и молчали. 
– Нет, это даже... бессовестно! – не выдержала одна из них. – 
Зачем же было рассказывать, если такой конец? Ничего хорошего 
в этом рассказе нет... Даже дико! 
– Начали так заманчиво и... вдруг оборвали... – добавила другая. – Насмешка, и больше ничего. 
– Ну, ну, ну... я пошутил... – сказал полковник. – Не сердитесь, 
барышни, я пошутил. То была не моя жена, а жена управляющего... 
– Да?! 
Барышни вдруг повеселели, глазки их засверкали... Они придвинулись к полковнику и, подливая ему вина, засыпали его вопросами. Скука исчезла, исчез скоро и ужин, так как барышни 
стали кушать с большим аппетитом.