Проблемы исторического прошлого в отношениях Японии со странами-соседями

Ассоциация японоведов

Институт востоковедения РАН

Ïðîáëåìû 
èñòîðè÷åñêîãî ïðîøëîãî 
â îòíîøåíèÿõ 
ßïîíèè 
ñî ñòðàíàìè-ñîñåäÿìè

Под редакцией 
профессора Д. В. Стрельцова

Монография

Москва
2022

УДК 327
ББК 66.4
 
П78

Издание подготовлено при финансовой поддержке 
Международного фонда Шодиева

Р е цен з е н т ы
доктор политических наук А. Н. Панов
кандидат исторических наук К. О. Саркисов

Ав т о ры
С. В. Гришачев, В. Г. Дацышен, И. В. Дьячков, 
Е. Л. Катасонова, П. В. Кульнева В. В. Нелидов, Б. Б. Пак, 
В. А. Перминова, Д. В. Стрельцов

П78
  
Проблемы исторического прошлого в отношениях Японии со странами-
соседями: Монография / Под ред. Д. В. Стрельцова.  — М.: Издательство 
«Аспект Пресс», 2022. — 336 с.

 
ISBN 978-5-7567-1164-6
 
 
Монография посвящена сложным и деликатным вопросам исторического 
прошлого, стоящим в современной повестке дня отношений Японии 
с государствами Корейского полуострова, КНР и Тайванем, а также 
Россией. Авторы поставили перед собой задачу всесторонне рассмотреть 
исторические корни этих проблем, проанализировать их современное состояние 
и показать, какое место они занимают в общественном сознании 
отдельных стран.
 
 
Рассчитано на широкую читательскую аудиторию.
 
 
 
 
Рукопись (за исключением главы 10) подготовлена за счет гранта РНФ 
№ 19-18-00017.

 
УДК 327
 
ББК 66.4

ISBN 978-5-7567-1164-6 
© Коллектив авторов, 2022
 
© Ассоциация японоведов, 2022
 
© ООО Издательство «Аспект Пресс», 2022

Все учебники издательства «Аспект Пресс» 
на сайте и в интернет-магазине  https://aspectpress.ru

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение    . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  5

Раздел I 

ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОШЛОГО 
В ОТНОШЕНИЯХ ЯПОНИИ С АЗИАТСКИМИ 
СТРАНАМИ-СОСЕДЯМИ

Глава 1. Историческая память во внешнеполитическом дискурсе 
современной Японии   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  29

Глава 2. Установление японского колониального господства 
в Корее и его место в исторической памяти 
корейского народа   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  53

Глава 3. Историческое прошлое в современных отношениях 
Японии со странами Корейского полуострова   . . . . . . . . . . .  87

Глава 4. Японское колониальное наследие на Тайване 
как проблема исторического прошлого   . . . . . . . . . . . . . . . .  119

Глава 5. Вопросы исторического прошлого на повестке дня 
современных японо-китайских отношений . . . . . . . . . . . . .  161

Глава 6. «Дипломатия извинений» в отношениях Японии 
со странами Восточной Азии . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  207

Раздел II

ПРОБЛЕМЫ  ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОШЛОГО 
В ОТНОШЕНИЯХ ЯПОНИИ С РОССИЕЙ

Глава 7. Взаимное восприятие страны-соседа на политическом 
уровне: образы и стереотипы   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  239

Глава 8. Историческое прошлое на уровне общественного 
сознания и массовой коммуникации: нарративы 
нации-жертвы и нации-победителя   . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  259

Глава 9. Японское присутствие на Сахалине (1905–1945) 
как вопрос исторической памяти   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  287

Глава 10. Японские военнопленные в СССР: правовой, социальный 
и гуманитарный аспекты «сибирского плена» . . . . . . . . . . .  304

Глава 11. Проблема пограничного размежевания 
в российско-японских отношениях   . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  318

Об авторах . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  336

Введение

П
роблема разности восприятия истории своего и других на-
родов в современном мире становится глобальным трендом, 
и феномен так называемых исторических войн вызывает большой 
интерес. В этом смысле Северо-Восточная Азия не является исклю-
чением, поскольку страны этого региона не только имеют в своем 
прошлом конфликты с соседями, но и используют память об этих 
конфликтах в политических целях в наши дни.
В постбиполярный период в Китае, Японии и государствах Ко-
рейского полуострова наблюдается усиление напряженности в отно-
шениях друг с другом, и связано оно прежде всего с принципиальны-
ми различиями в понимании событий первой половины XX в. Речь 
в данном случае идет о борьбе не государств, а их идентичностей: кор-
ни неустойчивости отношений между этими странами лежат в их ме-
няющейся самоидентификации. По мнению британского исследова-
теля Р. Ли, формируя новую идентичность, эти страны воспринимают 
усилия партнера по созданию своей национальной идентичности как 
вызов собственной идентичности [Li 2018: 48]. Они мобилизуют исто-
рическое знание для обоснования своего суверенитета над прошлым.
Память социума о собственном прошлом, как и представления на-
ции о собственной идентичности, — продукт искусственный, создан-
ный умышленно. Этот феномен достаточно подробно изучен, и со-
временные социологи рассматривают нацию как некое воображаемое 
сообщество, члены которого по большей части не знакомы между со-
бой лично, но при этом ощущают свое национальное единство, обла-
дая при этом общими представлениями о своей истории, географии, 
культуре [Андерсон Б. 2016: 47]. Действительно, многомиллионное 
население Японии, Китая или России, скорее всего, никогда не будет 
знать каждого из своих соотечественников, это невозможно. Но вме-
сте с тем всем из них привито знание о героях собственной древности, 
выдающихся писателях и поэтах, а также о конкретных природных 
пейзажах и рукотворных достопримечательностях, которые следова-
ло бы посетить, если ты обладаешь чувством патриотизма.

Подобное положение дел является результатом длительного об-
щественного развития, предполагающего централизованное воспи-
тание и внедрение национальной идеологии. Это под силу сделать, 
распространяя просвещение и повсеместное начальное образование. 
Однако позволить себе столь дорогостоящую и длительную стратегию 
могут лишь объединенные социумы, решившие хотя бы минимально 
вопросы достатка своих членов.
Среди стран Северо-Восточной Азии раньше всего создать об-
новленное унитарное бессословное национальное государство (яп. 
миндзоку кокка ) удалось Японии. Именно в период Мэйдзи 
политическая элита страны смогла осуществить успешную модерни-
зацию, и немалую роль в этом как раз сыграла система обязательного 
начального школьного образования, а также система патриотическо-
го воспитания во вновь создаваемой регулярной императорской ар-
мии. Впервые в истории страны посредством уроков этики и морали, 
а также через школьные и армейские учебники в сознание, особен-
но молодых поколений, централизованно было внедрено целостное 
массовое представление о себе, собственном прошлом и собственной 
миссии в мире.
Процесс «воспитания нации» был проведен с оглядкой на опыт 
европейских стран, проходивших период становления националь-
ных государств в первой половине XIX в. При этом важно учитывать, 
что процесс создания нации в Японии сопровождался также созда-
нием колониальной империи, поэтому молодое японское государ-
ство и стоявшее за ним японское общество достаточно болезненно 
реагировали на внешнеполитические неудачи, нередко воспринимая 
геополитические просчеты и поражения как национальный позор 
или проявление оскорбления со стороны западных держав. Поэтому 
вступление Японии во Вторую мировую войну в определенной 
степени объясняется в том числе и уязвленным самолюбием, и неудовлетворенным 
чувством мстительности за нанесенные Западом 
оскорбления, и амбициозным стремлением показать «белому» миру 
свою состоятельность в качестве великой державы, способной создать 
собственную империю. Именно этот психологический комплекс 
во многом толкнул ее в лагерь «обиженных» несправедливостью Версальской 
системы держав. В послевоенный же период национальная 
идентичность Японии строилась на основе критического переосмысления 
милитаристского прошлого, т.е. без имперской составляющей.
Процесс создания национальной идентичности в Китае и Корее 
был значительно более драматичным. Ни в одной из этих стран модернизации 
рубежа XIX–XX вв. не привели к созданию сильного госу-

дарства. В Китае после крушения Цинской империи начался период 
турбулентности, в ходе которого временная политическая стабилизация 
в годы правления Гоминьдана была нарушена японской агрессией, 
а после войны с внешним врагом началась гражданская война, 
которая привела к расколу нации, к формированию двух китайских 
идентичностей — в материковом Китае и на Тайване. Во вновь созданной 
КНР были проведены масштабные реформы народного образования 
и письменности, которые привели к разрыву с прежней 
культурной традицией, в результате чего на протяжении нескольких 
поколений сформировалась новая китайская идентичность с встроенным 
коммунистическим кодом, который не был разрушен, а лишь 
претерпел частичную трансформацию после смерти Мао Цзэдуна1.
Китайская идентичность на Тайване формировалась в преемственности 
с традицией, письменность здесь была сохранена без масштабных 
изменений, однако эта идентичность не является преемницей 
имперского Китая. Кроме того, уже несколько десятилетий она 
существует в трудно скрываемом противопоставлении КНР. Преодолеть 
этот раздел уже, видимо, не удастся, поскольку на данный момент 
фактически не осталось живых свидетелей докоммунистического 
уклада в Китае и в разнонаправленных парадигмах уже воспитано 
не одно поколение жителей по обе стороны Тайваньского пролива. 
Подтверждением тому являются предвыборные программы ряда по-
литических партий на Тайване, выступающих за самостоятельное су-
ществование Китайской Республики на острове.
Говоря об истории Кореи в ХХ в., следует признать ее не менее, 
а, возможно, даже и более драматичной. Как и в Китае, попытки мо-
дернизационной трансформации в начале ХХ в. оказались неудачны-
ми, и страна почти на сорок лет лишилась своей государственности, 
а события конца 1940-х — начала 1950-х годов разделили нацию по-
полам, в итоге окончательно похоронив идею воссоединения. По обе 
стороны от 38-й параллели также выросло несколько поколений, вос-
питанных во взаимном противопоставлении.
Примеры разделенного Китая и стран Корейского полуостро-
ва являются достаточно весомым доказательством конструируемо-
сти национальной идентичности, где этническая или лингвистиче-
ская принадлежность играют лишь вспомогательную роль и далеко 
не всегда определяют возможность воссоединения. Реальными фак-
торами образования идентичности служат распространение грамот-

1 Отдельный вопрос, являющийся темой для самостоятельного анализа, — нехань-
ские народы КНР и их идеологическая встроенность в идентификационную вертикаль 
КНР.

ности, создание или реформирование национального литературно-
го языка, а также идеология, отраженная в учебниках и программах 
школьного и университетского образования. Все эти факторы, взятые 
вместе, приносят видимый результат в том случае, если устойчиво ис-
пользуются на протяжении нескольких поколений.
Сформировавшееся на данный момент в странах Восточной Азии 
общественное сознание и парадигмы самовосприятия вряд ли уже бу-
дут изменены. Политики — в какой бы из этих стран они ни осущест-
вляли свою деятельность — уже не смогут или не захотят кардинально 
поменять эти основы без риска для своей карьеры, поэтому в обозри-
мом будущем следует ожидать дальнейшее укрепление имеющихся 
идентичностей, и элемент конфронтационности здесь будет задей-
ствован со всех сторон. Как следствие, взгляд на разное понимание 
событий ХХ в. будет лишь усугубляться.
Каждая идентичность формирует свое представление о прошлом. 
Британский историк Р. Г. Коллингвуд утверждал, что любая история 
написана с точки зрения конкретного настоящего [Collingwood 1946]. 
Каждое следующее поколение пишет свою историю и дает свое ви-
дение прошлого, основываясь на собственном опыте и сообразуясь 
с теми внешними обстоятельствами, которые актуальны именно для 
него в настоящий момент.
Представления разных национальных идентичностей о совмест-
ном прошлом заведомо не могут совпадать. Они разнятся между со-
бой, и эта разность — при наличии более широкого круга причин 
для противоречий — приводит к возникновению исторических войн, 
т.е. несогласию, взаимным обвинениям и требованиям извинений.
Исторические войны — это борьба между разными историческими 
нарративами, отнюдь не всегда государственными. Конфликтующи-
ми сторонами здесь могут выступать конфессиональные, этнические, 
социальные сообщества. Но применительно к странам Восточной 
Азии, где традиционно сильна роль государства, можно говорить, что 
борьба идет на уровне государственных идеологий. И каждая из них 
сохраняет не столько воспоминание о случившемся, сколько создает 
его версии, то, что исследователями принято называть актуализиро-
ванным прошлым (usable past) — набор специально отобранных фак-
тов, явлений, исторических деятелей и связанными с ними символи-
зированными трактовками [Малинова 2017: 8–9]. Эти версии служат 
вполне конкретным целям — поддержанию ощущения легитимности 
существующего строя, созданию национальной идентичности, спло-
чению общества, наконец, просто — поддержанию стабильности на 
больших пространствах, особенно в критических обстоятельствах — 

например, внешней угрозы. И в этом тщательно отфильтрованном 
прошлом содержится целостная картина прошлого, понятная ныне 
живущим, а также месседжи, которые должны считываться членами 
сообщества для ощущения себя частью некоего грандиозного целого.
В последние десятилетия во всем мире значительно выросло чис-
ло «заявлений» от разных групп и сообществ о том, что они испы-
тали страдания в прошлом. И культурная травма, т.е. представление 
о пережитой «моим народом/обществом» трагедии, стала мощным 
объединяющим началом. Национальная идентичность теперь очень 
часто базируется не только на героическом, но и на травматическом 
прошлом. Травма объединяет общество посредством связей, которые 
позволяют разделить страдания других. Прием этот безусловно дей-
ственный, ибо внешняя по отношению к сообществу опасность спла-
чивает намного больше, чем какой-то внутренний разлад. Понятно, 
что объединиться вокруг идеи противостояния внешнему врагу на-
много легче, нежели обращаться к примирению, скажем, в граждан-
ской войне.
И здесь важно понимать, что проблема заключается не в истори-
ческих событиях как таковых. Сколь бы они ни были тяжелы и слож-
ны, дело не в них. Арсенал фактов, трактуемых как национальная 
травма, достаточно велик, и любой из них может быть использован 
(или наоборот — опущен, не использован) для обоснования какого-то 
политического утверждения или обвинения в подходящий для этого 
момент. Иными словами, если между государствами усиливается на-
пряженность, из чулана можно достать любой скелет. Если же отно-
шения носят ровный характер, то любая обида может быть забыта или 
даже более того — память о ней может стать моментом примирения.
Применительно к странам Северо-Восточной Азии приходится 
отметить на первый взгляд парадоксальное обстоятельство: в годы хо-
лодной войны антияпонская риторика не была в ходу в Пекине и Се-
уле. В коммунистическом Китае в 1950–1960-е годы критика Японии 
и даже напоминание о понесенных китайским народом страданиях 
считались «нетактичными». Свою роль играло нежелание лишний раз 
раздражать Токио: цель КПК заключалась в том, чтобы вырваться из 
дипломатической изоляции и получить признание западных стран, 
и в том числе Японии. В рамках коммунистической идеологии пре-
валировало представление о необходимости разделения ответствен-
ности народа и власти: японский народ, согласно этому взгляду, сам 
был жертвой относительно немногочисленной клики милитаристов, 
а обвинять в преступлениях весь народ было нельзя. Мао Цзэдун 
и Чжоу Эньлай заявили, что за агрессию должен нести ответствен-

ность ограниченный круг милитаристов, а вовсе не японский народ 
[Onuma 2002: 601].
В Республике Корея критика Японии в период правления авто-
ритарных режимов в 1960–1980-е годы не приветствовалась по той 
причине, что страна сильно нуждалась в японской экономической 
помощи. Когда в 1965 г. решался вопрос о восстановлении дипло-
матических отношений, южнокорейская сторона с готовностью согласилась 
на заключение секретной сделки об оказании финансовой 
помощи объемом около 500 млн долл., которые позиционировались 
именно как помощь, а не репарации. Во многом это было сделано по 
настоянию японской стороны, не желавшей заострять внимание на 
своей ответственности. Однако нельзя забывать и о том, что тогдашний 
южнокорейский диктатор Пак Чжон Хи в своих действиях имел 
больше свободы, чем с началом демократического времени, принимать 
решения единолично, исходя из собственных представлений 
о политической целесообразности.
Уместно отметить, что предоставленный тогда Токио пакет финансовой 
помощи Сеулу позволил провести модернизацию инфраструктуры 
и стал одним из факторов корейского экономического чуда. 
Отчаянно нуждаясь в экономической помощи Японии, Сеул, по сути, 
не имел иного выбора, кроме как идти на компромисс. На первом 
месте для него стоял вопрос о скорейшем привлечении средств для 
строительства ключевых объектов инфраструктуры. На полученные 
от Японии средства южнокорейское правительство основало в 1968 г. 
крупную металлургическую компанию, построила плотину Соян на 
реке Хан, а годом позднее — скоростную автомагистраль Кенбу. Эти 
и другие сооружения в дальнейшем имели важное значение в обеспечении 
южнокорейского экономического чуда. Вместе с тем, с точки 
зрения общественного мнения демократической Южной Кореи, Пак 
Чжон Хи совершил предательство, пойдя на унизительную сделку 
с Японией.
В 1980-х годах во внутриполитическом дискурсе КНР и Республики 
Корея произошли качественные изменения. В КНР в связи 
с растущим в обществе недовольством в отношении наследия Мао 
правящая партия стала делать ставку на усиление не классовой, а националистической 
компоненты в идеологическом воспитании масс, 
используя для этого управляемые из центра кампании патриотического 
воспитания, тем более что консолидация общества на основе 
националистических настроений была необходима руководству КНР 
во главе с Дэн Сяопином в период кризиса социалистической идеологии 
после начала реформ [Перминова 2020: 3]. В 1990-е годы в Китае 

была запущена кампания патриотического воспитания, которая делала 
упор на историческую роль КПК в ликвидации иностранного им-
периализма. Патриотическое воспитание молодежи было реакцией 
сверху в ответ на усиление недовольства среди китайской молодежи 
ходом политических реформ в стране, проявившегося в инциденте на 
площади Тяньаньмэнь в 1989 г. [Zhao Suisheng 1998: 287–302].
В новых учебниках истории главным врагом борьбы за нацио-
нально-классовое освобождение объявлялся теперь уже не Гоминь-
дан, как это было прежде, а японский милитаризм. Если раньше 
«война антияпонского сопротивления» рассматривалась лишь как 
один из эпизодов освободительной борьбы, то теперь эта война была 
специально выделена как главное событие Второй мировой войны. 
Основными злодеями были объявлены «японские империалистиче-
ские агрессоры», заменившие империалистические державы Запада 
и националистических предателей. Гораздо больше внимания стало 
уделяться Нанкинскому инциденту и другим зверствам японской во-
енщины. Период японской военной оккупации был инкорпориро-
ван в нарратив столетия унижения, под которым понимается время 
с момента начала Опиумной войны в 1839 г. до провозглашения КНР 
в 1949 г.
При этом война против Японии стала подаваться в гораздо более 
широком контексте векового противостояния с либеральным Запа-
дом, из которого Китай вышел победителем в 1949 г. [Fitzgerald 2015]. 
Китай, таким образом, стал конструировать свою национальную 
идентичность, апеллируя к угрозе повторения эпохи национального 
унижения, причем в роли источника такой угрозы выступал внешний 
враг — Япония, власти которой, в рамках этого нарратива, занимают-
ся обелением собственного прошлого.
После начала процессов демократизации в конце 1980-х годов 
большое значение патриотическое образование стало иметь и в Ре-
спублике Корея. В центре внимания оказались исторические события 
и факты, свидетельствующие об унижении корейского народа в пери-
од японского колониального правления. Особенно сильные эмоции 
вызывает в Южной Корее период войны на материке 1937–1945 гг., 
когда Токио многократно усилил линию на ассимиляцию Кореи в со-
ставе Японской империи. Корейцев тогда заставляли брать японские 
имена, посещать синтоистские храмы и поклоняться синтоистским 
святыням. Корейский язык был запрещен в официальных документах 
и прессе. В 1943 г. корейцев начали призывать в японскую импера-
торскую армию. Десятки тысяч корейских женщин были принуждены 
к сексуальному рабству в «домах терпимости», созданных японскими 

властями для обслуживания японских военных. Проблема «женщин 
для утешения» и по сей день остается предметом противоречий между 
Южной Кореей и Японией вокруг финансовой компенсации живу-
щим жертвам сексуального насилия.
Претензии соседей в адрес Японии, связанные с военным про-
шлым, долгое время не выходили в плоскость межгосударственных 
отношений, но в 1980-е годы ситуация стала меняться, и в послед-
ние десятилетия претензии озвучиваются все громче. На рубеже XX–
XXI вв. началось отчетливое вынесение проблем исторической памяти 
уже в пространство межгосударственных отношений в треугольнике 
Пекин–Сеул–Токио. Удивительно то, что претензии к Японии были 
вынесены в общественное пространство именно тогда, когда все эти 
страны преодолели трудности биполярного периода, решили для себя 
важный вопрос международного признания, достигли социальной 
стабильности и экономического процветания. Все это, казалось бы, 
должно было привести к взаимному примирению и внутрирегиональной 
интеграции. Однако именно здесь свою роковую роль играют 
не сами события, а современный политический контекст.
Особенно напряженность вокруг вопросов истории стала усиливаться 
с 2012 г., когда в Китае, Японии и Республике Корея сменился 
общественно-политический дискурс и новое поколение политиков 
в них стало обращаться к прошлому с целью усиления собственной 
легитимности1. Это поколение стало выступать за пересмотр доминировавших 
ранее исторических нарративов и за установление более «
националистического» видения истории, которое позволило 
бы им укрепить свою легитимность и повысить рейтинги доверия 
среди населения [Duus 2017: 10–12]. Напряженность подпитывается 
и внешнеполитическим фактором — изменением баланса сил в регионе, 
все усиливающимся соперничеством между КНР и США и их 
союзниками.
Надо сказать, что попытки примирения предпринимались некоторыми 
японскими премьер-министрами в предшествующий период. 
В свое время это делали Н. Киси и К. Танака. Самая же яркая из них — 
речь Т. Мураяма 15 августа 1995 г. по случаю 50-летней годовщины 
окончания войны, когда он достаточно смело высказал твердую уверенность 
в стремлении не допустить повторения ужасного прошлого. 

1 Подтверждением этому стала нарочито антияпонская линия пришедшей к власти 
в 2012 г. президента Республики Корея Пак Кынхе, вынужденной демонстрировать показную 
жесткость по отношению к Японии, чтобы избавиться от ярлыка дочери «предателя» (
ее отец — Пак Чжон Хи — будучи президентом, подписал в 1965 г. договор с Японией, 
который воспринимался общественностью как унизительный и не учитывающий 
всех интересов страны).