К истории второго смутного времени: левый радикализм и солидарность в российской революции

Министерство науки и высшего образования Российской Федерации  

Федеральное государственное бюджетное  

образовательное учреждение высшего образования 

«Казанский национальный исследовательский 

технологический университет» 

 
 
 
 
 

О. Н. Коршунова, М. В. Салимгареев, А. Ю. Суслов  

 
 

К ИСТОРИИ ВТОРОГО СМУТНОГО  
ВРЕМЕНИ: ЛЕВЫЙ РАДИКАЛИЗМ  

И СОЛИДАРНОСТЬ В РОССИЙСКОЙ  

РЕВОЛЮЦИИ 

 
 
 

Монография 

 
 

Под ред. проф. В. И. Дурновцева 

 
 
 
 
 
 
 
 

Казань 

Издательство КНИТУ 

2018 

УДК 947.084.2 
ББК Т3(2)7 

К70 

 

Печатается по решению редакционно-издательского совета 

Казанского национального исследовательского технологического университета 

 

Рецензенты: 

д-р ист. наук, проф. В. П. Сапон 

д-р ист. наук, проф. Д. Н. Шевелев 

 
 
 
 
 
 
 

 
К70 

Коршунова О. Н. 
К истории второго Смутного времени: левый радикализм и солидарность 
в российской революции : монография / О. Н. Коршунова, 
М. В. Салимгареев, А. Ю. Суслов; Минобрнауки России, Казан. нац. 
исслед. технол. ун-т. – Казань : Изд-во КНИТУ, 2018. – 168 с. 
 
ISBN 978-5-7882-2633-0 
 
Рассмотрены дискурсы радикализма и солидарности в формате отечественной 
истории как ответ на вызовы современности (на примере собы-
тий 1917 г.).  

Предназначена для историков, преподавателей и студентов всех 

направлений подготовки, изучающих дисциплину «История», а также для 
широкого круга читателей, интересующихся данной тематикой. 

Подготовлена на кафедре государственного муниципального управле-

ния и социологии. 

 

УДК 947.084.2 
ББК Т3(2)7 

 
 

ISBN 978-5-7882-2633-0 © Коршунова О. Н. (введение, разд. 1, 3‒6,  

заключение); Салимгареев М. В. (разд. 1‒4);  
Суслов А. Ю. (разд. 7, заключение), 2018 

© Казанский национальный исследовательский  

технологический университет, 2018 

Введение 

 

«Что менялось? Знаки и заглавья. 

Тот же ураган на всех путях. 

В комиссарах – дурь самодержавья, 

Взрывы революции в царях» 

М. А. Волошин 

 
Выбор антиномичных феноменов, на которых сфокусировано 

внимание авторов предлагаемого издания,  и составляющих лейтмотив 
размышлений, не случаен и представляется обоснованным по ряду 
причин. С одной стороны, продолжает быть актуальным дискурс со-
временной модели российской национальной доктрины, которая бы 
сочетала национально-традиционные и либерально-демократические 
начала. Это побуждает к осмыслению истоков и содержания идейных 
исканий, в том числе идеи соборности. Будучи одним из ракурсов со-
циологического в своей основе понятия, солидарность  отражает поч-
веннические начала российской цивилизации и не может быть изъята 
из оптики исторического анализа. Интерес к радикализму вызван  сто-
летием с момента крушения «старого мира», но  одновременно он 
нацелен на поиск «философского камня», формулы алгоритмов разви-
тия российского общества на протяжении истории его существования.  

Актуальность дискурса солидарности объясняется и рисками де-

гуманизации, сопряженными с наступлением информационного обще-
ства. Ныне формируется поколение, представители которого превра-
щаются в придаток информационной машины, компьютера, виртуаль-
ного мира. Эта тенденция особенно очевидна в государствах с пере-
ходной экономикой, где потеряны прежние идеалы в духовно-нравст-
венной сфере и ослаблен контроль за коммерциализацией информа-
ции. Об опасных, кризисных для культуры явлениях пророчески пре-
дупреждал академик Н. Н. Моисеев. Он утверждал, что развитие вы-
числительной техники и информационных технологий «оказывает 
огромное влияние на духовный мир людей и способно перестраивать 
основы нравственности»1. В постсоветской России произошла очеред-
ная инверсия идеалов и перелицовка истории, что связано в первую 
очередь с осмыслением советского прошлого. События 1990-х  гг. пе-
речеркнули «коммунистическое прошлое с его героикой и мифологи-
                                                
1 Моисеев Н. Н. Судьба цивилизации. Путь разума. М., 1998. С. 83. 

ей. Старшее поколение из легендарных революционеров, победителей, 
борцов с самодержавием  превратилось в людей-«совков», создавших 
«шариковский социализм». Ушли в прошлое уважительное отношение 
к отцам и дедам2. Нейтрализация попыток строить общество будущего 
с «чистого листа» предполагает в нашей стране объяснение истоков и 
движущих сил российских  революций ХХ в.  

Историософский, теоретический вектор изучения и осмысления 

циклов и катаклизмов отечественной истории прошлого века и века 
ХХI также невозможен без заинтересованного – вплоть до предельно  
заточенного – взгляда на  события 1917 г, которые стали водоразделом 
не только российской, но и всей мировой истории. Западные историки 
в конце 1970-х гг. констатировали, что «в мире нет населенного реги-
она, который не оказался бы под влиянием Октябрьской революции»3. 
После распада СССР события революции в историографии и СМИ 
часто подвергались остракизму, но они явились, безусловно, частью 
трагедии смуты начала ХХ в. События 1917 г., малообъяснимые с по-
зиций постулатов позитивизма, позволили в свое время П. Б. Струве и 
Ю. В. Готье назвать революцию «вторым смутным временем»4 – по 
индикатору 
катастрофизма 
предреволюционной 
общественно-

политической системы и цивилизации и ее последствиям: конец дина-
стии, дезинтеграция империи, криминальные беспорядки, гражданская 
война и иностранная интервенция.  

Одной из призм оценки российской трагедии России ХХ в. слу-

жит гипотеза американского футуролога Ф. Фукуямы о «конце исто-
рии». Под своим приговором он подразумевает конец идеологии как 
таковой. Завершился процесс идеологической эволюции человечества 
и универсализации западной либеральной демократии как оконча-
тельной формы правления5. Глобальный  феномен конца идеологии 
отразился в конце прошлого века уже на специфике советского обще-
ства. Но до середины прошлого века марксизм определял идейную 
жизнь, конкурируя в мировом идеологическом пространстве с канти-
анством, анархизмом и национализмом6.  

                                                
2 Бочаров В. Культурный код и жажда отрицания // Лит. газета. 2014. № 4. 
3 Dukes P. October and the World. Perspectives on Russian Revolution. London and Ba-
singstoke, 1979. Р. 133.  
4 Образ второй Смуты витал в интеллектуальных кругах общества, получил 
отражение в оценках современников, в творчестве поэтов Серебряного века. 
5 Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопр. философии. 1990. № 3. С. 135. 
6 Фурман Д. Наша странная революция // Свободная мысль. 1993. № 1. С. 12. 

Глобальный контекст эволюции человеческого духа, поисков 

секрета устроения социального рая также обусловливает интерес к 
периодам фронтальной ломки стереотипов сознания, привычных па-
раметров жизненного уклада, причем не только в российском масшта-
бе. В какой-то мере по  накалу страстей, обвалу откровений и озаре-
ний революции Европы (и не только Европы, если говорить о ХХ в.), 
резонируют с духовной революцией первого «осевого времени». 
Именно в 800–200 гг. до н. э. почти одновременно в Индии, Китае и 
Греции свершились однотипные  изменения, приведшие к утвержде-
нию субстанциального беспокойства, душевного смятения, устрем-
ленности к пределам жизни и мира, духовного подвижничества, соци-
ально-преобразовательного энтузиазма. Появилось ощущение хрупко-
сти. Состоялся переход от мифа к логосу, возникло ощущение близо-
сти катастрофы, стремление наладить человеческую жизнь, придать 
ей смысл и перспективу: перед человеком открылся «ужас мира и соб-
ственная беспомощность. Стоя над пропастью, он ставит радикальные 
вопросы, требует освобождения и спасения». Человек «ставит перед 
собой высшие цели, познает абсолютность в глубинах самосознания и 
в ясности трансцендентного мира»7. Именно в формате сопоставления 
точек зрения, формул осмысления история как наука движется по-
своему, разумеется, от традиции к новаторству.  

В историческом сознании наших современников происходят за-

метные сдвиги, в том числе под воздействием дискурсов общество-
знания. Идеи катастрофизма в социальной науке в 1990-е гг. отож-
дествлялись с согласием на возможность смерти обществ, гибели лю-
дей, c отказом от борьбы, хаосом.8 Возрастание темпов жизни побуж-
дает к упрощениям, стандартизации представлений и оценок и, в ко-
нечном итоге, обеднению культуры. Эти тенденции полностью каса-
ются и восприятия исторического прошлого, и историко-культурного 
наследия, в том числе в его интеллектуально-исторической составля-
ющей, читаемой порой самым противоречивым образом. Российская 
революция  в этой связи не исключение.  Категоричность современ-
ных оценок варьируется в интервале от умеренно-покаянных, адресо-
ванных конкретному периоду приговоров-оправданий, до низверже-
ния  революционной альтернативы априори. Рассуждая в аналогичном 

                                                
7 Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1994. С. 33. 
8 Ахиезер А. Дезорганизация как категория общественной науки // Общественные 
науки и современность. 1995. № 6. С. 42. 

ключе, специалист по теме Д. Штурман в одной из публикаций заклю-
чила, что русская революция «имела изначально разрушительный, а 
не раскрепостительный для созидательных сил характер»9. Думается, 
истоки и контекст истории революционной эпопеи в России сложнее 
этой формулы. 

Немецкий социал-демократ, теоретик К. И. Каутский в статье 

«Славяне и революция», напечатанной «Искрой» в 1902 г., констати-
ровал перемещение революционного эпицентра с Запада на Восток. 
Мало кто тогда предполагал, какой мощи социальный и политический  
взрыв произойдет на российской почве спустя небольшой по истори-
ческим меркам период. Примечательно, что первым языком, на кото-
рый был переведен «Капитал» К. Маркса, стал русский. В то время 
как на Западе, по наблюдению В. Засулич, марксизм никогда не был 
«теорией, привлекающей массу интеллигенции»10, русские революци-
онеры увлекались марксизмом в его самых разных идейных прелом-
лениях и социально-экономических выкладках. В поисках причин 
влиятельности марксизма в России историк, политолог и публицист 
А. Л. Янов11 размышляет: «Молодая, динамичная, гибкая утопия лево-
го экстремизма, не связанная предрассудками и реакционной полити-
ческой базой», обещала России то, чего не обещала утопия правого 
экстремизма12. 

Эхо потрясений, вызванных революцией, которая, при всей уни-

версалистичности принципов, одновременно была «глубоко нацио-
нальна»13, ощущается поныне, поскольку в ряду социальных револю-
ций она занимает особое место.  

Образ революции, долго именовавшейся великой, ныне изменил-

ся почти до неузнаваемости. С отказом от стереотипов времен глобаль-
ного идеологического противостояния изменился и фокус  исследова-
тельского интереса. Предметами анализа стали концепт революции как 
небесспорной и даже нерекомендуемой формы прогресса и вытекаю-
щие из дебатов разночтения о хронологии14. Содержание и последствия 

                                                
9 Штурман Д. В поисках универсального сознания // Новый мир. 1994. № 4. С. 138. 
10 Засулич В. И. О марксизме в России // Общественная мысль: исследования и публи-
кации. Вып. II.  М, 1990. C. 258. 
11 Янов А. Л. // Неприкосновенный запас. 2003. № 3 (29). 
12 Нева. 1990. № 9. С. 154. 
13 Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 94. 
14 Шубин А. В. Великая Российская революция: от февраля к Октябрю 1917 г. М., 
2014. С. 11. 

Октября 1917 г.  активно  осмысливаются в контексте генотипа россий-
ской цивилизации, соотнесении революции и смуты15. Впрочем, еще в 
западной историографии периода холодной войны интерес к революции 
как экспериментальной модели марксистского толка задавал вектор по-
стижения особенностей российского общества и государственности16. 
Показательно, что понятие традиции западные историки считали 
наиболее важным проявлением социального и культурного опыта, эле-
ментом общесоциальной культурной реальности17. События 1917 г. в 
России стимулировали интерес обществоведов Запада к радикализму 
как феномену не только российской, но и мировой истории18. 

Изучение истории столетней давности с позиций ХХI в., пере-

осмысление свидетельств трагедии, последовавшей за революцией 
Гражданской войны, позволяет воссоздать масштаб жертв для российс-
кой цивилизации. Видимо подтвердилось пророчество П. Я. Чаадаева, 
считавшего, что российский народ призван дать урок всему человече-
ству, и в этом состоит его главная миссия. Но признание человеческих 
жертв, порожденных революцией, не отменяет того факта, что рево-
люция явилась катаклизмом невиданного масштаба и по географии 
распространения, и по накалу социально-национальных страстей, и по 
долговременности исторического резонанса. Образная формула оче-
видца переворота 25 октября 1917 г. американского журналиста 
Дж. Рида – «десять дней, которые потрясли мир» – в «скрученном» 
виде запечатлела эпохальность и вулканические последствия взрыва.  

События переломного года объективно (пусть зачастую в калей-

доскопичном виде) отражали потенциал турбулентных политических 
столкновений, тягу к демократизации политической жизни. Прямо или 
косвенно они стимулировали системную перестройку законодатель-
ства, да и потрясения в сфере правовых принципов, политических ин-
ститутов в других странах и мировом сообществе в целом. На Западе 
непосредственным результатом русской революции была резкая поля-

                                                
15 Булдаков В. П. Красная смута: Природа и последствия революционного насилия. 
М., 2010. 
16 См. Pipes R. Russia under the Old Regime. L., 1974. 
17 Сухотина Л. Г. Проблемы русской революционной демократии в современной 
английской и американской буржуазной историографии. Томск, 1983. С. 62. 
18 Brower D. Training the Nihilists. Education and Radicalism in Tsarist Russia. L., N. Y., 
1975; Gleason A. Young Russia. The Genesis of Russian Radicalism in the 1860 s. N. Y., 
1980; Radicalism in the Contemporary Age. Ed. by Bialer S. and Slusar S.V. Boulder, 1977. 
(Sources of Contemporary Radicalism). 

ризация левых и правых. В мировой политике одной из «идей фикс» 
стал идеологический фактор. СССР явил собой «первое большое со-
общество, создание которого было декларировано последовательной 
идеологией. С 1917 года этой идеологией провозглашался марксизм-
ленинизм как не только научное, глобальное и прогрессивное объяс-
нение истории, но и как руководство к его трансформации, и это по-
лучило широкое распространение во втором и третьем мирах, а до 
определенной степени – и в первом мире», – отмечал британский ис-
торик-советолог П. Дьюкс19. 

Марксизм предопределил стратегические линии внешней поли-

тики многих государств, отличные от «аутентичной» формы солидар-
ности на международной арене, методы разрешения противоречий, 
классовый фетишизм, нередко порождая идеологическую зашорен-
ность. Подход Дьюкса оригинален нацеленностью на поиск истоков, 
отправной точки генезиса революции в веках истории, начиная с 
ХVII в. Историк пытается «продемонстрировать, что новый и даже 
средневековый периоды развития тяжело сказались на обществе и не 
позволили ему реализовать все надежды20. Прошлое объединяет с 
1917 годом стремление к универсальности, проявлявшееся во все бо-
лее интенсивной вовлеченности в мировые дела, особенно в револю-
ции Нового времени»21. 

Следствием Октября 1917 г. явилась перманентная напряжен-

ность в мировой политике. Однако обвинять в этом только советскую 
сторону было бы упрощением, ибо новая система сама появилась на 
свет и формировалась в жестких внешних условиях противодействия, 
вмешательства, применения силы, угроз, блокады. 

Особой главой мировой истории стали события, свершившиеся 

под влиянием лозунга права наций на самоопределение – толчка к но-
вым конструкциям национально-государственного устройства, ради-
кальному слому колониальных порядков в планетарном масштабе, по-
родившего иные, чем прежде, типы солидарности. Неизбежным про-
должением революции стал своеобразный возврат человечества к пер-
воистокам, цивилизационный дрейф к Востоку. В тенденциях массовых 
настроений, в истории Советской России и СССР 1920–1930-х гг. при-
чудливо сочетались присущий Востоку централизм власти и бюрокра-

                                                
19 Dukes P. A History of  Russia. Medieval,  Modern, Contemporary. L., 1974. P. 205. 
20 Ibid. P. 207. 
21 Dukes P. A. October and the World: Perspectives on the Russian Revolution. L., 1979. 

тизация при одновременной установке на технический и научный прогресс 
как доминанту искомой, индустриальной цивилизации. Симбиозом 
марксистских клише с коллективистскими и общинными традициями 
евразийской империи была и политическая система Советов. 

Сопоставима по вселенскому размаху с русской революцией  

только Великая французская революция. Она разворачивалась под лозунгами 
свободы, равенства и братства, закончившись для Франции 
разрухой, кровавой бойней с массовыми казнями представителей дворянства, 
клира, элиты нации. Эта революция также означала тотальное 
обрушение институтов прежнего государства и общества, основанных 
на вековых традициях22. Французская революция, преподнесшая урок 
народам и королям, с ее парадоксами, трагической траекторией, столь 
созвучная российским смутам, несла на себе печать французского 
национального темперамента и колорита. 

Влияние французской революции на большевиков было бесспорным. 
Однако «исторический багаж» России, ментальные стереотипы, 
особенности мировосприятия большинства населения, традиции почитания 
былых подвигов в конечном итоге предопределили специфику 
истории русской революции. Великое и преступное, героическое и подлое, 
возвышенное и меркантильное начала составляли ткань массовой 
психологии в изгибах ее преломлений. Россия противоречива. Традиции 
почитания верховной власти сочетались с анархической вольницей, 
пламенное служение Отечеству, пылкий патриотизм – с мессианским 
порывом к вселенским рубежам. Фитилем, началом апокалипсиса, детонатором 
российской «бучи» явилась Первая мировая война. 

Адекватная оценка русской революции  предполагает привлечение 

мнений и оценок идейных оппонентов и противников большевизма – 
очевидцев разлома, которые рассматривали Октябрь как внутренний 
кризис, обусловленный, помимо прочего, действиями политических 
субъектов, позицией и политикой представителей широкого партийного 
спектра. Их идеи были использованы западной историографией периода 
холодной войны, которая испытывала влияние не только идеологии, но 
и геополитического противостояния. По признанию американских экспертов, 
долгое время социально-психологическим фоном советологии 
служил страх. Опасения «призрака коммунизма» и «призрака русских» 
породили в ХХ в. соответствующую фобию23.  
                                                
22 Анциферов А. Функция Бонапарта. Путешествие из Октябрьского переворота в 
Ватерлоо. М., 2009. С. 7, 8. 
23 Slavic Review. V. 44. № 4. P. 692. 

Однако версии западной историографии заслуживают внимания 

и имеют свою исследовательскую традицию. В арсенале советологи-
ческих трактовок истории революции, относящихся к 1960–1970 гг.,  
заметный след оставила теория модернизации (А. Гершенкрон, 
У. Блэкуэлл24, Дж. Маккей25). Американский историк-экономист 
А. Гершенкрон главным фактором победы революции в октябре 1917 г. 
считал экономическую отсталость России. «Революция произошла из-
за того, что запоздала революция индустриальная»26. 

Тема идеологических инструментов управления революционной 

ситуацией получила развитие в книге канадского историка Дж. Кипа 
«Русская революция. Исследование массовой мобилизации»27. Кип 
исходит из посылки о хаосе и анархии, царивших в России в 1917 г. и 
послуживших секретом успеха мастеров «техники организационного 
манипулирования», т. е. большевиков. В анархическом движении ус-
матривал исток революционных процессов 1917 г. А. Улам. С версией 
«верхушечного» характера Октября резонируют тезисы о пагубности 
предоставления демократических свобод. Тезис о стихийном, анархи-
ческом, бунтарском начале, определившем события 1917 г., сочетается 
у него с высказыванием о «волевом насилии» большевиков над мас-
сами. Эта версия была лейтмотивом характеристики роли В. Ленина в 
революции28.  

Результаты советологии получили отражение не только в идео-

логически ориентированных трудах по конкретному периоду истории. 
В западной исторической науке не обойдены вниманием феномены 
солидарности и радикализма как фокусы исторического анализа. Вли-
яние модели советско-марксистского эксперимента было одним из 
побудительных мотивов издания в Колумбийском университете трех-
томного сериала «Радикализм в современную эпоху»29.  

Аспект идеологемы солидарности в ортодоксальной советской 

доктрине, усматривавшей ее мотивацию в единстве целей, досягаемых 

                                                
24 Blackwell W. L. The Industrialization of Russia. An Historical Perspective. N. Y., 1970. 
25 McKay J. Pioneers for profit: Foreign Entrеprenеurship and Russian Industrialization, 
1885–1913. Chicago, 1970. 
26 Gershenkron A. Economic Backwardness in Historical Perspective. Cambridge (Mass.), 
1962. P. 9. 
27 Keep J. The Russian Revolution. A Study in Mass Mobilization. N. Y., 1976. 
28 Соболев Г. Л. Октябрьская революция в американской историографии. 1917– 
1970-е годы / под ред. В. А. Шишкина. Л., 1979. С. 194–205. 
29 Radicalism in the Contemporary Age. Ed by Bialer S. аnd Slusar, S.V. Boilder. 1977.