Английский юмор для детей и взрослых с чувством юмора


АНГЛИЙСКИЙ ЮМОР ДЛЯ ДЕТЕЙ И ВЗРОСЛЫХ С ЧУВСТВОМ ЮМОРА

Автор переводов Слава Рабинович





3-е издание, стереотипное







Москва Издательство «ФЛИНТА» 2021

УДК 821.111
ББК 84(4Вел)

    А64


Редактор и автор вступительных статей к книге и поэме Л. Кэрролла «Охота на Снарка» д-р филол. наук В.С. Рабинович



А64      Английский юмор для детей и взрослых с чувством юмора. В пер.
     С.М. Рабинович [Электронный ресурс] — 3-е изд., стер. — М. : ФЛИНТА, 2021. — 256 с.

     ISBN 978-5-9765-2842-0

     В книге представлено множество образцов английского юмора в переводе С.М. Рабинович - относящихся к разным периодам английской истории и к разным литературным жанрам, от комической эпитафии и лимерика и до поэмы, совершенно разной тональности - от доброго «детского» юмора и до родственного свифтовскому безысходного сарказма и очень характерного для англичан макабрического «черного юмора». Английский юмор в книге тематически и отчасти жанрово систематизирован; отсюда - названия разделов: «Родителям об этих маленьких негодяях», «Лимерики», «Мужчина и женщина», «Социальнофилософические», «Жизнь, как она есть», «Писательские тайны», «Веселый взгляд на кладбище». Отдельным разделом представлена поэма Л. Кэрролла «Охота на Снарка» - также в переводе С.М. Рабинович. Книга адресована широкому кругу читателей, любящих и/или понимающих (что вовсе не обязательно одно и то же) английский юмор или же желающих его полюбить и/или понять.


УДК 821.111
ББК 84(4Вел)






ISBN 978-5-9765-2842-0

         ©Валерий Рабинович, вступительная
                                 статья, 2016
                                 © Слава Рабинович, переводы, 2016
                                 © Игорь Игнатьев, иллюстрации, 2016
                                 © Издательство «ФЛИНТА», 2016

        Предисловие






   Английский юмор — явление в некотором смысле парадоксальное. Англичане вообще-то — очень серьёзные люди. Английский мир — очень серьёзный мир, до занудности серьёзный. Он чужд итальянской или испанской лёгкости отношения к миру, он открыт изначальному трагизму мироздания. При этом он очень ритуализирован, большое внимание уделяет условностям. Знаменитый прапорщик из советских анекдотов с его общеизвестным «Почему у вас пуговица не пришита? А ведь с этого начинается Родина» — он на самом деле очень английский, этот прапорщик. Для классического англичанина последних полутора-двух столетий родина (а также честь, достоинство, самоуважение, нравственность, а ещё устойчивость мироздания) начинается с пришитой пуговицы, отглаженных манжет, железной пунктуальности и вообще со следования мириадам условностей. Где же здесь остаться месту для юмора? И тем не менее среди очень немногих народов, чей юмор стал мировой ценностью, — именно англичане.
   Собственно народов, прославившихся именно своим юмором, — совсем немного. Чей юмор знаме

нит? Еврейский, ну ещё — советский (то есть общий для сжатых в единое химерическое пространство народов), ну ещё — одесский (а одесситов можно считать отдельным народом) и английский. Вот в общем-то и всё. С той ещё оговоркой, что английский юмор в той или иной степени пропитал собой всё англоязычное пространство — и Америку тоже (потому в этой книге встречаются и тексты, созданные американцами, — по крайней мере, по месту жительства и по гражданству).
   Ну с еврейским юмором всё понятно. Это юмор гонимых, преследуемых, бездомных и безземельных (в высшем, сакральном смысле). Им единственное, что оставалось, — смеяться над своими гонителями, не воспринимать их до конца всерьёз, ну и над самими собой — тоже подсмеиваться, чтобы от жалости к себе рассудок не потерять.
   С советским юмором тоже всё понятно. Среди тех, кто душевно принадлежал к великой общности под названием «советский народ», такой юмор был вовсе не в ходу. Это был юмор если и не диссидентский, то во всяком случае — фрондёрский, юмор тех, кому было стыдно за свою страну в её тогдашнем виде, за «свинарники» с телеантеннами для иностранных гостей, за бутерброд рабочего Васи с «чёрной икрой» из килькиных глаз, за «вождя» в глубоком маразме и за собственные «бурные и продолжительные аплодисменты» в его честь.
   Чувство юмора вообще-то, как правило, — удел в чём-то ущемленных. Я почти не видал людей с чувством юмора среди очень (повторяю — очень!) богатых и успешных. Они обычно поразительно серьёзны. Они горды и самодостаточны. За рабочим столом, на пляже, даже, наверное, в постели - они священнодействуют. Какое уж тут чувство юмора!
   Так и с народами. Гордой и самодостаточной Америке, например, своего собственного (не «при

4

витого» от англичан) юмора явно недостаёт. Но Ан-глия-то тоже страна гордая, самодостаточная, самовлюблённая (по крайней мере, была такой до самого недавнего времени, до крушения Империи), с ощущением своей мировой миссии, «бремени белых». Откуда взялся её юмор?
    Может быть, истоки этого юмора — в тех самых доходящих до смешного английских условностях, с которых, как уже говорилось выше, «начинается родина». Вернее, в их восприятии самими англичанами. Ведь что интересно — окружив себя множеством условностей, англичане и воспринимают их как условности. Им следовали — и это не мешало над ними смеяться.
    Дело в том, что английская цивилизация вообще — очень рукотворная. Она создана людьми, не желающими зависеть от природы. «Мы не можем ждать милостей от природы» — это не только мичуринское, это ещё и английское. По отношению к англичанам природа всегда была скуповата как по части даров, так и по части всяких ужасных катаклизмов. Вечная дождливая прохлада, пасмурное небо, неважная земля. На этой скупой земле, под этими скупыми небесами англичане построили великолепную рукотворную цивилизацию, отлаженную почти как часы — почти образец упорядоченности. Сами построили, почти без помощи природы. Народам, постоянно взирающим на природу ожидающим или устрашённым взглядом, обычно не до юмора. Природа — это очень серьёзно. Она может порадовать солнцем и урожаем, может испепелить засухой, может смыть водой. Перед ней трепещут. А если природа загнана в рамки, если зонтик цивилизации надёжно защищает тебя от перепадов её настроения — ты избавлен от этого трепета перед великим и непостижимым. Ты — житель мира рукотворных условностей, над которыми не грешно и посмеяться.

5

    Вот так — классическая английская верность условностям вовсе не мешала воспринимать их как всего лишь условности, которые сами по себе вовсе не священная корова. Просто — это диктовал викторианский рационализм — этим (или каким-то другим на их месте) условностям нет альтернативы. Иначе — хаос. Потому что без-условностей — нет. Даже Бог в традиционном британском понимании — в некотором смысле фантом, та же самая условность, то высшее, что организует и дисциплинирует, удерживает от зла и вдохновляет на свершения, а что есть это Высшее и есть ли оно на самом деле — похоже, для англичан не так уж важно. Ведь не случайно же у Киплинга периодические апелляции к этой Высшей Условности сочетаются со стихийным язычеством («Ведь туземный народ по сделанному тобою богов твоих познаёт») и даже со стихийным дарвинизмом («Ещё на деревьях отчих от них усвоил народ»...). Просто должна быть система условностей, которые удерживают здание цивилизации. Это для англичан — незыблемо. Но над этими условностями, сохраняя им верность, англичане считали и считают возможным смеяться. Следовать — и смеяться.
    Ведь можно же жить в доме — и при этом подсмеиваться над какими-то нелепостями в его конструкции. Дом от этого не перестанет быть отчим, родным и любимым, который страшно потерять и который стоит того, чтобы его защищать. Вот общепринятая система условностей и была для англичан тем домом, в котором жили. Но жизнь в таком доме вдохновляла и вдохновляет англичан на строительство (пусть в воображении) других, «игрушечных» домов — то есть альтернативных систем условностей, которые живут по своим внутренним законам. Параллельно дому, в котором живут реально, англичане построили всенародно любимый «Дом, который построил Джек», который, впрочем,

6

тоже многократно пародийно «перестраивался» — хотя бы и в «Алисе в стране чудес» (помните «А это веселая императрица»...)?
   Вот так уж вышло, что собирательный английский Джек очень любит строить «альтернативный» дом — вернее, конструировать, прикидывать, каким он может быть. А что если сделать его лучше нынешнего? Каким он тогда будет? И появляется утопия (а англичане очень любили создавать утопии). А что если взять — да и «перестроить» чужой утопический дом, так чтобы все основные элементы конструкции «дома счастья» остались, но он был бы при этом «домом ужаса»? И появляется антиутопия. А что если построить... смешной дом? Карнавальный дом! Это — тоже один из фундаментов английского юмора.
   Англичане обожали и обожают создавать вымышленные альтернативные миры, которые по внешним формам, по оболочке, по обрамлению очень похожи на мир реальный, только вот наполнение этих форм с точки зрения здравого смысла — абсурдно, бессмысленно, странно. Как в «Алисе в стране чудес» Кэрролла. Или как в знаменитых лимериках Эдварда Лира, которые он сам называл «нонсенса-ми». У лировских лимериков — чёткая структура, «строгая форма» (почти как у серьёзнейших и, как правило, несколько занудных сонетов), фиксированное содержание. Нормальная оболочка для рассказа. Есть буквально всё необходимое. Человек из какого-то места обладает какими-то свойствами или привычками или просто что-то делает (или с ним что-то случается). Это вызывает какую-то реакцию окружающих, а герой лимерика как-то на эту реакцию реагирует. Только. это свойство, или привычка, или действие, или событие — какие-то совсем уж необычные, да и реакция окружающих (если она есть) — тоже.

7

       Одна молодая леди на Мальте всё время играла ноктюрны на альте. Её слушали дружно кони все на конюшне — эту милую леди на Мальте.
       Один любопытный старик с Милуок смотрел, как жена выпекает пирог. Вышло так по ошибке, что в пирог вместо сливок запечён был старик с Милуок.
   Английский юмор — это иногда юмор шокирующий, юмор, способный вызвать недоумение, даже, может быть, негодование. Как можно смеяться над детством? И как можно смеяться над смертью? Англичане — смеются.
     Начнем с детства. Нет, разумеется, не чужд англичанам и образ чистого ребенка с божественным началом в душе — и у Блейка такой образ присутствует, и у Диккенса. Но вообще-то особого пиетета перед детством английская культура не испытывает.
            Семь фунтов веса и два фунта талька. Вот вам младенец, в просторечье — лялька.
   Англия — страна, традиционно славящаяся суровым, даже жестоким воспитанием. Может быть, это связано с её имперским положением: чтобы столетиями удерживать в повиновении огромные колонии, многократно превосходящие саму Англию и территориально, и по населению, ей нужно было воспитывать «бравых парней» — смелых, выносливых, преданных Империи и не очень много рассуждающих, — чтобы в решающий момент рука не дрогнула. В процессе такого воспитания, неотъемлемой частью которого была жесткая дрессировка, личность

8

неизбежно упрощалась, примитивизировалась, огрублялась. Потом у этих «бравых парней» была бурная и опасная молодость в далеких тропических краях, с оружием или без, но на переднем крае. А потом эти «бравые парни», заслуженные и разбогатевшие, возвращались на берега родной Темзы и постепенно превращались в парадоксально мыслящих пожилых джентльменов. У них начиналась другая жизнь. И они уже со своего Олимпа свысока смотрели на новых «бравых парней» и на их «полуфабрикаты» — детей, на себя в прошлом. Впрочем, и их бравые потомки были, как правило, настолько далеки от них, что испытывали по отношению к ним двусоставное чувство, включающее в себя дежурное почтение — и трепетное ожидание наследства.
     Я сроду не охотился на лань, мне случай всё никак не подвернулся, но если б всё же мне пришлось стрелять, я знаю точно — я б не промахнулся.
     Мой старый и богатый дядя Джон, пусть он живёт — его ничем не раню. Я так его люблю! Меня так любит он! Ах, Боже, если б был он ланью!
     В саду растут деревья и цветы, всегда боюсь за них, уж мне поверьте. Вдруг град нагрянет, буря налетит — и все они умрут ужасной смертью! Люблю я дядю Джона, слов тут нет! И ясным днём люблю, и тёмной ночкой. Дай Бог ему прожить ещё сто лет!
     Вот только б деревцем он был или цветочком!
   Ну как таких «потомков» воспринимать всерьёз? Если всерьёз — они достойны гнева и проклятий. Но ведь понимали и понимают мудрые седовласые джентльмены — кого проклинать и за что проклинать! Сами такими были. Остаётся не обижаться на тупую

9

и неблагодарную молодежь и держать её в узде. И смеяться над ней, и даже над детьми, над детством, над своим прошлым, сохраняя таким образом свой заслуженно высокий статус.
   Серьёзная литература для детей в классической Англии традиционно была очень назидательной, прямолинейно назидательной. «Описание ужасной и внезапной смерти Марты Дж., дурной девочки, предавшейся пороку лжи и обмана» из серии «Спутник ребёнка» — такая книга вручается Джен Эйр из романа Ш. Бронте — это никакая не пародия, никаких даже намёков на пародию в «Джен Эйр» нет. На подобном воспитывали детей. Но в силу уже названной склонности англичан «перестраивать» построенное (особое наслаждение — чтобы «римейк» был ещё и смешон), естественно, не могла остаться без внимания зубоскалов и всеми пережитая в нежные годы назидательно-устрашительная литература. Как такое не спародировать? И вот несравненный Хилэр Беллок пишет «Книгу зверей для несносных детей», а потом — «Ещё одну книгу зверей для совсем никудышных детей», где по внешним признакам есть всё, что есть в обычной «назидательной» литературе для детей. Есть ребёнок, обладающий неким недостатком или допустивший некую оплошность. Есть обрушившееся на него возмездие. Часто есть нравоучительная формула в финале. Только... возмездие это какое-то очень уж странное, неправдоподобное, абсурдное. И реакция окружающих не менее странная. Допустим, герой одной из «хилэрбеллоковских» устрашительных историй, имеющий вполне естественное для ребёнка обыкновение убегать от няни. съедается львом. Медленное пожирание львом мальчика даже как будто смакуется:
          ...Учтите, лев не знает лени и по кусочку ест, как правило.

10