Апология литературы. Духовная интрига в художественном тексте

А.В. Татаринов

АПОЛОГИЯ ЛИТЕРАТУРЫ

Духовная интрига
в художественном тексте

Монография

Москва
Издательство «ФЛИНТА»
2019

УДК 82(091)
ББК 83.3(0)

Т23

Р е ц е н з е н т ы:

д-р филол. наук, зав. кафедрой современного русского языкознания
Башкирского государственного университета В.Р. Тимирханов;

д-р филол. наук, проф. кафедры истории журналистики и литературы

Воронежского государственного университета В.В. Хорольский;
д-р филол. наук, проф. кафедры языкознания, русской филологии,
литературного и журналистского мастерства Пятигорского
государственного университета В.И. Шульженко

Т23 

Татаринов А.В.
Апология литературы. Духовная интрига в художественном 
тексте [Электронный ресурс] : монография / А.В. Татаринов. — 
М. : ФЛИНТА, 2019. — 519 с.
ISBN 978-5-9765-4011-8

Разрабатывая теоретическое понятие духовной интриги, демонстрируя сюжетные и мировоззренческие возможности одного из ее 
актуальных вариантов, предлагая в практической части семьдесят 
пять рецензий на ключевые тексты мировой традиции от «Эпоса о 
Гильгамеше» до прозы Венедикта Ерофеева и Валентина Распутина, 
монография выстраивает разножанровую речь в защиту художественной словесности (территории становления классического человека) 
от претензий современного рационализма, кризисных прогнозов о 
судьбе литературы и областей ее изучения / преподавания.
Для студентов, аспирантов и преподавателей гуманитарных 
факультетов, для всех интересующихся перспективами слова как 
эстетической, религиозно-философской и нравственно-дидактической 
реальности.

УДК 82(091)
ББК 83.3(0)

ISBN 978-5-9765-4011-8 
© Татаринов А.В., 2019
© Издательство «ФЛИНТА», 2019

ПРЕДИСЛОВИЕ

Зачем нам литература? Для чего читать книги о несуществующих героях? Что нам их слезы, взлеты и падения? Вроде бы можно и не открывать поэмы с романами, а уж внимательно относиться к устаревшим вымыслам, изучать их — для 
чего? Кому нужно длить разговор о художественных произведениях, писать диссертации о чьих-то риторических зигзагах, 
заполнять время и пространство литературоведческими статьями, критическими разборами, анализами текстов? В наш 
век феерической событийности, разносимой по сетевым просторам, во времена доступности и бесконечной дискуссионности любого межзвездного скандала все красивые словесные 
фантазии — куда?
Эти вопросы беззвучно висят и в том воздухе, которым 
дышат современные филологи. Сопоставляя прагматику нынешнего существования и духовно-эстетический идеализм художественной литературы, мы печально вздыхаем о сферах 
успешности. Где нас часто совсем нет. И думаем, что литератор, 
преподаватель словесности и аутсайдер теперь уже навсегда синонимичны.
Самому страшно, что придумал бы — имей прямое отношение к стратегии филологического образования. Каждый школьный учитель и вузовский литературовед должен произнести 
перед своей аудиторией апологетическую речь о миссии художественной словесности, о задачах ее преподавания. Что такое 
литература? Ответь! А потом уже переходи к жанрам и композиции, классицизму и модернизму, к исчерпывающему разбору 
отдельного произведения в рамках надежной методологии.
Но не там я, где государственная стратегия. Мой хронотоп — 27-летняя практика университетской речи о становлении 
классического человека от шумерских, библейских и эллинских 
эпосов до романов Кундеры, Водолазкина и Барнса.
Поэтому с апологией литературы выступлю сам, отвечу на 
собственный вопрос о ценности художественного слова и его 

разнообразных рецепций. В композиции книги — логика научного исследования, соединенного с манифестом и рецензиями 
на ключевые произведения мировой словесности. Эти рецензии 
написаны не до литературоведческого прочтения, когда чем-то 
ангажированный ум решает задачу распыления или прославления только что изданной книги. Наши рецензии после: опыт 
сжатия великой архаики до актуального символа должен помочь 
в организации трансляции состоявшихся в литературной истории смыслов.
Теоретическая часть не будет доминировать, в гуманитарных 
областях научность не стоит делать беспощадной. Сначала будет главное — лаконичное оправдание литературы, эстетически 
и дидактически обращенной к человеку героической четкостью 
фабулы и женской широтой неисчерпаемого сюжета. Конкретизация апологии — в параграфах, посвященных проблемам расширения литературности и мастерам словесности, ставящих 
эти проблемы в своих персональных апологиях. Разные во всем, 
кроме пребывания в границах общего дела — Вадим Кожинов, 
Сергей Аверинцев, Юрий Селезнев, Юрий Кузнецов, Виктор 
Лихоносов, Николай Самохвалов — помогут понять, как художественная реальность встречается с религией и философией, 
историей и идеологией, не растворяясь в них, создавая поэтическое пространство мировоззренческих битв. Здесь и полемика 
со священником Георгием Селиным. В своей наступательной, 
лишенной компромиссов простоте он сообщает, что падающие 
в страстях писатели со своими безнравственными опусами убивают душу. А Пушкин и Достоевский силою мирского таланта 
уничтожают внутренние миры доверчивых читателей еще быстрее.
Отмахнуться от страхов о. Георгия можно, так ведь за ним 
многовековая история спасающего в церковном ритуале христианства — часто противолитературной силы. Или все подругому? И прав ли я в своей аттестации литературного произведения как авторского апокрифа, косвенно утверждающего 
относительность любого канона?

Духовная интрига — так называем самую высокую реакцию 
читателя, ракурс возможного изучения текста и важнейший для 
нас уровень самого произведения. Конечно, не любого, но многих. Примеры аналитической работы с духовной интригой — в 
параграфах о «Лествице», «Житии человека Божия Алексия», в 
сопоставлении стратегий Хорхе Луиса Борхеса и Виктора Лихоносова.
Размышление об одной из самых перспективных интриг словесности, связавшей «Книгу Иова», канонические Евангелия с 
«Гамлетом», «Фаустом» и Достоевским, поставит точку в нашей 
книге. Во взаимодействии четырех архетипических фигур — героя, его мнимых друзей-фарисеев, Бога и Сатаны — мистерия 
восхождения человека каждый раз приобретает многозначительную конкретность.
Практическая часть — демонстрация возможностей художественных текстов непрофессиональному читателю, краткая 
история всемирной литературы в ключевых событиях. Основа — проект, реализованный мною в газете «Кубанские новости» по инициативе ее главного редактора Елены Золотовой. 
В течение двух лет центральная краевая газета предлагала читателям погружения в самые разные риторические вселенные. 
Происходило это по средам, тираж каждого выпуска (опубликовано 100 материалов) более 50 000 экземпляров.
Публикации были названы рецензиями — на «Илиаду» и 
«Кентерберийские рассказы», «Обломова» и «Тихий Дон»... 
К моменту старта проекта я больше четырех лет выступал в 
роли литературного критика, имел определенный опыт представления новейших романов как события духа (да, не всегда 
высокого), а не знака вульгарной литературоцентричной возни. Вместить в три страницы публицистического текста речь 
о гениальном творении, использовав все необходимые методы 
преподавания и письма, не расстаться с точным анализом, но 
видеть перед собой простого собеседника без интерпретационных тонкостей и герменевтических накачек — большая радость.

Апология литературы — не очередная эпистемологическая 
абстракция. Надо оценить, чего же мы достигли в области созидания слова-жизни, поднимаясь над прахом и властными формами повседневного рационализма. Научный характер речи о 
художественной литературе заключается не в терминологических всплесках и не в безупречной систематизации объектов. 
Возможно, в принятии литературы как нашей естественной философии и религии, эстетического освобождения от многих закономерных и необходимых диктатур — апология не только художественного слова, но и его научного познания.
В этой книге не слишком много цитат и демонстрации филологической осведомленности. Все-таки избранный ракурс 
апологии диктует правила допустимой субъективности и даже 
определенной художественности литературоведческого сюжета. Внимательный читатель по-своему оценит наше взаимодействие с краснодарскими мастерами словесности, подробно будет 
сказано об идеях Юрия Селезнёва, Юрия Кузнецова, Виктора 
Лихоносова, Николая Самохвалова. Большое значение имеют 
для меня жизнь и труды моих коллег по Кубанскому госуниверситету. Диалог, полемика и совместное движение с ними — одна 
из основ данной книги. Владислав Попов (1942—2006)1 — славянофил рубежа тысячелетий, уверенный, что Достоевский и 
русская литература в целом создают национальную идею. Лев 
Степанов (1938—2014)2 — абсолютный лидер классического 
литературоведения на Кубани, одним присутствием своим сообщавший о нравственной силе словесности, о благих возможностях трансформации знаний о текстах в интереснейшую речь 
о жизни, о нашем присутствии в ней. Станислав Чумаков3 — 

1 Попов В.П. Учитель (к годовщине смерти В.В. Кожинова). URL: http://
www.relga.ru/Environ/WebObjects/tgu-www.woa/wa/Main?textid=358&level1=m
ain&level2=articles

2 Степанов Л.А. Эстетическое и художественное мышление А.С. Грибоедова. Краснодар, 2001.
3 Чумаков С.Н. Античный миф в сюжетике зарубежных литератур XX века 
(К системе влияний): дис. … канд. филол. наук. Краснодар, 1998.

соединивший в научных текстах и преподавательской риторике античный миф с современными версиями древних историй, 
объяснивший причины влечения новейших писателей к эллинской красоте. Юрий Павлов4 — организатор Кожиновских, Селезнёвских, Лихоносовских чтений, представивший в русской 
литературе и публицистике конфликт двух этических и одновременно эпических традиций патриотизма и либерализма. Олег 
Мороз5 — один из лучших в филологии наших дней читатель 
и интерпретатор дальних, неочевидных подтекстов, исследователь глубинных смыслов поэзии и прозы, способный сделать 
из научной статьи путешествие в действительно неповторимый 
авторский мир. Юрий Рассказов6 — трудный в своей дистанцированности от официальных структур философ, рассматривающий поэтику как науку о созидании человека и общества, о деятельном воскрешении силою художественного слова. Людмила 
Татаринова7 — литературовед-христианин, двигающийся от 
скрупулезного анализа текста к его нравственно-дидактическим 
вершинам, к сочетанию точного в своей научности исследования и проповеди о духовной сверхлитературе, таящейся и в 
притчах Кафки, и в прозе Камю, и в поэзии Элиота.
Для меня все они — в контексте апологии литературы.

4 Павлов Ю.М. Художественная концепцтия личности в русской и русскоязычной литературе XX—XXI веков. Краснодар, 2017; Павлов Ю.М. Человек 
и время в поэзии, прозе, публицистике XX—XXI веков. М., 2011.

5 Мороз О.Н. Генезис поэтики Н.А. Заболоцкого. Краснодар, 2008; Мороз О.Н. Историософская концепция А. Платонова: вселенная — человек — 
техника. Краснодар, 2001.

6 Рассказов Ю.С. Теоретическая поэтика литературного произведения. 
Краснодар, 1998; Рассказов Ю. Русская словесность как исполнитель воскрешения. URL: http://www.proza.ru/2009/09/17/619
7 Татаринова Л.Н. Художественный текст в парадигме католической и протестантской культуры (Т.С. Элиот, У. Фолкнер, Ф. Кафка, А. Камю, Д.Г. Лоуренс, Дж. Джойс, Г. Грин и др.). Краснодар, 2010; Татаринова Л.Н. Современная духовная поэзия: истоки и контексты: монография. Краснодар, 2013.

АПОЛОГИЯ ЛИТЕРАТУРЫ
КАК СОВРЕМЕННАЯ ЗАДАЧА

D

Часто даже опытный читатель не знает, где начинается литература (в ритуале, мифе или его кризисе?) и где заканчивается. 
Тревожащая размытость границ — залог разрастающегося объема полномочий. Есть или нет литературность в Священном Писании? «Размышления Марка Аврелия» и византийская «Лествица» — в истории философии и нравственного богословия или 
справедливо присутствуют в учебниках по античной и средневековой литературе? Или удел литературы в создании особого 
пространства, где встреча с событием, наслаждение красотой 
мира и зарождающаяся мысль о спасении души могут быть одним действием? Не только могут, но и должны?
...Преподают, издают, официально прославляют... Но жива 
ли художественная литература, есть ли у нее перспективы в 
стремительно меняющемся мире? Атакуют современные рационалисты: «...Лишь устаревшая классика и никому не нужные новые книги. Литературный текст — избыточный, безнадежно 
тормозной способ захвата информации, препятствие на пути 
нового человека. С его иными скоростями, другими запросами, 
при отсутствии времени на эту устаревшую, пыльную виртуальность». С другого фланга нападают воины: «Нет! Литература — перенос жизненной битвы со всеми рисками и высокими эмоциями в бумажные, ограниченные книжностью пределы. 
Пока ты — потенциальный герой — выпадаешь в чтение, враг 
делает свое черное дело». Присоединяются священнослужители: «Литература ваша художественная — это бездействие 
в сфере духа, неспособность к поступку покаянному и дурная 
фантазия при очень внимательном созерцании чужих подвигов 
и падений».

Да и многие филологи наших дней пребывают в плохом настроении: «Нас давно победили, мы бесполезны. Кругом агрессивный «постмодернизм» и усиливающаяся бюрократия. Мы 
все слабее и старше, все меньше верим в слово. Студенты нового века — не надежда и закономерная смена, а знак деградации. 
Читают по кратким содержаниям, читают без всякого желания, вообще не читают...»
Долой уныние! Литература — уникальное поле битвы. Здесь 
полководцы не только пытаются пленить или уничтожить врага, 
но проговариваются, неизбежно пробалтываются о своих самых 
уязвимых местах. Это особенно верно для прозы нашего времени. Не каждый современный текст — русский или зарубежный — позволяет взойти на вершины красоты и нравственной 
глубины. Но я не встречал бесполезного произведения, написанного в XXI веке. Какая мощная каталогизация новейших угроз! 
Какой эпос встреч с пустотами, льдом и мраком, образовавшимися в мировоззренческих кризисах рубежа тысячелетий! Когда 
читаешь Людмилу Улицкую или Дмитрия Быкова, словно разговариваешь с крепко выпившим разведчиком. Он действительно 
многое знает и понимает, многое здесь не любит и вот теперь 
честно, не утаивая деталей, рассказывает, что и почему. Слава 
литературе, заставляющей мировоззренческих противников публично исповедоваться!
У защитников литературы всегда под рукой простые аргументы. Художественная словесность — область воспитания, 
вхождение в национальный миф, познание русского мира, уверенное пребывание в нем. Это лучший тренажер для развития памяти, ума и сердца. Житейский опыт и одновременно 
незабываемые встречи с красотой. Лучшие герои благотворно влияют на читателя, ненавязчивую проповедь озвучивают. 
Благодаря художественным текстам мы не проваливаемся в 
избыточный прагматизм и не угасаем, не скисаем в бытовых 
контекстах. Да, литература — это сверхбЫтие. По отношению 
к «повседневности» — несомненная вертикаль. Не так уж мало 

в мире, где можно свихнуться от служения пышной обыденности и благоустроенности.
Двигаясь от простых аргументов к более сложным, хочу 
сказать о «дидактике формы». При безумных скоростях нашего времени сокращение любой истории до анекдота, афоризма 
или клипа становится нормой. Сознание экономит силы там, где 
требуется внимание, анализ происходящего, необходимость тратить время и мысли. Большая книга терапевтически обращается 
к современному человеку самим сюжетом — сложным, сочетающим события и речи, которые нельзя пролистать, от которых 
невозможно отмахнуться.
«Дидактика формы» — в протяженности произведения. Рома на прежде всего. Есть в этой протяженности призыв к дисциплине ума. В состоявшейся истории и противостояние суете — 
влиятельному демону рубежа тысячелетий. Человек читающий 
на пути владения собой; в продуманном построении текста 
вижу возможность созидания себя, способность к обретению 
сюжетно-композиционной гармонии внутри собственной жизни. 
Перефразируя и споря с эллинистическим поэтом Каллимахом, 
скажу: «Большая книга — защита нашей человечности».
Литература — это мирооправдание. Оправдание мира в совершенных формах красоты. Древние греки, осваивая искусство 
трагедии, предложили слово «катарсис». Бытие словно нуждается в изломах, чтобы быть осознанным и парадоксально принятым. Зрителю страшно, душевно больно — ...и страшно интересно в осознании человеческой участи, в пересечении великого 
героя и тебя самого. В этой точке осмысленного, возвышающего 
над прахом страдания. Трагический катарсис — создание эмоциональной и нравственной вертикали при четком осознании, 
что от судьбы и смерти не уйти. Пойманный сюжетом, художественным словом хаос перестает быть разрушительным явлением. Жизнь, отразившаяся в зеркале эстетики, еще раз призывает 
прожить ее достойно.
В расширенном толковании катарсис — общее условие существования литературы. Можно вести речь о прагматическом