Первая мировая война и тренды европейской истории XX века

Москва
2021

Московский государственный 
институт международных отношений (университет) 
МИД России

И. Э. Магадеев

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА
И ТРЕНДЫ ЕВРОПЕЙСКОЙ 
ИСТОРИИ XX ВЕКА

Монография

УДК 327
ББК 66.4
 
М12

Издание подготовлено при поддержке
Фонда развития (Эндаумента) МГИМО

 
Магадеев И. Э.

М12  
Первая мировая война и тренды европейской истории XX века: Монография / И. Э. Магадеев. — М.: Издательство «Аспект Пресс», 2021. — 256 с.

 
ISBN 978–5–7567–1130–1

 
 
Монография нацелена на то, чтобы выявить воздействие, оказанное 
Первой мировой войной на ряд ключевых тенденций в развитии европейской истории в XX веке. В ней представлена панорама фундаментальных 
последствий «Великой войны», часть из которых в той или иной форме 
проявляется и на современном этапе исторического развития.
 
 
Для студентов, обучающихся на гуманитарных факультетах вузов, 
и всех, интересующихся историей Первой мировой войны.

УДК 327
ББК 66.4

ISBN 978–5–7567–1130–1 
© Магадеев И. Э., 2021
 
© МГИМО МИД России, 2021
 
© ООО Издательство «Аспект Пресс»,  2021

Все учебники издательства «Аспект Пресс» на сайте
www.aspectpress.ru

СОДЕРЖАНИЕ

Введение   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
5

Гла в а 1.

«ТОТАЛИЗАЦИЯ» ВОЙНЫ: ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ 
В КРАТКО-, СРЕДНЕ- И ДОЛГОСРОЧНОЙ 
ПЕРСПЕКТИВЕ   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
31

§ 1. Императивы «тотальной мобилизации» и трансформация 
социально-экономических функций европейских 
государств . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
31

§ 2. Война 1914–1918 гг. и ее место в развитии институтов 
«военного» и «социального» государства   . . . . . . . . . . . . . . . . . 
50

§ 3. Воздействие Первой мировой войны на меняющуюся 
природу военно-политических альянсов   . . . . . . . . . . . . . . . . . 
62

Гла в а 2.

«ВЕЛИКАЯ ВОЙНА» КАК ВЕХА В ЭВОЛЮЦИИ 
ПРОЦЕССОВ ГЛОБАЛИЗАЦИИ И РЕГИОНАЛИЗАЦИИ   . . . 
83

§ 1. Место Европы в послевоенном мире . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
83

§ 2. Попытки воссоздания и пересоздания глобальной 
экономики после 1918 г.   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
94

§ 3. Коллективная versus региональная безопасность: дилеммы 
военно-политической стабильности в свете последствий 
Первой мировой войны . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 121

Гла в а 3.

ПРОЦЕССЫ ИНТЕГРАЦИИ И ДЕЗИНТЕГРАЦИИ 
ЕВРОПЫ: ПРОТИВОРЕЧИВОЕ «НАСЛЕДИЕ» 
ВОЙНЫ 1914‒1918 годов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 143

§ 1. Первая мировая война и судьбы империй в XX веке   . . . . . . . 143

§ 2. «Национальный фактор» и его роль в переформатировании 
геополитического и экономического пространства Старого 
Света   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 154

§ 3. Первая мировая война и поиск новых путей европейской 
интеграции . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 172

Гла в а 4.

«ВЕЛИКАЯ ВОЙНА» И ДИЛЕММЫ ДЕМОКРАТИЗАЦИИ 
В ЕВРОПЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 201

§ 1. Новые линии политико-идеологических противоречий на 
европейском континенте после 1917–1918 гг. . . . . . . . . . . . . . 201

§ 2. Воздействие Первой мировой войны на трансформацию 
общественно-политических систем европейских 
государств . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 213

§ 3. Запад и Восток: дихотомия в развитии процессов 
демократизации в «центре» и на «периферии»   . . . . . . . . . . . . 227

Заключение   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 242

ВВЕДЕНИЕ

Столетие Первой мировой войны и современная 
историческая память

Значимые юбилеи не могут изменить событий прошлого, но нередко воздействуют на их восприятие потомками и, как следствие, 
в некоторой степени влияют на процессы, протекающие в настоящем. 
Они также фиксируют текущие социально-политические трансформации, «отраженные» в зеркале исторических дат. Характерный пример — 20-летие Победы в Великой Отечественной войне в мае 1965 г., 
отмеченное повышением «статуса» 9 Мая в официальной «политике 
памяти» советского руководства в начале брежневского периода по 
сравнению с «эпохой Сталина». Тогда впервые после 1945 г. был проведен Парад Победы, День Победы объявлен нерабочим днем, приняты решения о выделении дополнительных льгот для ветеранов и ряд 
других мер1. Пример из зарубежной истории, связанный уже с Первой 
мировой войной, — 50-летний юбилей антибританского выступления 
в Ирландии (так называемое Пасхальное восстание 1916 г.), обостривший противоречия между католиками и протестантами в Северной Ирландии в 1966 г. и ставший своеобразным прологом новых вооруженных столкновений по «ирландскому вопросу» в 1970–1980-е гг.2

Недавние масштабные мероприятия, прошедшие в различных странах в связи со столетием Первой мировой войны — «Великой войны», 
как ее принято обозначать во многих странах, прежде всего в Великобритании и Франции, — также зафиксировали ряд тенденций в развитии историографии и исторической памяти3. Можно согласиться с мыслью о том, что «историки любят юбилейные даты, особенно те из них, 
которые так или иначе перекликаются с современностью и позволяют 
привлечь к историческому событию внимание общества. Перечень та

Введение

ких дат нескончаем, но их реальная значимость зачастую преувеличивается или, напротив, сводится на нет в зависимости от политической 
конъюнктуры и потому весьма условна»4.
Почти неизбежное влияние международно-политической конъюнктуры и внутренней ситуации в той или иной стране на национальное 
осмысление исторических событий проявилось в 2014–2018 гг. в различных формах. Если само явление политизации прослеживалось 
практически во всех государствах, то его конкретные формы варьировались, причем заметное еще в ходе самой Первой мировой войны различие между Западом и Востоком Европы опосредованно сказывалось 
и в форматах исторической памяти в начале XXI в.
В Великобритании и Франции были усилены тенденции, выраженные еще в 1960–1970-е гг., а по-своему — и в межвоенный период. Речь 
шла о восприятии конфликта 1914–1918 гг. как трагедии, «европейской гражданской войны», главный «урок» которой состоял в том, что 
государства Старого Света никогда более не должны допустить того, 
чтобы их отношения друг с другом дошли до «большой войны»5. Хотя 
в 1980-е гг. понятие «европейская гражданская война» во многом было 
связано с полускандальной работой немецкого историка Э. Нольте, 
стремившегося «доказать», что нацизм стал своеобразной реакцией на 
большевизм6, оно нередко использовалось и в более общем смысле, вне 
привязки к указанной концепции. Так, президент Франции Э. Макрон 
9 апреля 2018 г. по итогам одного из памятных мероприятий, приуроченных к столетию Первой мировой войны, отметил, что последняя 
«предстает сегодня в наших глазах, в качестве европейцев, как гражданская и братоубийственная война»7.
В схожем ключе высказывалась и тогдашний премьер-министр Великобритании Т. Мэй. 4 ноября 2018 г., перед отправкой на совместную с французской стороной церемонию памяти в честь жертв битвы 
на Сомме (1916 г.), Мэй подчеркнула, что «поля сражений во Франции 
и Бельгии покрыты ужасными шрамами войны, однако сила и близость наших сегодняшних отношений являются свидетельством того 
пути, который наши страны прошли вместе»8. Примечательно, что 
в исторических работах отсчет «европейской гражданской войны» нередко начинали вести не с Октябрьской революции 1917 г., как то делал 
Нольте, а именно с 1914 г.9

В ФРГ, где в 1960-е гг. тезис историка Ф. Фишера о сознательном 
развязывании Первой мировой войны Германией, предпринявшей 
«рывок к мировому господству», был воспринят в штыки многими 

Введение

представителями академического мира и политического истеблишмента10, в последующие десятилетия ситуация изменилась. Вместе 
с тем германские власти, по мнению наблюдателей, продолжали занимать более сдержанную позицию по вопросам столетия Первой мировой войны, чем их французские и британские коллеги11. Конфликт 
1914–1918 гг. оставался «в тени» Второй мировой войны. К тому же позиция официального Берлина в отношении действий Германии в начале XX в. оставалась двойственной, и немецкие власти не стремились 
к радикальному осуждению политики кайзеровского рейха, в отличие 
от нацистского.
Руководители ведущих стран Западной Европы, как косвенно свидетельствовали приведенные выше цитаты Макрона и Мэй, вкладывали в трактовку Первой мировой войны как трагедии не только сугубо 
гуманистическое, но и политическое содержание: Европейский союз 
(ЕС) рассматривался как возможность «преодолеть» прошлое, не допустив его повторения. Согласно официальной риторике многих европейских лидеров, за неудачной попыткой сформировать интеграционное объединение, предпринятой в межвоенный период в качестве 
реакции на Первую мировую войну, последовал более успешный шаг 
в виде образования Европейского экономического сообщества (ЕЭС), 
зафиксировавшего усвоение «уроков» второго мирового конфликта. 
Президент Франции Ф. Миттеран в июне 1992 г., во время одной из 
своих речей накануне референдума по Маастрихтскому договору, который в немалой степени был со стороны Парижа реакцией на усиление 
Германии в результате объединения, поставил вопрос совсем в ином 
ключе. Многоопытный французский политик перевел его обсуждение 
в гуманистическое русло: «Выбор, который стоит перед нами, перед 
людьми, которые видели Европу разрушенной, потерявшей лидерство, 
рисковавшей даже материально (не говоря уже о том, что политически, 
духовно и культурно) потерять все свои достижения… этот выбор таков: война или мир?»12.
В ряде стран на Востоке Европы официальная риторика в отношении Первой мировой войны была выдержана в ином, более традиционном ключе. Акцент нередко был сделан на реальных или мифологизированных военных достижениях армий; на ценностях патриотизма, 
нередко сближавшегося с национализмом; на создании или воссоздании, усилении и территориальном расширении ряда государств по итогам конфликта 1914–1918 гг., отнюдь не представавшего в этом отношении бессмысленным. Тезис, часто употреблявшийся в ходе различных 

Введение

мероприятий в России о «забытой» войне, являлся достаточно дискуссионным: «…историки и в нашей стране на протяжении прошедшего 
столетия изучали эту первую военную катастрофу мирового масштаба. 
“Забытой” она была лишь отчасти, в том, что касалось исторической 
политики, т.е. официально формируемой национальной исторической 
памяти (дни памяти, героизация и празднование побед, создание памятников павшим солдатам и офицерам и многое др., — отсутствовали)»13. Анализируя официальный дискурс и памятные мероприятия 
в России, историк О.С. Нагорная подчеркивала воздействие, оказанное 
на них тогдашней международной обстановкой (Украинский кризис 
2014 г. и его последствия). Исследовательница фиксировала нацеленность официальных органов власти на репрезентацию истории Первой 
мировой войны в традиционном ключе, попытки задействовать историческую память в качестве инструмента национальной консолидации. 
В событиях войны выделялись военные успехи, шла героизация участников конфликта, на задний план были отодвинуты неудачи и последовавший революционный кризис в России14. Сам конфликт нередко 
позиционировался (вслед за оценками некоторых современников) как 
«Вторая Отечественная» война (после 1812 г.)15.
Для многих представителей политического руководства и общественных сил в центрально- и восточноевропейских странах Первая 
мировая война являлась не столько негативным опытом и трагедией, 
сколько событием, приведшим либо к созданию/воссозданию их государств (Польша, Чехословакия и др.), либо к их территориальному 
расширению (Румыния, Королевство сербов, хорватов и словенцев, 
ядром которого стали земли Сербского королевства). Уровень конфликтности, связанный с мемориализацией конфликта 1914–1918 гг., 
и градус противоречий по поводу прошлого оставались в Восточной 
и Юго-Восточной Европе, как правило, выше, чем на Западе континента. События столетней давности представали тесно связанными 
с текущим политическим моментом, а «раны» прошлого — зажившими 
еще не полностью.
Учитывая то, что история Королевства сербов, хорватов и словенцев (КСХС) или «первой Югославии» нередко рассматривалась 
в «сцепке» с судьбой «второй Югославии» и болезненным процессом 
ее распада в 1990-е гг., сербский историк Д. Мркич выражал в 2018 г. 
надежду, что столетие Первой мировой войны «не вызовет нового 
появления негативных эмоций»16. Суммируя настроения, доминировавшие в Польше, польский историк Т. Шрамм, напротив, под

Введение

черкивал, что конфликт 1914–1918 гг. «предстает завершением битв 
за независимость Польши. Для поляков эта война является “своей” 
только в той степени, в какой она привела к воссозданию Польского 
государства»17. Еще более политизированным столетие войны оказалось в Румынии. В этой стране нередко не только подчеркивалось 
то, что конфликт привел к формированию «великой Румынии»18, но 
были сделаны намеки на то, что аннексия Бессарабии в 1918 г. могла послужить своеобразным образцом для живо обсуждавшихся современных проектов «унии» Румынии и Молдовы. Так называемый 
марш столетия, прошедший с 1 июля по 1 сентября 2018 г., символическим образом фиксировал как расширение территории Румынии 
по итогам Первой мировой, так и один из векторов текущей внешней 
политики Бухареста. Марш, в котором приняли участие представители различных румынских и молдавских общественно-политических 
организаций, начался в г. Альба Юлия в Трансильвании и завершился 
в Кишиневе19.
Еще один характерный пример политизации прошлого — выступление К. Мертон, вдовы американского дипломата Р. Холбрука, участвовавшего в 1995 г. в создании «дейтонской» Боснии и Герцеговины. Оно 
состоялось в сентябре 2014 г. в Центре имени В. Вильсона в Вашингтоне и содержало фактологические неточности, хорошо ложившиеся, 
однако, в политическую матрицу американской дипломатии. Мертон 
говорила о том, что «Франц Фердинанд был убит в результате террористической акции, спланированной в Белграде, где эти террористы 
и обучались. Учил их человек по имени Никола Пашич, некоронованный король Сербии». «Сербский экспансионизм» интерпретировался 
автором как «спусковой крючок к тому, что привело к катастрофе». 
В качестве ее «второй причины» Мертон рассматривала «русских, а отнюдь не немцев…»20.
Наряду с противоречивыми, но подчас взаимосвязанными тенденциями на мемориализацию и политизацию истории Первой мировой 
войны, которые были заметны в ходе различных мероприятий 2014–
2018 гг., еще один показательный процесс заключался в персонализации восприятия прошлого. Этот процесс не был новым, набирая силу 
в Великобритании и Франции еще в 1960–1970-е гг., однако являлся 
примечательным. Многие рядовые граждане стали активнее обращаться к дневникам, письмам и к другим документам своих предков, в которых была запечатлена та или иная грань войны. Процесс цифровизации и предоставления доступа через Интернет ко многим архивным 

Введение

материалам серьезным образом облегчил процесс воссоздания семейной и личной истории Первой мировой21.
Аналогичный рост интереса к личному и семейному «измерениям» войны был характерен и для германского общества. Немецкий 
историк Й. Леонгард полагал, что «с 2014 г. немцы заново открывают 
данный период», причем своими работами исследователь также стремился внести вклад в персонализацию восприятия войны. «Я хочу 
объяснить большую историю с помощью малых историй», — говорил исследователь22. В российском случае подобные процессы также  имели место23, но были затруднены ввиду самих перипетий XX в., 
приводивших к тому, что сохранность личных документов была меньшей, а память о Первой мировой войне была отодвинута в тень другими колоссальными событиями — революцией и Великой Отечественной войной. По оценке российского историка Б.И.  Колоницкого, 
«и после 2014 г. война остается “забытой”» для большинства граждан 
России24.

Цели и задачи работы

Данная работа нацелена на то, чтобы проанализировать те грани 
истории Первой мировой войны, которые не находились на переднем 
крае исторической памяти о конфликте в том виде, как она была зафиксирована в юбилейных мероприятиях 2014–2018 гг. Книга нацелена на то, чтобы хотя бы отчасти сместить наметившиеся акценты в восприятии «Великой войны» и дистанцироваться от отмеченных выше 
тенденций на мемориализацию, политизацию и персонализацию 
в восприятии ее истории. Как отмечал британский историк Д. Рейнольдс, «по мере того, как непосредственное воздействие событий 
1914–1918 гг. снизилось после 1945 г., культ памяти о войне стал еще 
более выраженным, хотя на характер мемориализации всегда влияли 
текущие обстоятельства…»25.
Действительно, мемориализация истории Первой мировой войны 
не была нейтральной и оставалась тесно связанной с тем или иным 
политическим «посланием». Тенденция на персонализацию в восприятии конфликта 1914–1918 гг., нередко приводившая к своеобразному взгляду на войну «из окопа» или из траншей26, при всем ее гуманистическом измерении, также не обещала дать полноценной картины 
прошлого. Более того, в определенной степени эта тенденция была 
своеобразным отрицанием тех жесточайших реалий индустриальной 

Введение

и «тотальной» войны, в которой жизнь отдельных военнослужащих, 
как бы ужасно это ни было, значила не так много.
Главная цель представленной работы — выявить воздействие, оказанное Первой мировой войной на ряд ключевых тенденций в развитии европейской истории в XX в. Речь идет о попытке вписать конфликт 1914–1918 гг., рассматриваемый вслед за британским историком 
Э. Хобсбаумом (Хобсбоумом) в качестве точки отсчета «короткого 
двадцатого века», продлившегося до 1991 г.27, в политические и социально-экономические тренды, характеризовавшие «силовые линии» 
внутренней и международной истории Европы.
Среди подобных «линий»: 1) эволюция роли и функций государства 
как института осуществления власти, противоречивое сосуществование ипостасей «военного государства» (англ. warfare state) и «государства благоденствия» (англ. welfare state)28; 2) развитие моделей и подходов 
к выстраиванию военно-политических альянсов и коллективной/региональной безопасности в Старом Свете; 3) трансформация мировой 
финансовой системы и международно-торговых связей; 4) противоречивое сочетание процессов глобализации и деглобализации, интеграции и дезинтеграции в Европе; 5) развитие общественно-политических 
систем в европейских странах в сторону либеральных демократий, авторитарных или иных моделей; менявшийся характер взаимодействия 
элит и широких слоев населения.
Учитывая цель книги, а также ее объем, автор не надеялся рассмотреть указанные тенденции в их полноте, включить в анализ всю совокупность различных страновых «кейсов». Скорее речь идет о том, чтобы 
обратить внимание на основные черты обозначенных выше процессов; 
продемонстрировать их взаимосвязь с потребностями и задачами, поставленными беспрецедентной войной. Автор стремился привести 
наиболее знаковые примеры, которые варьировались от государства 
к государству, что не отменяло, однако, общих характеристик, на которых и будет сделан акцент. Методологическая «рамка» исследования, 
о которой подробнее сказано ниже, оставляет за пределами авторского 
внимания «культурную историю» войны, хотя влияние конфликта на 
данную сферу, безусловно, нельзя отрицать.
Исходя из структурных особенностей Первой мировой войны (нараставшая «тотализация» войны), а также из конкретно-исторических 
перипетий ее развития (в особенности «поворотного» 1917 г., ознаменованного Российской революцией и вступлением в войну США29), 
автор стремится выявить последствия событий тех лет в средне- и дол

Введение

госрочной перспективе. Представление о Первой мировой войне как 
о конфликте, приближавшемся к модели «тотальной войны» и имевшем разноплановые военно-политические и социально-экономические последствия, позволяет связать различные аспекты истории 
1914–1918 гг. в более или менее единое целое30. Важной задачей при 
этом было избежать «демона» или «идола истоков» (в терминах французского историка М. Блока31) — стремления подвести под заранее 
заданную концепцию все события прошлого, вычленить из истории 
Первой мировой войны даже те воздействия и влияния, которые нельзя приписывать ей.
Базовая методологическая посылка работы состояла в том, чтобы 
оттолкнуться от устоявшихся характеристик «Великой войны» и соотнести их с более долгосрочными тенденциями, определив «вклад» 
событий 1914–1918 гг. в последующую военно-политическую и социально-экономическую историю Европы. Исходя из представления 
о том, что конфликт приближался к модели «тотальной войны»32, автор 
в 1-й главе рассматривает проявления процессов «тотализации», прежде всего — в сфере эволюции и расширения функций государства. 
Основываясь на тезисе о Первой мировой войне как о «преимущественно европейской войне»33, имевшей, однако, многочисленные глобальные последствия (особенно в финансово-экономической сфере), 
во 2-й главе изучению подвергнуто ее влияние на процессы глобализации и регионализации в XX в., на трансформацию места Европы 
в глобальном «балансе сил», а также в международном разделении труда и торговле. Отталкиваясь от хрестоматийной идеи о роли «Великой 
войны» в разрушении многонациональных империй, в распространении «права наций на самоопределение», автор анализирует в 3-й главе 
динамику переформатирования политического, социального и экономического пространства Старого Света, соотношение процессов 
интеграции и дезинтеграции в региональном и мировом масштабе. 
Принимая во внимание неразрывную связь между событиями Первой 
мировой войны и революционным кризисом в России и в ряде других 
европейских стран, учитывая воздействие конфликта 1914–1918 гг. на 
процессы демократизации, в заключительной главе рассмотрено ее 
влияние на трансформацию общественно-политических систем и социальных отношений внутри государств Европы.
Если говорить о хронологических рамках работы, то преимущественное внимание в ней будет сосредоточено на периоде так называемой 
Второй Тридцатилетней войны 1914–1945 гг., но прежде всего — на