Филологическая топология: теория и практика

Л.В. Полубиченко

ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ 
ТОПОЛОГИЯ

Теория и практика

Монография

Москва
Издательство «ФЛИНТА» 

2018

2-е издание, стереотипное

УДК 81’25+81’4
ББК  81.0

 П53

Рецензенты:

д-р филол. наук, профессор кафедры английского языкознания 

филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова В.Я. Задорнова;

д-р филол. наук, профессор СПбГУ Т.А. Казакова

Полубиченко Л.В.

П53          Филологическая топология : теория и практика 
[Электронный ресурс]: монография / Л.В. Полубиченко. —
2-е изд., стер. — М. : ФЛИНТА, 2018. —   280 с.

ISBN 978-5-9765-3344-8 

В монографии на широком и разнообразном материале слов и 
словосочетаний, цитат и фразеологических единиц, а также целостных текстов во всей их полноте и сложности изучаются вопросы 
варьирования и инвариантности, составляющие суть филологической топологии. Внутриязыковой и межъязыковой перевод, воспроизведение и обыгрывание цитат, пародирование, стилизация и другие преобразования классических и современных текстов рассматриваются как варианты исходного инварианта-прототипа, с одной 
стороны, а с другой — как комбинации семиологически релевантных характеристик, формирующих инвариантное представление о 
соответствующем тексте (инвариант-конструкт).

Книга предназначена для лингвистов широкого профиля, перево
доведов и переводчиков, специалистов по межкультурной коммуникации, стилистике и лингвокультурологии, преподавателей иностранных языков, аспирантов и студентов.

УДК 81’25+81’4
ББК  81.0

     © Полубиченко Л.В., 2017
ISBN 978-5-9765-3344-8      

   © Издательство «ФЛИНТА», 2017

ВВЕДЕНИЕ

Филологическая топология представляет собой быстро развивающееся с конца 1970-х годов направление филологических исследований, в фокусе внимания которого находятся проблемы варьирования 
и установления инвариантности разнообразных филологических объектов — от отдельных слов до целых текстов.
Начало ему, как и целому ряду других, положила профессор Ольга 
Сергеевна Ахманова (1908—1992), создатель школы англистики МГУ 
имени М.В. Ломоносова. В 1979 г. в статье, провозгласившей рождение филологической топологии с трибуны ведущего журнала отечест- 
венных языковедов «Вопросы языкознания», предмет ее был определен как изучение филологического тождества / различия, инвариантности филологических объектов и методов ее установления, причем 
настойчиво подчеркивалась необходимость «покончить с тем положением, когда языкознание и литературоведение рассматриваются каждое само по себе. Эти disjecta membra должны снова «срастись» и выявить, наконец, свои общие, филологические проблемы» [Ахманова, 
Полубиченко 1979: 48], тем более что выдающиеся отечествен- 
ные языковеды «никогда не представляли себе возможности изуче- 
ния языка в отрыве от литературы, истории и культуры народа»  
[там же].
Иными словами, филологическую топологию изначально отличал 
от всех других методов изучения проблемы языкового варьирования 
ее широкий, как сегодня сказали бы, лингвокультурологический 
подход, требующий рассмотрения фактов языка в контексте филологической традиции и — еще шире — культуры говорящего на нем 
народа. Не случайно филологическая топология началась с изучения 
вертикального контекста (в более употребительной сегодня терминологии — явлений интертекстуальности и прецедентности) литературно-художественного произведения [Полубиченко 1979; 1988], т.е. 
всего бесконечного многообразия литературных, исторических и пр. 

Полубиченко Л.В. Филологическая топология: теория и практика

аллюзий, переполняющих тексты классической литературы и отсылающих читателя к определенным культурно-историческим и филологическим фактам, которые предполагаются ему известными. По сути 
дела, вся филология насквозь топологична: опыт показывает, что все 
в ней по большей части строится из того, что А.Н. Веселовский 
образно называл «обветрившимся материалом» [Веселовский 1940: 
51], все в ней в той или иной степени повторяется, будучи основано на 
преемственности, на творческом усвоении и развитии традиций предшествующих эпох, которые нередко прослеживаются на протяжении 
многих веков в творчестве разных авторов как некие инварианты или 
константы. Исследование аллюзий в синхронии и особенно в диахронии с неизбежностью подводит к необходимости изучения общего в 
отдельном, единства во множестве, «того же» через «не то же». Как 
соотносятся новые интерпретации знакомых литературных, мифологических или библейских образов и тем друг с другом и с первоисточником? Можно ли считать их вариантами некоего первоисточника—
инварианта или об инварианте в этом случае следует говорить лишь 
абстрактно, как о том общем, что содержится во всех трактовках данного образа или темы, включая и первоисточник?
Здесь как нельзя кстати оказался наглядный образ резинового 
листа с нарисованным на нем треугольником, почерпнутый из тогда 
только опубликованной и ставшей впоследствии классикой переводоведения книги Дж. Стайнера “After Babel” [Steiner 1975: 425]. Насколько 
узнаваемой остается нарисованная на листе геометрическая фигура, 
когда лист изгибают, сворачивают трубочкой или конусом? Этими 
вопросами занимается один из разделов математики — топология, на 
что и указал Дж. Стайнер, использовавший метафору резинового 
листа для разъяснения происходящего с литературно-художественным произведением при его переводе на другой язык. А на высоком, 
метатеоретическом уровне обобщения отдельно взятый яркий образ, 
красивая метафора стали основой для выделения целого научного 
направления, названного филологической топологией.
Сразу отметим, что топология как один из разделов так называемой «неколичественной» («качественной», «реляционной») математики [Мейдер 2014: 29; см. также: Листинг 1932; Келли 1968] в последние десятилетия (и особенно в XXI в.) чем дальше, тем сильнее привлекает к себе внимание ученых, представляющих самые разные 

Введение

области гуманитарного знания, причем, как правило, именно в таком, 
метафорическом аспекте. Дело в том, что этот раздел математики, 
названный в середине XIX в. одним из его основоположников немецким математиком Иоганном Листингом «топологией» (от греческих 
слов топос — место и логос — учение), занимается вопросами непрерывности и инвариантности, исследуя такие свойства объектов, которые не изменяются при любых преобразованиях и деформациях, производимых без разрывов и склеиваний [Стинрод, Чинн 1967]. Предметом топологии, таким образом, является то постоянное, устойчивое и 
относительно неизменное, что характеризует тот или иной объект, 
несмотря на наличие определенных переменных параметров, и обеспечивает его относительную тождественность самому себе на разных этапах развития во времени и пространстве. Только изменение 
основополагающих характеристик объекта, т.е. изменение его топологии, ведет к превращению его в другой объект.
Вопрос о том, что в этом плане происходит в лингвистике и — 
шире — филологии, будет специально освещаться в главе 1 при обсуждении становления и развития филологической топологии и ее понятийного аппарата, поэтому здесь мы бегло обрисуем положение дел в 
других гуманитарных науках, проявляющих интерес к топологическому осмыслению своей проблематики. Начнем с философии, так как 
именно здесь на новом, метатеоретическом уровне обычно обобщаются теоретические построения других наук и закладываются основы 
того, что в дальнейшем способно претендовать на статус новой парадигмы научного знания.
В статье «Делёз и Юм: конец истории философии» А. Игнатенко 
очень ясно формулирует концепцию «топологической философии» (а 
по существу шире: «топологического гуманитарного знания»): «Постмодерн как система мысли предполагает специфический словарь и 
логику, которые можно было бы назвать пространственной философией или вслед за Делёзом и Деррида топологией. Пространственные 
смыслы присутствуют в любом понятии всякого человеческого языка, 
перефразируя Лакана, можно сказать, что язык, а значит, и мышление 
структурированы как пространство. Именно пространство остается в 
результате всякой последовательной процедуры абстрагирования, что 
особенно хорошо заметно на философских понятиях, но также и на 
понятиях науки, которая, как известно, генеалогически восходит к 

Полубиченко Л.В. Филологическая топология: теория и практика

геометрии, которая, в свою очередь, вызвана к жизни аграрным интересом. Но, хотя практически любой фрагмент знания обнаруживает 
свою зависимость от пространства, существуют такие его разновидности, которые эту зависимость поместили в основу своего метода. 
Это прежде всего неклассическая физика и философия постмодерна, 
которая была ею инспирирована. Осознанная работа с пространственными и геометрическими концептами с целью демонстрации определенных философских терминов и отношений велась еще Николаем из 
Кузы. Ницше активно задействовал оптические и пространственные 
метафоры-термины: перспектива, угол зрения, поверхность, глубина, 
окружность, центр, кривая и т.д. Следует упомянуть и Анри Бергсона, 
который вплотную занялся проблемой пространственного характера 
нашего мышления и восприятия реальности. Наконец, Фрейд, предложив пространственно-структурное описание такой неуловимой 
сущности, как психика человека, которую он назвал психическим 
аппаратом и изобразил с помощью пространственной схемы «Эго — 
Супер-Эго — Ид» и «Бессознательное — Предсознательное — Сознание», дал наглядный урок того, как следует превращать нечто нематериальное и непространственное в объект знания: просто привязать к 
пространству, создать его пространственный образ. За Фрейдом 
последовал Лакан, предельно развивший и абсолютизировавший этот 
подход в рамках структурализма. Делёз, Фуко и Деррида, основатели 
постмодернистской традиции в философии, воспользовались этими 
наработками и продвинули топологический метод» [Игнатенко 2012: 
эл. ресурс].
В концепцию топологической философии укладываются предпринятое Д.А. Скопиным исследование топологии субъектности в современной французской философии [Скопин 2003], кандидатская диссертация 
С.В. Климовой, посвященная изучению экзистенциальной топологии 
дома [Климова 2000], а также целый ряд работ, лежащих на пересечении 
философии с другими гуманитарными дисциплинами, как, например, 
монография С.А. Азаренко, где анализируются проблемы социальнофилософского дискурса и выявляется теоретико-методологический 
потенциал топологической антропологии, топологии коммуникации, 
топологии исторического бытия и культуры российского философствования [Азаренко 2014], или его докторская диссертация, касающаяся 
вопросов топологии культуры [Азаренко 2000].

Введение

Большой силой обобщения отличается разрабатываемый петербургским философом В.В. Савчуком с 2003 г. метод топологической 
рефлексии, учитывающий нелинейный, но непрерывный (топологический) характер современного мышления, тактильные ощущения в 
познании и психомоторику [Савчук 2012]. «Топологическая рефлек- 
сия — это совмещение истории и географии мысли, или, иначе, это 
такая рефлексия, которая связывает географические сведения, историю, социологию, экономику, искусство, данные естественных дисциплин о данном топосе» [Савчук 2012: 179]. С использованием этого 
метода В.В. Савчуком выполнен ряд конкретных исследований особенностей архаического сознания, явлений нигилизма и терроризма, 
искусства перформанса и фотографии и др. Сторонниками этого подхода неоднократно подчеркивается его парадигмальная общекультурная значимость в современном научном мире: «Еще одна группа смыслов “топологии” связана с кризисом интеллектуальной культуры 
конца XX — начала XXI в., а также с поисками философами нового 
проблемного поля, концептуального аппарата, областей приложения» 
[Савчук, Разумов, Кребель: эл. ресурс]. Продолжение и развитие идеи 
топологической рефлексии находят в цикле работ А.В. Шалаевой, 
посвященных изучению мифологического мышления и его сущест- 
венной характеристики — мифологического пространства [Шалаева 
2012; 2016].
На стыке философии и психологии написана книга «Психологическая топология пути» выдающегося отечественного философа, профессора МГУ М.К. Мамардашвили [Мамардашвили 1997], основанная 
на двух курсах лекций о романе М. Пруста «В поисках утраченного 
времени», прочитанных им в Тбилисском государственном университете в начале 1980-х годов. Основная идея автора о невероятной трудности постижения человеком истины связывается им с топологией 
прохождения каждым человеком собственного жизненного пути, т.е. 
индивидуальным маршрутом движения всякой мыслящей личности 
от одной основополагающей вехи на этом пути к другой. «В его формуле “психологическая топология пути” слова “топология пути” указывают на бытийные процессы, фундаментальную онтологию, а “психологическая” — на процессы в сознании индивида, сопровождающие его движение этим путем (или в сторону от него)» [Леонтьев  
2011: 4].

Полубиченко Л.В. Филологическая топология: теория и практика

Что касается собственно психологии, то здесь уже с 1930-х годов 
известна концепция немецко-американского психолога Курта Левина, 
носящая название «топологической психологии» и представляющая 
собой теорию психологического «поля», структура которого описывается с помощью понятий топологии. «Поле» К. Левина характеризует 
психологическое единство личности и ее окружения как совокупность взаимосвязанных факторов: «поле» возможных для данного 
индивида событий и «поле» сил, предопределяющих, какая из возможностей реализуется в поведении индивида. Повышенный интерес 
к применению топологических категорий как вспомогательных в психологии личности сохраняется и сегодня [Стрекалов: эл. ресурс; Шамшикова 2010], и знаменитая книга Левина «Принципы топологической 
психологии» [Lewin 1936] регулярно переиздается.
Теория структурного психоанализа известного французского философа, психолога и психиатра Жака Лакана также заимствует идеи, терминологию и образы из топологии, причем, по свидетельству математиков, далеко не всегда корректно и оправданно [Сокал, Брикмон 2002: 
эл. ресурс]. Однако непонятный и загадочный в силу своей перегруженности математическими терминами «лакановский дискурс» с его 
концепцией топологии личности с конца 1960-х годов вызывает к себе 
неослабевающее внимание ученых-гуманитариев разного профиля и 
оказал большое влияние на современную психологию.
Профессором факультета психологии МГУ А.Ш. Тхостовым в рамках развиваемого им нового научного направления, получившего 
название психологии телесности, была создана модель построения 
топологии субъекта, которая не совпадает с эмпирическими границами его тела, а может быть как вынесена вовне, так и погружена 
внутрь тела и даже в само содержание сознания, что позволяет 
по-новому поставить целый ряд актуальных вопросов — от понимания телесности и психопатологических феноменов до проблем коммуникации, обучения, воспитания, власти, наслаждения, смерти, ответственности, вины и свободы [Тхостов 2002; 1994].
Изучая физиологию и координацию естественных движений человека в норме и патологии, еще в середине ХХ в. известный советский 
психофизиолог Н.А. Бернштейн различал в геометрических образах их 
топологию и метрику, подчеркивая, что для топологии безразличны 
масштаб движения и то положение тела, в котором движение необхо

Введение

димо выполнить, а важна конечная цель, определяющая конкретную 
«мышечную формулу» рисунка движения. Человек опирается на топологию, а не на метрику, поэтому одно и то же ритмическое движение, 
повторенное множество раз, никогда не совпадает точно по своим траекториям, но демонстрирует удивительное постоянство конечной, целевой точки: для топологического построения движения важны лишь 
начальный и конечный пункты, промежуточные же, определяющие 
траекторию, значат гораздо меньше [Бернштейн 1990]. В том числе и на 
этой основе к началу XXI в. сформировалась так называемая соматическая, или телесная, топология, базирующаяся на представлении о человеке как о существе движущемся, причем не только в физическом, но и 
в психическом и социальном пространствах [Соматическая топология...: эл. ресурс]. Практическим (точнее — коммерческим) ее приложением стали столь популярные сегодня и широко рекламируемые разнообразные тренинги и коучинги, проводимые под модной вывеской 
«нейролингвистического программирования третьего поколения».
Использование пространственных характеристик (протяженность, 
удаленность, взаиморасположенность и пр.) доказало свою плодотворность и перспективность и для описания социально-политических 
явлений. «Изучение и определение закономерностей политического 
пространства как проекции ментальной конструкции политического 
в знакомое и понятное физическое пространство плюс использование 
методов, заимствованных из математики, и образует предмет политической топологии» [Леонтьев, Леонтьева 2011: эл. ресурс; см. также: 
Баталов 1995; Мохов 2002 и др.]. В некотором смысле сюда примыкают и работы Н.В. Халиной, выполненные на стыке политологии и 
лингвистики и также основанные на топологическом подходе [Халина 
2015; 2016; Халина, Пивкина 2016].
Аналогичным образом обстоит дело и в социологии, где «еще в 
конце ХХ в. оформилось направление так называемой социальной 
топологии» [Гуц, Паутова 2015: 93]. «Речь идет о “социальной топологии” как динамической структуре пространства социальных различий и о “топосе” (или “социальной позиции”) как социологически конструируемой единице этого пространства. Социальная топология — 
структура-гештальт, дающая исследователям адекватное видение 
социологических предметов в непрерывных трансформациях. Топология социологически отражает плюрализацию социального порядка» 

Полубиченко Л.В. Филологическая топология: теория и практика

[Шматко 2001: 15]. Последовательное применение этого подхода при 
изучении местных (муниципальных) сообществ находим в цикле 
работ Т.И. Макогон [Макогон 2011, 2012, 2013], он же используется при 
рассмотрении проблемы свободы в современном мире [Бетев 2008].
Среди ученых, первыми обратившихся к теоретическим ресурсам 
топологического мышления для решения проблем современной социологии, называют и выдающегося французского социолога, философа, 
публициста Пьера Бурдьё [Социальная топология...: эл. ресурс], и британского исследователя Джона Ло [Вахштайн 2006]. «Что стоит за 
обращением социологии к топологической метафоре? Прежде всего 
стремление дать новую концептуализацию “формы”, условиям ее 
устойчивости и изменчивости, непрерывности и дискретности. От 
“формальной социологии” Г. Зиммеля до “фрейм-анализа” И. Гофмана 
не прекращались попытки создания фундаментальной социальной 
морфологии, науки о формах социальной координации. Топология, с ее 
стремлением дать строгое (но не количественное) описание трансформирующихся форм, становится притягательным теоретическим ресурсом для осмысления опыта подвижного, изменчивого (“текучего”, в 
понятиях “социальной топологии”) мира» [Вахштайн 2006: 29].
Осмысление общих закономерностей, оснований и критериев 
структурирования социального пространства, подвергшихся существенным трансформациям к концу ХХ в., является уже задачей социальной философии, где она также нередко формулируется в топологических терминах. Приведем характерный пример из недавней работы: 
«В таких условиях изменяется не только картина мира, но и атрибутивность самого бытия. Постсовременный человек пребывает в постоянном движении, превращаясь в номада (кочевника). Новая топология, изложенная в номадическом проекте Ж. Делёза и Ф. Гваттари, 
предлагает отказаться от восприятия пространства как устойчивой 
формы координации материальных объектов, так как само движение 
в состоянии постмодерна качественно меняется, утрачивая начальную и конечную точки покоя» [Шляков 2015: 251; см. также: Аникин 
2014; Ермолаева 2006 и др.].
Топологическая интерпретация разнообразных социальных и 
политических аспектов жизни общества, естественно, распространяется и на проблематику, которую принято выделять в рубрику «культура и искусство». Так, например, культуролог Л.В. Никифорова зада