Счастье Родины: патриотический дискурс (лингвокультурные аспекты)

Москва
Издательство «ФЛИНТА» 
2020 

С.Г. ВОРКАЧЕВ 

СЧАСТЬЕ РОДИНЫ: ПАТРИОТИЧЕСКИЙ ДИСКУРС 
(ЛИНГВОКУЛЬТУРНЫЕ АСПЕКТЫ) 
Монография 

2-е издание

УДК 81’1:811.161.1 
ББК 81 
 В 75 

Рецензенты: 

д-р филол. наук, проф. В.И. Карасик; 
д-р филол. наук, проф. И.А. Стернин. 

Воркачев С.Г. 
 
 
Счастье 
Родины: 
патриотический 
дискурс 
(лингвокультурные 
аспекты) 
[Электронный 
ресурс] 
: 
монография. – 2-е изд., стер. – Москва : ФЛИНТА, 2020. – 
220 с. 

УДК 81’1:811.161.1
ББК 81 

ISBN 978-5-8333-4501-4
© Воркачев С.Г., 2020
© Издательство «ФЛИНТА», 2020 

ISBN 978-5-8333-4501-4

В монографии на материале национальной гимнодии, 
гражданской поэзии, афористики, бытовых анекдотов и 
Интернет-текстов исследуются лингвокультурные аспекты 
дискурсного воплощения идеи патриотизма в единстве её 
базовых 
семантических 
составляющих 
и 
дискурсных 
разновидностей – патриотизма и антипатриотизма. 

ОГЛАВЛЕНИЕ 

Введение..................................................................................... 
Глава 1. Дискурс……………………………………………… 
1.1 Дискурс и его типология в российской лингвистике…… 
1.2 Salus Patriae: дискурс патриотизма ………………………. 
Выводы……………………………………………………….. 
Глава 2. Национальная гимнодия ……………………….. 
2.1 Гимны стран СНГ…………………………………………. 
2.2 Гимны испаноязычной Латинской Америки…………… 
2.3 Гимны Британского Содружества Наций………………. 
2.4 Гимны Франкофонии…………………………………… 
2.5 Гимны Содружества португалоязычных стран……….. 
Выводы………………………………………………………. 
Глава 3. Русская патриотическая лирика……………… 
3.1 Слово «родина»………………………………………… 
3.2 Кубань, ты наша Родина………………………………. 
3.3 Великое имя: «народ» в русской поэзии ……………. 
3.4 «Русское счастье»………………………………………. 
Выводы……………………………………………………….. 
Глава 4. Карнавализация идеи патриотизма…………. 
4.1 «Любовь, которая никогда не бывает взаимной» …… 
4.2 «У народа все не как у людей» ……………………….. 
Выводы………………………………………………….. 
Глава 5. Отчуждение от родины………………………….. 
5.1 Родина и «эта страна» …………………………………… 
5.2 Отщепенцы и безродные космополиты: антонимическая 
периферия лингвоидеологемы «народ ……………………… 
Выводы……………………………………………………….. 
Заключение............................................................................... 
Литература............................................................................... 

4 
7 
7 
13 
20 
24 
27 
39 
50 
62 
73 
78 
82 
83 
97 
107
117
128
133
134
144
167
169
170

177
197
198
204

ВВЕДЕНИЕ 

Как представляется, относительно недавнее возникновение 
интереса российской науки о языке к тематике патриотизма 
(см.: Телия 1997, 1999, 2001; Сандомирская 2001; Загрязкина 
2003; Кожанов 2006; Воркачев 2008, 2013; Хохлов 2009, и др.) 
объясняется двумя факторами: вынужденностью переформатирования представлений о родине и любви к ней в связи с распадом 
Советского Союза, с одной стороны, и появлением такого «гибридного» дисциплинарного направления как лингвокультурология – отечественного аналога антропологической лингвистики, 
с другой.  
С достаточной долей уверенности можно предполагать, что 
оптимальным эпистемологическим приемом лингвистического 
изучения любви к родине будет представление патриотизма в виде лингвокультурной идеи, органично соединяющей в себе противоположные смыслы – патриотизм и антипатриотизм. В случае 
идеи патриотизма к таким семантическим характеристикам идеи, 
как мировоззренческая направленность, семантическая сложность, аксиологичность и теоретичность, отраженным в лексикографии (см.: Воркачев 2007а: 19; 2013: 53–55), добавляется её 
творческий, созидательный потенциал: она не только отражает 
антиномии любви к родине, но и в конструктивистском понимании создает эту родину, консолидируя представления её субъектов о границах «своего» и подкрепляя сознание своей национальной идентичности. 
Неотделимые друг от друга понятия родины и народа, отправляющие к пределу расширения области «своего», безусловно, представляют собой базовые смыслы идеи патриотизма. Определенно не случайно среда обитания народа – родина называется «любимым сообществом» (Сандомирская 2001: 3), ведь для 
этносов, не имеющих своего политически оформленного географического пространства, родина отождествляется с соотечественниками. 
Понятие дискурса (см.: Воркачев-Воркачева 2019), «активированное» в науке о языке где-то полвека назад и знаменующее 
собой одну из вех антропологического поворота в лингвистике, 
и поныне не получило своего точного и однозначного определения. Тем не менее, при всей своей многозначности дискурс в об

щем и целом отправляет к процессу и результату вербализации 
неких смыслов. Множественность понимания дискурса, конечно, 
порождает множественность семантических признаков, положенных в основу классификации его разновидностей, однако опять 
же общим для подавляющего большинства этих разновидностей 
выступает тематический признак: предмет речи. 
Выделяемый по тематическому признаку патриотический 
дискурс представляет собой по большому счету речевую реализацию идеи патриотизма во всей её полноте – любви и нелюбви 
к своей стране и своему народу. Его базовым концептом, вокруг 
которого он организуется, будет, естественно, патриотизм. Патриотический дискурс составляется из различных речевых и литературных жанров: в него включены стихи и песни о родине, национальные гимны, речи и обращения к народу политиков, статьи о патриотизме в СМИ, афоризмы, лозунги и пр. 
Родовое понятие любви, покрывающее и эротическую, 
и родственную, и патриотическую, и другие разновидности, достаточно сложное семантическое образование, включающее различные эмоциональные проявления, как положительные, так 
и отрицательные, желание и моральные императивы (см.: Воркачев 2007: 53–54). Смысл любви, по словам Г. В. Лейбница, составляет наслаждение счастьем другого: Amare est esse in statu dilectandi aliena felicitate (Leibniz 1975: 62). Более того, intentio benevolentiae «установка благожелания» (Гильдебранд 1999, 247) – 
желание блага (оно же счастье) для другого, в «предметной форме» выступающее как забота (см.: Фромм 2004: 461), представляется наиболее существенной характеристикой любви.  
В случае любви патриотической предметом благожелания 
и заботы будет, конечно, счастье и благополучие «любимого сообщества», «отягченное» моральными императивами – трудиться, бороться и жертвовать собою ради их достижения. В то же 
самое время представления о путях этого достижения, об оптимальном социально-политическом устройстве родной страны и 
о принципах распределения национального богатства разняться 
от одной общественной группировки к другой в зависимости от 
идеологических взглядов их представителей (см.: Фан 2013: 147), 
вследствие чего в общественном сознании разновидностей патриотизма существует, наверное, ничуть не меньше, чем разновидностей дискурса в лингвистике. 
Лингвокультурологические аспекты изучения дискурса, по 
большому счету, сводятся к исследованию этноспецифических 
особенностей речевого общения с помощью текстов: установле

нию кто с кем и как осуществляет это общение (см.: Карасик 
2009: 280–294). Соответственно, лингвокультура патриотического дискурса, прежде всего,  проявляется в выборе способов вербализации чувства любви к своей стране. Так, для русского патриотического сознания характерна высокая степень открытости 
эмоциональных проявлений («И я любуюсь родиной / И не скрываю слез (Исаковский), в то время как, например, в весьма лаконичном национальном гимне Японии любовь к родине передается окольным путем («Пусть продлится твое царство / Тысячу, / 
Восемь ли тысяч / Поколений, пока / Мох не украсит скалы, / 
Выросшие из щебня»). 
Еще одной лингвокультурологической характеристикой 
патриотического дискурса выступает закрепленность выразительных средств любви к родной стране за его определенными 
речевыми и литературными жанрами, которые по своим коммуникативным свойствам, можно сказать, поляризуются в системе 
жанров патриотического дискурса: так, например, национальная 
гимнодия противостоит патриотической лирике по таким признакам, как публичность и ритуализованность – закрепленность за 
ситуацией.  
Композиционная структура работы определяется целью 
и задачами исследования: описать языковое воплощение идеи 
патриотизма во всей возможной полноте её семантических составляющих на материале наиболее значимых жанров патриотического 
дискурса. 
Она состоит из общетеоретического раздела (Глава 1), посвященного проблемам дискурсологии и, в частности, проблематике патриотического дискурса и четырех глав, в которых собственно описывается дискурсная реализация идеи патриотизма. Во 
второй главе описываются национальная гимнодия стран бывшего Советского Союза, гимны испаноязычной Латинской Америки, гимны Британского Содружества Наций, гимны Франкофонии и гимны Содружества португалоязычных стран. В третьей 
главе на материале русской лирической поэзии исследуются 
дискурсные свойства базовых концептов идеи патриотизма: родины (большой и малой), народа и блага родной страны. Четвертая глава работы касается карнавализации идеи патриотизма как 
её временного ценностного обращения, которая изучается на материале жанров афористики и бытового анекдота. И, наконец, 
в последней, пятой главе речь идет вербализации «дискурса антипатриотизма»: представлениях об «антиродине» и об отношении 
к носителям подобных представлений.  

Глава 1 
ДИСКУРС 
 
1.1 Дискурс и его типология в российской лингвистике 
 
Всплеск интереса к имени «дискурс» в российской (тогда 
еще советской) лингвистической науке приходится на 80-е годы 
прошлого века, тогда же начинаются попытки его терминологизации – отделения от смежных понятий речи, текста, стиля, диалога а пр. «Дискурс», как в последствие и «концепт» (см.: Воркачев 2011б: 65), тут же становится «модным словом» (см.: Седов 
2004: 8; Ли 2015: 189), которым называют любую единицу языка 
не то что длиннее предложения и высказывания (language above 
the sentence or above the clause – Stubbs 1983: 1), но даже длиннее 
слога, при условии, конечно, что она отмечена коммуникативно – 
может употребляться как единица речевого общения, составлять 
«коммуникативное событие» даже в виде отдельного слова (см.: 
Ли 2015: 190). Потребность в новом имени для обозначения неизменного объекта лингвистической науки была обусловлена, 
очевидно, очередным изменением исследовательской парадигмы 
гуманитарных знаний: поворотом от изучения имманентной 
структуры объекта к изучению его функционирования и зависимости от субъекта, что получило название «дискурсивного переворота» (см.: Макаров 2003: 16). 
«Дискурс» сегодня – имя преимущественно «лингвистическое», оно связано с речью и активно употребляется в лексиконе 
тех научных дисциплин, где слово играет важную роль: в философии, социологии, истории, политологии и, естественно, литературоведении и лингвистике. 
В современных толковых словарях русского языка статья 
«дискурс» отсутствует, присутствует лишь толкование прилагательного «дискурсивный»: «логический, рассудочный (в отличие 
от чувственного, интуитивного» (Ефремова 2001, т. 1: 388); «совершаемый путем логических умозаключений, рассудочный; 
обоснованный предшествующими рассуждениями» (Кузнецов 
1998: 261). В толковых словарях основных западноевропейских 
языков дискурс определяется, прежде всего, как разновидность 
речевой деятельности: 1) a serious speech or piece of writing on a 
particular subject; 2) serious conversation between people; 3) the lan

guage used in particular kinds of speech or writing (Longman 1995: 
383); 1) développement oratoire; 2) paroles échangées, conversation, 
explication (Lexis 1993: 556); serie de palabras, convenientemente 
emplazadas, que sirven para expresar el pensamiento (Pequeño Larousse 1968: 3640). 
Однако в классической латыни этимон «дискурса» – discursus «бегание туда и сюда, беготня в разные стороны» (Дворецкий 
1949: 291), похоже, речевых значений не имел. «Ментальное» же 
значение discursus принял, очевидно, только в средневековой латыни, где, как и в классической философии, дискурсивное мышление – рациональное, построенное на последовательном развертывании понятий, – стало отделяться от интуитивного постижения истин (см.: НФЭ 2010, т. 1: 610). Рефлексом подобного понимания дискурса вступает в русском языке прилагательное «дискурсивный». Как хорошо сказано, «речи являются действиями 
людей» (Гегель 1935: 4), и «пробегание» по мыслительным сущностям достаточно легко переносится на «коммуникативные события» – речевые образования, приводя к современному обобщенному пониманию дискурса. 
В лингвистический обиход имя «дискурс» проникло с нескольких направлений: с одной стороны, считается (см.: Олешков 
2006: 83), что его ввел в 1952 году создатель дистрибутивного 
и трансформационного анализа З. Хэррис (Harris 1952), с другой 
же, что «дискурс» проник в лингвистику из философии и социологии в ходе так называемого «лингвистического поворота» через 
работы Юргена Хабермаса, создателя «теории коммуникативного 
действия» (см.: Habermas 1984). В то же самое время Эмиль Бенвенист уже употреблял слово discours в значении процесса реализации системы языка (см.: Benvenist 1966). 
Любой язык – двуединая сущность: это всегда некая семиотическая система и одновременно средство общения. Преимущественная направленность на изучение знаковых либо функциональных свойств языка определяет присутствие в лингвистической науке двух парадигм: системно-структурной и коммуникативной, к которой принадлежит дискурсология, выросшая из 
коммуникативной лингвистики и «сдвоенных», «гибридных» 
дисциплин – прагмалингвистики, психолингвистики, социолингвистики 
и пр. (см.: Макаров 2003: 83). 

По большому счету лингвист имеет в своем распоряжении 
в качестве объекта исследования лишь процесс речемыслительной деятельности и её конечный продукт – текст. Предмет же исследования – свойства и характеристики речепорождения и его 
конечного продукта обусловлены выбором субъекта познания, 
и в этом смысле понятия и термины, которыми он оперирует, 
представляются эвристическим инструментом, а сам предмет исследования – своего рода теоретическим конструктом, создаваемым исследователем. Как (лингво/культурный) концепт выступает «ментальным артефактом», созданным усилиями лингвокогнитологов для описания и упорядочения «духовной реальности» 
(см.: Воркачев 2004а: 12; 2007: 13; 2013: 75), так, очевидно, 
и дискурс представляет собой в значительной мере эпистемологическую сущность. 
Несмотря на свой уже полувековой «лингвистический стаж» 
понятие дискурса однозначного и четкого определения не получило (см.: Воркачев-Воркачева 2019), что отмечается практически всеми российскими дискурсологами: оно «вариативно и размыто» (Манаенко 2016: 121), зыбко и многозначно (см.: Макаров 
2003: 5), в его толковании нет единства (см.: Седов 2004: 7), трактуется неоднозначно (см.: Карасик 2004: 227), не имеет строгой 
дефиниции (см.: Клушина 2011: 29), недостаточно определено 
(см.: Красных 2003: 111), не понимается однозначно (см.: Ли: 
190) и говорить о существовании общепринятого определения 
дискурса и вряд ли возможно (см.: Кубрякова 2000: 9). В силу 
многозначности и неопределенности содержания трудно говорить и о терминологизации имени «дискурс», а его семантическая 
вариативность косвенно находит также фонетическое выражение 
в месте ударения (см.: Макаров 2003: 85; Григорьева 2007: 10). 
Еще одним свидетельством нетерминологического статуса имени 
«дискурс» представляется, очевидно, нередкая метафоричность 
его толкования: это и «речь, погруженная в жизнь» (Арутюнова 
1990: 137), и «многогранный кристалл» (Седов 2004: 8), и «язык 
в языке» (Степанов 1995: 44). Как показывают наблюдения над 
именами абстрактных понятий, их метафоризация затрагивает 
преимущественно эмоционально-оценочные аспекты метафоризуемого явления, а не его сущностные, дефиниционные характеристики (см.: Воркачев 2016: 119; 2017: 116). 

Как представляется, дискурс, как и концепт (см.: Воркачев 
2004а: 15; 2013: 125), вне контекста конкретной теории (концепции) остается «заготовкой» – протермином, для превращения которого в полнозначный термин необходимо включение в систему 
связей какой-либо исследовательской парадигмы, определяемой 
пониманием его сущности. 
Дискурс, как бы он ни понимался, – это, безусловно, сложное языковое образование, т. е. состоящее из каких-то частей, 
и здесь возникает вопрос о качественной определенности этих 
частей. Как показывают наблюдения над исследовательской парадигмой, дискурс оказывается образованным дискурсами, причем эти дискурсы не являются подвидами первого, что само по 
себе достаточно парадоксально: патриотический дискурс, например, оказывается политическим, ритуальным и художественным.  
Противоречивость 
понимания 
этого 
лингвистического 
смысла, как представляется, позволяет, по аналогии с «антиномиями перевода» (см.: Savory 1957: 48–49), сформулировать «антиномии дискурса» – положения, в принципе, отрицающие друг 
друга, список которых, очевидно, можно продолжить: 
1. Дискурс – предельное понятие речевой деятельности. 
Дискурс – одна из составляющих речевой деятельности. 
2. Дискурс – конечный продукт речевой деятельности. 
Дискурс – сам процесс речевой деятельности. 
3. Дискурс – монологическая форма речевой деятельности. 
Дискурс – диалогическая форма речевой деятельности. 
4. Дискурс равнозначен стилю. 
Дискурс не является стилем.  
Сложность, многоаспектность и многогранность явления, 
обозначаемого именем «дискурс», отмечается практически всеми 
его исследователями (см.: Красных 2003: 112; Манаенко 2016: 
121; Кубрякова 2000: 9 и пр.), отмечается также, что именно эта 
многоаспектность обуславливает множественность определений 
дискурса (см.: Борботько 2006: 13), что, собственно, и неудивительно, поскольку объект исследования, данный нам в восприятие, – естественный язык и его использование – теоретически 
бесконечен в своих качественных характеристиках.  
Единственным в какой-то мере универсальным последовательным и непротиворечивым определением дискурса, как представляется, выступает его формальное, «техническое» определе

ние как вербального образования, превышающего длину предложения/высказывания, однако подобная дефиниция синонимизирует дискурс с текстом и, можно сказать, делает излишним само 
понятие дискурса (см.: Ли 2015: 189).  
Наблюдения над содержательными формулировками дефиниции дискурса в российском языкознании свидетельствуют 
о разноголосице уже в родовой категоризации этого понятия. 
Дискурс определяется как текст («дискурс – объективно существующее вербально-текстовое построение» – Седов 2004: 8; «Под 
дискурсом следует понимать текст(ы) в неразрывной связи с ситуативным контекстом» – Чернявская 2009: 147), как речемыслительная деятельность/процесс («Дискурс есть вербализованная 
речемыслительная деятельность» – Красных 2003: 113; «Дискурс представляет собой речемыслительный процесс» – Борботько 2006: 6), как форма коммуникации («Конкретизация речи 
в различных модусах человеческого существования» – Карасик 
2004: 231; «Дискурс – это общепринятый тип речевого поведения 
субъекта в какой-либо сфере человеческой деятельности» – Манаенко 2016: 137), как способ/форма объективации сознания 
(«Дискурс – это вербально артикулированная форма объективации содержания человеческого сознания» – *Дискурс), стиль 
(«Дискурс существует прежде всего и главным образом в текстах, 
но таких, за которыми встает особая грамматика, особый лексикон, особые правила словоупотребления и синтаксиса, особая 
семантика» – Степанов 1995: 44–45). В наиболее полном на сегодняшний день определении дискурса Н. Д. Арутюновой присутствуют три его родовых признака: «Дискурс – связный текст 
в совокупности с экстралингвистическими – прагматическими, 
социокультурными, психологическими и др. факторами; текст, 
взятый в событийном аспекте; речь, рассматриваемая как целенаправленное социальное действие, как компонент, участвующий 
во взаимодействии людей и механизмах их сознания (когнитивных процессах)» (Арутюнова 1990: 136–137). Список родовых 
областей дискурса можно, конечно, продолжить, и тогда кроме 
текста, речи, речемыслительной деятельности, речевого поведения, формы объективации сознания и стиля сюда попадут коммуникативная установка, технические средства презентации текстов 
и пр. (см.: Клушина 2011: 29).