Государственное регулирование экономики. Часть I

МИНИСТЕРСТВО ТРАНСПОРТА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ 

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ 

УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ 

«РОССИЙСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ ТРАНСПОРТА (МИИТ)» 
____________________________________________________ 

 

Гуманитарный институт 

 

Кафедра психологии, социологии, государственного и  

муниципального управления 

 
 
 

 
О.Н. Макаров 

 
 
 

Государственное регулирование экономики 

 

 Часть I 

 
 
 

Учебное пособие 

 

 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Москва – 2018 
 

МИНИСТЕРСТВО ТРАНСПОРТА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ 

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ 

УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ 

«РОССИЙСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ ТРАНСПОРТА (МИИТ)» 
____________________________________________________ 

 

Гуманитарный институт 

 

Кафедра психологии, социологии, государственного и  

муниципального управления 

 
 
 

 
О.Н. Макаров 

 
 
 

Государственное регулирование экономики.  

Часть I 

 
 
 

 
Учебное пособие 

 
 

для бакалавров направления «Государственное и муниципальное управление» 

 

 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

 

 

Москва – 2018 
 

УДК 330 
 
М 15 
 
 

 

Макаров О.Н Государственное регулирование экономики. Часть I: Учебное пособие.  
– М.: РУТ (МИИТ), 2018. – 68с. 

 
 
 
 
 

Учебное пособие «Государственное регулирование экономики. Часть I» изучает 

различные аспекты государственного воздействия на развитие национальной экономики: в 
том числе на формирование и развитие ее институциональных основ, финансовых и кредитно-
денежных отношений, на обеспечение благоприятной предпринимательской среды, на 
стимулирование инновационной динамики, на поддержку сбалансированного структурного 
развития, на создание условий для развития экономики регионов, на реализацию мер 
социальной политики, на обеспечение конкурентоспособности экономической безопасности 
страны в мировом экономическом пространстве.  

Для студентов специальности «Государственное и муниципальное управление», а также 

может быть полезно для лиц, самостоятельно изучающих проблемы антикризисного 
менеджмента.  

 

 
Рецензенты: к.э.н., доцент кафедры «Управление  
транспортным бизнесом и интеллектуальные системы»  
РУТ (МИИТ) Федорова Н.О. 
д.э.н., проф., Института 
менеджмента и маркетинга 
ФГБОУ ВО «Российская академия народного 
хозяйства и государственной службы» 
Лясников Н.В. 
 
 

 

 
 
 

 
 

© РУТ (МИИТ), 2018 

 
 

СОДЕРЖАНИЕ 

1 Происхождение экономической науки. Первые упоминания о возможности 

государственного регулирования экономики ................................................................................. 4 

2 Экономическая безопасность: сущность, методы оценки и механизм обеспечения ...... 12 

3 Кризисы в развитии социально-экономических систем .................................................... 27 

4 Капитализм как одна из первых форм взаимодействия государства и рынка ................. 39 

5 Государство как субъект регулирования социально-экономической сферы ................... 45 

6 Рынок как пример субъектно-объектного взаимодействия в экономике ......................... 56 

Список основной литературы: ................................................................................................. 67 

Список дополнительной литературы: ..................................................................................... 68 

 

 
 

1 Происхождение экономической науки. Первые упоминания о 

возможности государственного регулирования экономики 

 

Когда возникла экономическая наука? Вот на этот вопрос специалисты довольно 

единодушно отвечают, что это был XVIII век — кто-то скажет, начало XVIII века, а кто-то — 

ближе к концу, но в любом случае это век Просвещения, то есть экономическая наука — это 

плод века Просвещения. И что же такого произошло в век Просвещения, что, в общем, уже 

тысячелетняя история экономических идей вдруг трансформировалась в новую науку, 

которую в XIX веке стали называть политической экономией? 

На этот вопрос есть один стандартный ответ, который на самом деле сильно неточен. 

Многие, даже экономисты и тем более не экономисты, скорее всего, ответят на этот вопрос 

так: возникла идея саморегулирующихся рынков или, иначе говоря, идея невидимой руки, о 

которой пишет Адам Смит. 

Нельзя сказать, что идея невидимой руки была незначимой. Она была важна, и она 

действительно была созвучной идее века Просвещения, поскольку говорила о том, что 

разумные люди могут своим поведением создать разумное общество. Она была значима, 

потому что дала большой импульс развитию новой идеологии — идеологии либеральной. И 

она была значима, потому что была созвучна интересам растущих буржуазных классов в то 

время, которые были уже сильны экономически, но еще слабы политически, то есть эта 

идеология помогала этим классам укрепить свое положение в обществе. 

Но все дело в том, что, во-первых, сама эта идея не была сколько-нибудь обоснована и у 

самого Адама Смита это была не более чем метафора. Во-вторых, она имела происхождение, 

скорее, религиозное, теологическое. Это была версия идеи предустановленной гармонии, 

божественной гармонии, и в этом смысле она никак не сопрягалась с настроениями 

просвещенческой науки. 

Что же тогда лежало в основе формирования экономической науки? Ответ на самом деле 

прост, и он содержится в самом названии знаменитой книги Адама Смита «Исследование о 

природе и причинах богатства народов». Богатство, богатство народов — вот что было в 

центре внимания экономистов, так сказать, первого поколения. В рамках просвещенческой 

науки сформировались несколько моделей науки. Одна ориентировалась, скорее, на 

математику и была связана прежде всего с именем француза Декарта. Вторая — такая 

английская версия — ориентировалась больше на экспериментальную, опытную науку и была 

связана с именами Фрэнсиса Бекона и Ньютона и других выдающихся ученых того времени. 

И вот эти первые попытки создать экономическую науку шли и тем, и другим путем, но 

для эмпирической науки тогда просто не было данных. Экономика была не описана, и 

героические попытки некоторых людей что-то в этом направлении предпринять были 

неубедительны. Поэтому, видимо, формирование экономической науки пошло по 

декартовому пути, и первые шаги были сделаны во Франции. 

Первая попытка написать теоретический трактат по экономике принадлежала жившему 

тогда в Париже ирландскому банкиру Ричарду Кантильону, который вышел очень красиво с 

богатством из знаменитой пирамиды начала XVIII века, которую организовал Джон Ло. С него 

стали требовать деньги, ссылаясь на то, что это пирамида, что он кого-то обманул. 

И вот, отвечая на эти иски, он стал писать книгу, и написал действительно теоретический 

трактат, строго написанный, с абстракциями, со структурой и все прочее. Но судьба этого 

человека загадочна, и судьба трактата тоже была достаточно загадочна: он не был 

опубликован при жизни автора и увидел свет лишь через двадцать пять лет после создания. В 

это время книга ходила где-то по рукам и в конечном счете попала в круг французских 

интеллектуалов при дворе Людовика XV, которые собирались в середине века где-то недалеко 

от крыши версальского дворца и там обсуждали экономические проблемы Франции. Именно 

там родилась знаменитая экономическая таблица Франсуа Кенэ, который в то время был 

главным лекарем французского короля. 

И было еще одно замечательное совпадение. Как раз в тот период, когда эти французские 

интеллектуалы обсуждали экономические проблемы, в Париж приехал Адам Смит. Приехал 

совершенно по другим поводам, никак не связанным с его научной работой, но познакомился 

с этим кругом людей, и, когда вернулся и стал писать свое «Богатство народов», оказалось, 

что он испытал значительное влияние французских идей. 

И вот эти идеи и были в значительной мере воплощены у Адама Смита таким образом, что 

они вышли за рамки узкого круга интересующихся людей, вышли в публику. Ну и, как мы 

знаем, уже в двадцатые годы даже Пушкин писал об Адаме Смите, то есть это стало 

общественным явлением, наука была признана как новая область знания. Появились кафедры, 

появились профессора в этой области. 

Но что значит «изучать богатство общества», и как повлияла вот эта просвещенческая 

картезианская традиция на формирование науки? Картезианская наука предполагала найти 

некие субстанции, некие простые исходные понятия и из них логически, а еще лучше — 

математически выстроить теоретическую систему. 

Примерно так все это и делалось. Какова была субстанция? У Адама Смита главную роль 

стал играть труд. Классическая политэкономия изучает экономику с точки зрения результата 

экономической деятельности или, как стали говорить, общественного продукта — то, что уже 

создано. И это соответствовало традициям естествознания, поскольку объектом должно быть 

что-то реальное, что-то измеримое, что-то наблюдаемое. Такова была первая версия 

экономической науки, науки о богатстве, осознанном богатстве. Все стало меняться в 

последней трети XIX века. 

В начале семидесятых годов XIX века почти одновременно на трех разных языках — 

французском, немецком и английском — вышли три книги совершенно не связанных между 

собой авторов, которые отвергли классическую политэкономию, попытку объяснять богатство 

через труд, и предложили совершенно другой взгляд на экономику — взгляд не с точки зрения 

результата деятельности, а с точки зрения тех умственных, что ли, субъективных процессов, 

которые ведут к решениям по поводу будущего распределения этого богатства. 

То есть внимание экономистов переместилось в сознание экономического субъекта, 

экономического агента: его планы, ожидания, решения и так далее. Конечно, и классическая 

политэкономия, и новая наука неявно предполагали, что есть поведение людей, которое 

приводит к созданию богатства, просто фокус был разный: либо на созданном богатстве и его 

динамике, либо на процессах, которые ведут к этим решениям. 

К тридцатым годам ХХ века сформировалось представление о том, что экономическая 

наука — это как раз наука об ограниченных ресурсах и их эффективном использовании, то 

есть наука о принятии решений. Неважно, что вы делаете: выращиваете картошку или 

генерируете философские идеи, собираетесь жениться или выходить замуж и ищете брачного 

партнера или замышляете ограбление ювелирной лавки, — во всех случаях есть проблема 

ограниченных ресурсов и их наилучшего использования, и это экономическое поведение. Вот, 

собственно, в ХХ веке экономическая наука в основном развивалась в этой парадигме 

поведенческой науки об использовании ресурсов, но этот подход к экономике был сопряжен 

с целым рядом трудностей. Прежде всего экономисты понимали экономическое поведение как 

сугубо рационалистическое поведение, как максимизацию некой полезности. Можно ли 

свести человеческое поведение к такому рациональному поведению? Ну, вопрос, наверное, 

риторический. 

Проблему эту можно проиллюстрировать одним образом, который предложил ученый-

энциклопедист ХХ века, один из пионеров компьютерного дела и одновременно крупный 

психолог, специалист по управлению и лауреат премии Нобеля по экономике Герберт Саймон. 

В одной из своих книжек он задался вопросом, почему поведение муравья сложно, и ответил 

на этот вопрос примерно так: сам по себе по поведению муравей прост; кажущаяся сложность 

его поведения определяется рельефом местности, по которому он движется, условиями, в 

которых он функционирует. Сформулировав этот тезис, через несколько абзацев Саймон его 

повторил, но заменил слово «муравей» словом «человек». 

Кажущаяся сложность поведения человека зависит от сложности среды, в которой он 

функционирует. То есть да, мы можем анализировать рациональное поведение, но результаты 

будут зависеть от тех условий, от нашей рациональной реакции на эти условия. То есть нужно 

изучать эти условия. И вот последний такой крупный шаг в развитии экономической мысли, 

который относится к последнему полувеку, наверное, — это поворот экономистов от 

практически полного игнорирования институциональной, если угодно, социальной среды 

экономической деятельности, наоборот, к анализу этой среды, к анализу тех условий, в 

которых принимаются экономические решения. 

Когда мы говорим о том, что человек поставлен в некие институциональные рамки — это 

значит, что ему заданы правила поведения, и значит, он не может полностью действовать с 

точки зрения своей рациональной выгоды, он зажат этими рамками. И это, собственно, 

инновация с точки зрения учета институциональных условий. 

Таким образом, мы имеем некоторый цикл развития экономической мысли, которая 

захватывает разные стороны экономической деятельности: со стороны результата, 

экономического поведения и условий, которые это экономическое поведение детерминируют. 

И все это сосуществует в современной экономической науке. К сожалению, это сосуществует 

фрагментарно, то есть нет единой какой-то теории, единой системы, которая все это 

объединяет. В результате даже сами экономисты, а тем более, так сказать, пользователи 

экономического знания не очень осознают фрагментарность современного экономического 

знания и очень часто готовы бороться только за ту часть и за те экономические теории, 

которые им ближе, которые они лучше знают и верят в то, что они отвечают на все вопросы. 

И вот это состояние дел и объясняет очень многие ошибки и проблемы, которые мы уже 

в своей жизни наблюдаем, потому что, увы, или к счастью, или к несчастью, но экономическая 

наука влияет на нашу жизнь, она важна. Если мы вспомним, например, наши реформы 

девяностых годов, то, в общем, достаточно печальный их итог связан с тем, что реформаторы 

забыли про институциональную компоненту экономического роста. Они верили, что рынок 

все сам решит. Если мы обратимся к недавнему мировому финансовому кризису, то опять 

увидим, что во многом он был связан с тем, что те, кто регулировали экономическую 

деятельность уже теперь в мировом, глобальном масштабе, пользовались некими моделями, 

которые хорошо работали на определенном этапе. Но обстоятельства изменились, условия 

изменились, эти модели стали неадекватны, а никто не позаботился о том, чтобы их заменить. 

Мне бы хотелось процитировать крупнейшего экономиста ХХ века Джона Мейнарда Кейнса, 

который однажды так сказал, что экономика — это наука мышления в терминах моделей, 

соединенная — я подчеркиваю — соединенная с искусством выбирать модели, существенные 

для современного нам мира. И Кейнс дальше продолжает: «Хороших экономистов потому и 

мало, что дар распознавать верные модели остается весьма редким». То есть моделей много, 

модели разные, и они свои задачи решают, а вот какую применить — с этим все время 

возникают проблемы. 

Экономическое знание в некотором смысле похоже на знание метеорологическое. Мы все 

прекрасно понимаем, что прогнозы синоптиков ненадежны, но мы все с большим интересом 

следим за этими прогнозами, пользуемся этими прогнозами. Примерно так же мы делаем и с 

экономическими знаниями, оценками и прогнозами, но если вы человек осторожный, то вы, 

услышав, что ожидается сухая погода, все-таки оставляете зонтик в своей сумке. Вот 

примерно так нужно делать и с экономическим знанием. 

Институты — это «правила игры» в обществе, или, выражаясь более формально, 

созданные человеком ограничительные рамки, которые организуют взаимоотношения между 

людьми. Следовательно, они задают структуру побудительных мотивов человеческого 

взаимодействия — будь то в политике, социальной сфере или экономике. Институциональные 

изменения определяют то, как общества развиваются во времени, и таким образом являются 

ключом к пониманию исторических перемен. 

Вряд ли кто-нибудь станет оспаривать, что институты влияют на функционирование 

экономических систем. Также не вызывает споров утверждение о том, что длительные 

различия в функционировании экономических систем формируются под очень глубоким 

влиянием развития институтов. Но ни современная экономическая теория, ни описательная 

историческая наука не проявляют видимого интереса к роли институтов в функционировании 

экономики и экономическом поведении, потому что до сих пор не разработаны аналитические 

принципы, которые позволили бы включить институциональный анализ в теорию экономики 

и экономическую историю.  

В институционально-эволюционной теории различают три типа отношений между 

содержанием старых и новых институтов:  

• Path dependence — глубокая связь, сильная зависимость новых институтов от старых;  

• Path determinacy — менее сильная зависимость, оставляющая место для возникновения 

совершенно новых институтов;  

• Path indeterminacy, или path independence — отсутствие явной связи между старыми и 

новыми институтами. 

Институты уменьшают неопределенность, структурируя повседневную жизнь. Они 

организуют взаимоотношения между людьми, так что, когда мы хотим поздороваться с 

друзьями на улице, поехать на автомобиле, купить апельсины, занять деньги, организовать 

свой бизнес, похоронить близких и совершить любые другие действия, с которыми 

сталкиваемся в обычной жизни, мы знаем (или можем легко научиться), как это сделать. 

Нетрудно заметить различия в институтах, если бы мы попытались совершить подобные же 

действия с участием других людей в другой стране — например, в Бангладеш. Говоря 

профессиональным языком экономистов, институты определяют и ограничивают набор 

альтернатив, которые имеются у каждого человека. 

Институты включают в себя все формы ограничений, созданных людьми для того, чтобы 

придать определенную структуру человеческим взаимоотношениям. Являются ли институты 

формальными или неформальными? Они бывают и формальными, и неформальными. Меня 

интересуют и формальные ограничения — такие как правила, придуманные людьми, — и 

неформальные ограничения — такие как общепринятые условности и кодексы поведения. 

Институты могут быть продуктом сознательного человеческого замысла — как, например, 

Конституция США — или просто складываться в процессе исторического развития, подобно 

обычному праву. Для меня представляют интерес и те институты, которые явились продуктом 

человеческого замысла, и те, что складываются в процессе исторического развития, хотя для 

аналитических целей их, возможно, придется изучать раздельно. 

Институциональные ограничения включают как запреты индивидам совершать 

определенные действия, так и, иногда, указания, при каких условиях отдельным индивидам 

разрешены некоторые действия. Поэтому, как уже было сказано, институты представляют 

собой рамки, в пределах которых люди взаимодействуют друг с другом. Они абсолютно 

аналогичны правилам в командных спортивных играх. Иными словами, они состоят из 

формальных писаных правил и обычно неписаных кодексов поведения, которые лежат глубже 

формальных правил и дополняют их — например, запрещают сознательное нанесение травмы 

ведущему игроку противника. И, как следует из этой аналогии, правила и неформальные 

кодексы иногда нарушаются, и тогда нарушитель подвергается наказанию. Поэтому важный 

элемент механизма функционирования институтов состоит в том, что установление факта 

нарушения не требует специальных усилий и что нарушитель подвергается суровому 

наказанию. 

Главная роль, которую институты играют в обществе, заключается в уменьшении 

неопределенности путем установления устойчивой (хотя не обязательно эффективной) 

структуры взаимодействия между людьми. Но устойчивость институтов ни в коей мере не 

противоречит тому факту, что они претерпевают изменения. Развиваются все институты — от 

традиционных условностей, кодексов и норм поведения до писаного права, обычного права и 

контрактов между индивидами. Таким образом, имеющийся в нашем распоряжении набор 

выборов непрерывно меняется. Изменения на периферии институциональной системы могут 

быть такими медленными и плавными, что их способны увидеть только историки, хотя в 

современном мире быстрота институциональных изменений очевидна. 

Институциональные изменения — это сложный процесс, потому что предельные 

изменения (changes at the margin) могут быть следствием изменений в правилах, 

неформальных ограничениях, в способах и эффективности принуждения к исполнению 

правил и ограничений. Более того, процесс институциональных изменений обычно носит 

инкрементный, а не дискретный характер. Объяснение того, как и почему происходят 

инкрементные изменения и почему даже дискретные изменения (такие как революции и 

завоевания) никогда не являются абсолютно дискретными, состоит в укорененности 

неформальных ограничений в обществе. Хотя формальные правила можно изменить за одну 

ночь путем принятия политических или юридических решений, неформальные ограничения, 

воплощенные в обычаях, традициях и кодексах поведения, гораздо менее восприимчивы к 

сознательным человеческим усилиям. Эти культурные ограничения не только связывают 

прошлое с настоящим и будущим, но и дают нам ключ к пониманию пути исторического 

развития. 

Можно расширить рамки рассмотрения институциональных изменений, сопоставив 

примеры успешного развития и неудач. В качестве иллюстрации успеха возьмем хорошо 

известный экономический сюжет — рост американской экономики в XIX веке. В начале 

прошлого столетия в США сформировались базисные институциональные рамки 

(Конституция и Статут северо-западных территорий, а также нормы поведения, поощряющие 

упорный труд), которые послужили толчком к развитию экономических и политических 

организаций (Конгресс, местные политические органы, семейные фермы, торговые дома, 

судостроительные 
компании). 
Деятельность 
этих 
организаций, 
направленная 
на 

максимизацию результата, привела к росту производительности и подъему экономики, причем 

это воздействие было как непосредственным, так и косвенным вследствие поощрения 

инвестиций в образование. Благодаря этим инвестициям не только возникла свободная 

система 
общественного 
образования, 
но 
и 
были 
созданы 
экспериментальные 

сельскохозяйственные станции, повысившие производительность в аграрном секторе; на 

основе закона Моррилла были открыты публичные аграрные университеты. 

Развиваясь на основе использования открывшихся возможностей, экономические 

организации не только стали более эффективными, но и постепенно сами изменили 

институциональные рамки. При этом речь идет не только об изменении политических и 

юридических рамок (14-я поправка к Конституции, дело «Манн против штата Иллинойс») и 

структуры прав собственности (закон Шермана), которые произошли к концу XIX века, но и 

об изменениях многих норм поведения и других неформальных ограничений (выразившихся, 

например, в новом отношении к проблемам рабства, роли женщин, трезвости и в новых нормах 

поведения). Как политические, так и экономические трансакционные издержки, а также