Ужас

А.И. Куприн  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

УЖАС 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

УЖАС 

 
Никто из нас четырех не знал своих случайных спутников. 
Разговорились мы совершенно нечаянно, как можно только разговориться, сидя друг против друга в вагоне, в длинный декабрьский вечер. Угарный запах железной печи, зловещий тускложелтый полусвет, изливаемый двумя фонарями, задернутыми занавесками, утомительно однообразный стук колес, в такт с которыми колыхались и вздрагивали на потолке вагона уродливые 
тени, – все это сообщило нашей беседе странный, полуфантастический характер. Вспомнились читанные и слышанные рассказы 
о загадочных явлениях жизни, объяснимых только вмешательством сверхъестественных сил, о таинственных предчувствиях, о 
самоубийствах и привидениях. Сообразно со вкусами и кругозором каждого из собеседников, и рассказы были различного свойства. Один из нас, по всей вероятности, купец, в медвежьей шубе 
таких гигантских размеров, что она оказалась бы широкой для 
самого крупного медведя, склонен был более всего к рассказам в 
религиозном духе. В его случаях фигурировали: то святотатцы, 
задумавшие обобрать покойника, стоявшего в церкви, то убитый 
разбойниками монах, требовавший по ночам, чтобы его тело предали земле, то икона в Новгороде, на которой постепенно распрямляются сжатые в кулак пальцы святого, и когда они окончательно распрямятся – это верный признак скорой кончины мира. 
Другой пассажир – студент-медик первого курса – пугал нас случаями, происходившими в анатомическом театре, случаями, передающимися из поколения в поколение и совершенно недостоверного свойства. Я тоже, помнится, варьировал какой-то из необыкновенных рассказов Эдгара По, переделав его на происшествие с моим хорошим знакомым. Четвертый собеседник – господин в ушастой меховой шапке и в пледе поверх пальто – лишь 
изредка нарушал свое молчание односложными замечаниями. 
Поезд несся вперед. Вагон однообразно вздрагивал, и вместе с 
ним вздрагивали на потолке уродливые, тоскливые тени. За окном точно бежала назад небольшая полоса мутно-серого снега, 
едва освещаемого огнями поезда. Изредка в этой полосе быстро 
мелькали густые черные силуэты оголенных кустов и деревьев, а 
дальше глаз тонул в холодной жуткой тьме, с которой сливались 
и небо и снег равнины, но в которой чувствовалась бушевавшая 

2 

метель. Наши нервы невольно настроились на печальный и таинственный лад. 
– Конечно, господа, все, что вы сейчас рассказали, необыкновенно и очень страшно, – произнес вдруг молчавший до сих пор 
господин в пледе и в ушастой шапке. – Но только все это – недостоверно. Кто из вас может поручиться за то, что эти случаи 
действительно происходили, а не явились плодом досужего вымысла? А я могу вам рассказать, если хотите, об одном происшествии, случившемся лично со мной. Я в продолжение всего лишь 
нескольких минут был одержим «ужасом сверхъестественного», 
но эти пять-шесть минут остались, и я знаю, что они навсегда останутся самым главным событием моей жизни, потому что невозможно одному и тому же человеку два раза в жизни перенести 
такой ужас. 
Мы очень заинтересовались словами этого господина, и он начал: 
– Десять лет тому назад я служил по таможенному ведомству 
и был смотрителем переходного пункта в пограничном местечке 
В. На моей обязанности лежала проверка товаров, пропускаемых 
за границу и провозимых из-за границы. 
Пункт находился на плотине, пересекавшей реку Збруч. В 
шесть часов вечера, в моем присутствии, сторожа запирали рогатку, и с этого момента моя служба кончалась. Остальным временем я мог распоряжаться по своему усмотрению, и у меня вошло в привычку каждый вечер отправляться на вокзал к приходу 
вечернего курьерского поезда. На вокзале в эту пору собирались 
все чиновники таможни, пограничные офицеры, иногда даже окрестные мелкие помещики. В самом вокзале было тепло, светло, 
даже, если хотите, комфортабельно. Многие являлись со своими 
женами и дочерьми, ужинали в буфете, немного сплетничали, 
немного флиртовали, иногда составлялась партия ландскнехта, 
или, по-тамошнему, «дьябелка». В одиннадцать часов почти одновременно приходили оба поезда: и наш и австрийский. Вокзал 
сразу наполнялся разноплеменной публикой, суетливой, шумной, 
озабоченной. Изредка переезжал границу какой-нибудь путешествующий инкогнито кронпринц, и мы, глядя на него, с удовольствием убеждались, что коронованные особы ужинают с таким 
же аппетитом, как и обыкновенные смертные. Случалось также, и 
даже почти каждый день, что при досмотре задерживалась в ба
3 

гаже крупная контрабанда или что какую-нибудь изящную даму 
уводили для обыска в уборную. 
А контрабанда в то время попадалась часто и всегда в большом размере. То была счастливая эпоха, о которой теперь только 
вздыхают поседелые в таможнях и пакгаузах чиновники. 
Тогда каждый служащий непременно имел свой круг клиентов 
среди контрабандистов. Девять раз он пропускал запрещенный 
товар, но в десятый задерживал его по всей строгости закона и 
получал премию. Таков был уговор, и горе тому контрабандисту, 
который для десятого раза провозил товар недорогой или в малом 
количестве. Да на что лучше: так хорошо жилось в то время таможенным чиновникам, что они находили неразорительным выписывать на свои холостые ужины из Львова и даже из самой Вены шансонетных певиц. 
Местечко отстояло от вокзала на четыре версты. Общества в 
нем не было никакого, если не считать урядника и четырех почтовых чиновников, старых, геморроидальных и скучных. Нет ничего удивительного, что четырехверстное расстояние не пугало 
меня. 
Однажды вечером, в конце ноября, заперев по обыкновению 
рогатку, я переоделся, привел в порядок накопившиеся за день 
документы и вышел из дому, чтобы идти на вокзал. Туда вели две 
дороги. Одна, более длинная, шла через все местечко и через 
прилегавшую к нему деревню Фридриховку; другая, короткая, и 
собственно даже не дорога, а тропинка, пересекала по диагонали 
огромное пустое поле и выходила на железнодорожный вал, откуда до вокзала было как рукой подать. Я, конечно, ходил всегда 
полем и на этот раз пошел тем же путем. 
Был час этак восьмой или даже девятый в начале. Стояла такая 
темь, что в десяти шагах уже ничего невозможно было разобрать. 
Я шел, угадывая дорогу ощупью, ногами: в том месте, где шла 
тропинка, снег слежался плотнее и издавал под каблуками легкий 
звук. Рядом с тропинкой тянулся ряд телеграфных столбов. Ветер 
жалобно звенел в обледенелых проводах, а самые столбы гудели 
непрерывно и однотонно. Каждый раз, подходя к столбу и еще не 
видя его во мраке, я уже слышал это гудение. 
Началась вьюга. Прямо мне в глаза, слепя их, несся колючий, 
мелкий и сухой снег. Сердце мое было неспокойно. Мной овладело странное, неприятное и сложное чувство, которое всегда охватывает меня, когда я перехожу большие незакрытые простран
4 

ства: поля, городские площади и даже длинные залы. Мне казалось, что я так ужасно мал и незначителен, а расстилавшееся передо мной поле так страшно велико, что я никогда не смогу перейти его. И от этой мысли я чувствовал временами, что все поле 
начинает подо мной кружиться. 
Иногда я оглядывался назад и смотрел на слабо мерцающие 
вдали огоньки местечка. Это меня облегчало и поддерживало. 
Наконец и огни скрылись разом, когда я сошел на длинную и 
плоскую равнину. Вокруг меня была одна только мутная, белесоватая мгла. 
Этого места я всегда инстинктивно боялся. Почему? – я и сам 
не мог бы сказать. Каждый раз, проходя этой долиной, я чувствовал, как безотчетный страх, по гомеровскому выражению, «хватает меня за волосы». И странно! Вместо того чтобы успокоить 
себя, я всегда почему-то дразнил еще более свое воображение 
воспоминаниями разных ужасов. Впоследствии я узнал, что у 
многих, если не у всех нервных людей есть места, вызывающие 
такой безотчетный страх. 
Я уже сказал, что вокруг меня была только темнота и вьюга… 
Вдруг, прямо перед собой, в очень значительном отдалении, как 
мне показалось, я заметил большое, темное, неподвижное пятно… Я остановился и слегка затаил дыхание, чтобы лучше прислушаться. Все было тихо; только снежинки слабо стучали о мое 
лицо, да сердце у меня в груди билось так громко, что, казалось, 
на другом конце поля можно было расслышать. 
Темный предмет не шевелился. Я сделал пять шагов вперед и 
тотчас же убедился, что темнота и вьюга ввели меня в заблуждение относительно расстояния. Очень близко от меня на снегу неподвижно сидел человек, прислонившийся спиною к телеграфному столбу. 
Он одет был в шубу, совершенно расстегнутую и распахнутую 
на груди. Шапки на нем не было. Он сидел очень ровно и прямо, 
вытянув вперед сложенные вместе ноги и опустив руки по бокам 
туловища, так, что кисти их уходили в снег. Голова была слегка 
закинута назад. 
– Кто вы? – спросил я незнакомца. 
Голос мой был слаб, как шепот, робок и звучал точно откудато издали. Так иногда перед обмороком слышатся голоса окружающих. 
Он молчал. 

5 

– Кто вы? – повторил я. 
Ни звука. 
«Он, верно, замерз, или его убили», – подумал я, и эта мысль 
как будто бы успокоила меня. 
Страх, стягивавший на моем челе кожу и пробегавший морозными волнами по моей спине, уступил на минуту место другому 
чувству – сознанию необходимости помочь ближнему. 
Я подошел к незнакомцу в шубе и разглядел его. У него было 
длинное, худое лицо с тонкими губами, с длинным, горбатым носом; козлиная бородка и брови, изогнутые острыми углами, довершали это странное насмешливое лицо, лицо интеллигентного 
сатира. Он был жив, потому что его глаза следили за мной. Страх 
опять начал овладевать мною, и мои зубы застучали часто и 
громко. 
– Кто вы? – спросил я в третий раз задыхающимся голосом, 
чувствуя, как у меня в горле становится какой-то сухой, колючий 
клубок. Нервы мои были страшно напряжены и изощрены: я заметил, что на снегу около сидящего человека нет и признака каких-либо следов. 
Он молча глядел на меня. И я глядел на него, не отрываясь. Я 
уже не мог отвести от него глаз. Ужас – невероятный, непередаваемый словами, нечеловеческий ужас оледенил мой мозг, мою 
кровь, мое тело. Пальцы на моих руках и ногах свела внезапно 
судорога. 
Я глядел на него, не имея сил отвернуться в сторону. Прошло… я не знаю, сколько прошло секунд, минут… может быть, 
даже часов. Время остановилось. И вдруг (голос рассказчика возвысился и зазвенел)… вдруг незнакомец с тонким и насмешливым видом подмигнул мне левым глазом. Вслед за этим лицо его 
исказилось в безобразную гримасу, в какое-то нелепое, циничное 
сочетание смеха и испуга. 
В ту же секунду я почувствовал, что и на моем лице отразилась эта чудовищная гримаса. 
– Ты дьявол! Вот ты кто! – закричал я в исступлении злобы и 
ужаса и изо всех сил ударил незнакомца ногой по лицу. 
Он упал, как падают мертвые – грузно и не сгибаясь. Я бросился бежать прочь. Но ноги не слушались меня, – они сделались 
точно свинцовые, и я с трудом передвигал их. Я падал, вставал и 
падал снова. Только во сне иногда я испытывал раньше подобное 

6 

чувство, когда снится, что хочешь бежать от невидимого врага, а 
ноги не поднимаются, точно к ним привязаны пудовые гири… 
И в то же время (это мне передавали уже впоследствии) я кричал без остановки все одно и то же слово: 
– Дьявол! Дьявол! Дьявол! 
Потом сознание оставило меня. Я очнулся дома, на своей кровати, после жестокой болезни. 
Господин в ушастой шапке замолчал. 
– Кто же это сидел на снегу? – спросил студент, следивший за 
рассказом с большим вниманием. 
– Потом все это разъяснилось, – ответил рассказчик. – Оказалось, что какой-то австрийский купец шел, так же как и я, с переходного пункта на вокзал, но по дороге его разбил паралич. Он 
кое-как дотащился до столба и сидел около часу, да еще вдобавок 
обморозился так, что не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Его 
уже потом нашли в десяти шагах от меня. Оба мы были без 
чувств. 
– Так вот, господа, – закончил рассказчик в ушастой шапке, – 
вот какой ужас мне пришлось испытать. Я не сумею и сотой доли 
передать из своих тогдашних ощущений, но лучшим доказательством их может служить моя голова. 
Он поднял шапку. Его волосы были белы как снег. 
– Это я за одну ночь так побелел, – прибавил он с грустной 
улыбкой.