Перевод с западного. Формирование политического языка и политической мысли в Японии XIX в.

Douglas R. HOWLAND 

TRANSLATING 
THE WEST
Language
and Political Reason
in Nineteenth-Century
Japan 

University of Hawaii Press
HONOLULU

Дуглас ХАУЛЕНД

ПЕРЕВОД 
С ЗАПАДНОГО
Формирование 
политического языка 
и политической мысли 
в Японии XIX в.

2020

Челябинск • Москва
СОЦИУМ

Электронное издание

УДК 32.001(520)»18»
ББК 66.1(5Япо)
Х26

Перевод с английского: А. В. Матешук

Научный консультант: 
д. филос. н., ведущий научный сотрудник Института Востоковеденния РАН 
Е. Л. Скворцова

Х26
Хауленд, Дуглас.

Перевод с западного. Формирование политического языка и политической 
мысли в Японии XIX в. / Д. Хауленд ; пер. с англ. А. В. Матешук. — Эл. изд. — 
1 файл pdf : 380 с. — Москва ; Челябинск : Социум, 2020. — Систем. требования: 
Adobe Reader XI либо Adobe Digital Editions 4.5 ; экран 10". — Текст : электронный.

ISBN 978-5-91603-716-6

Изучая трансформацию политической мысли в Японии XIX в. (в связи с открытием 
Японии внешнему миру в результате военного давления со стороны США), Дуглас Хауленд исследует перенос из Западной Европы и США в Японию ключевых концепций — 
«свобода», «верховенство права», «представительное правление», «личная автономия», 
«независимость», «права», «суверенитет», «общество».
Западные понятия трудно было выразить на японском языке, и поэтому, чтобы освоить западную политическую мысль, японцам пришлось изобретать соответствующую 
терминологию. Эта работа была проделана в процессе перевода классиков британской 
либеральной традиции — Г. Спенсера, Дж. С. Милля, С. Смайлса и др.
Усилия по европеизации в сфере идей послужили фундаментом, на котором японские 
общественные и государственные деятели реализовали проект создания современного 
государства.
После прочтения этой книги, посвященной событиям последней трети XIX в., становится понятно, почему в XX в. Япония первой из стран Востока стала интегральной 
частью индустриально развитого Запада.

УДК 32.001(520)»18» 
ББК 66.1(5Япо)

Электронное издание на основе печатного издания: Перевод с западного. Формирование политического языка и политической мысли в Японии XIX в. / Д. Хауленд ; пер. 
с англ. А. В. Матешук. — Москва ; Челябинск : Социум, 2020. — 378 с. — ISBN 978-5-90640162-5. — Текст : непосредственный.

В соответствии со ст. 1299 и 1301 ГК РФ при устранении ограничений, установленных техническими средствами защиты авторских прав, правообладатель вправе требовать от нарушителя 
возмещения убытков или выплаты компенсации.

ISBN 978-5-91603-716-6
© Социум, 2020
© University of Hawaii Press, 2002
© А. В. Матешук, перевод, 2020

СОДЕРЖАНИЕ

СКВОРЦОВА Е. Л. ЯЗЫК КУЛЬТУРЫ И КУЛЬТУРА ЯЗЫКА . . . . . . . . . . . . . . 7

ОТ АВТОРА  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 25

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 29

ВВЕДЕНИЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 31

Японская европеизация в XIX в. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 40
Историография понятия буммэйкайка . . . . . . . . . . . . . . . . . 48
Проблема семантической прозрачности . . . . . . . . . . . . . . . . 51
Историчность понятий в переводе . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 60

ГЛАВА 1. ПРОЕКТ ПРОСВЕЩЕННОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ . . . . . . . . . . . . . . 67

Буммэйкайка: просвещенная цивилизация . . . . . . . . . . . . . . 69
В дополнение: «цивилизация и просвещение» . . . . . . . . . . 75
Просвещенная цивилизация и долг ученых . . . . . . . . . . . . . 77
Цивилизация и язык . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 84
Спор о китайской учености . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 89
Цивилизация и моральный характер . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 95

ГЛАВА 2. ПЕРЕВОДЧЕСКИЕ ПРИЕМЫ 

Аутентичность и доступность . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .109
Аналоги и их разработка  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .120
Переводные слова и заимствованные слова . . . . . . . . . . . .127
Приведение к единообразию: 
стандартизация и формализация . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .136

ГЛАВА 3. КОНСТРУИРОВАНИЕ СВОБОДЫ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .143

Автономия и личная свобода действий . . . . . . . . . . . . . . . .146
Независимость и эгоизм  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .151
Религиозная свобода: личная вера 
и коллективный культ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .158
Свобода печати: естественный прогресс 
и временная паника . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .167

И ЯЗЫКОВЫЕ ТРАНСФОРМАЦИИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .103

Д. ХАУЛЕНД. ПГЛАВА 4. УСТАНОВЛЕНИЕ РАЗЛИЧИЯ

МЕЖДУ ПРАВОМ И СУВЕРЕНИТЕТОМ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .175

«Перевод» западного закона и западных 
политических институтов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .177
Минкэн: права человека или право народа . . . . . . . . . . . . .184
Дискуссия в газетах по вопросу о суверенитете 

ГЛАВА 5. ФОРМИРОВАНИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ 

О НАРОДЕ И ОБЩЕСТВЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .213

Социальный статус в эпоху Токугава: 
четыре сословия народа . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .215
Самопрезентация буржуазии и самураев 
в качестве общества 

«Общество» в эволюционной теории прогресса 
Герберта Спенсера  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .235

ЗАКЛЮЧЕНИЕ  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .249

ПРИМЕЧАНИЯ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .255

ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .317

ПРИЛОЖЕНИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .336

ГЛОССАРИЙ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .341

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .353

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .359

Самураи как представители народа в движении 
за национальное собрание  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .227

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .219

. . . . . . . . .195

.204
Фукудзава Юкити о государственном праве . . . . . . . . . . .

Е. Л. Скворцова

ЯЗЫК КУЛЬТУРЫ И КУЛЬТУРА ЯЗЫКА

Заметки на полях книги Д. Хауленда 

На первом курсе философского факультета МГУ, когда я только 
начинала изучать японский язык, читавший у нас курс философии 
античности проф. А. С. Богомолов спросил, зачем я это сделаю. 
«Мне интересен язык, построенный на иных, чем семья индоевропейских языков, основаниях», — ответила я, хотя и испытывала невероятное напряжение на первых порах освоения японской 
иероглифики и лексики. «Тебе следует знать, что, затратив много 
времени и сил, ты в результате не сможешь нормально писать даже 
по-русски», — предупредил меня Богомолов. — «Но почему?» — «Потому что иностранный язык, в особенности такой, как тот, что ты 
взялась учить, никогда не будет просто пустой формой для выражения твоих мыслей. Он заставит тебя мыслить иначе», — ответил 
профессор. Прав был мудрый Алексей Сергеевич! На протяжении 
многих лет моя мысль под влиянием японского как бы двигалась 
«по кругу» (с такой структурой мышления я столкнулась, переводя 
работы Нисиды Китаро, крупнейшего философа Японии) и никак 
не выстраивалась в принятую в западном мире логическую последовательность, слова не желали становиться в линейный логический 
ряд. Лишь путем выработанного на протяжении многих лет целенаправленного самоконтроля мне удалось — да и то далеко не в каждом 
случае — преодолеть влияние японского языка на мой умственный 
процесс. В дальнейшем я нашла подтверждение словам профессора в исследованиях, посвященных социокультурному опыту разных 
народов. 
В данном отношении весьма показательна ссылка известного 
российского лингвиста В. М. Алпатова на мнение одного из замечательных немецких просветителей: «Нередко считается, что язык — 
лишь оболочка, в которую заключаются те или иные мысли и идеи, 
а для культуролога — вспомогательное средство для познания культуры. Но еще почти два столетия назад великий мыслитель Вильгельм 

Д. ХАУЛЕНД. Пфон Гумбольдт писал: “Язык тесно переплетен с духовным развитием человечества и сопутствует ему на каждой ступени его локального прогресса или регресса, отражая в себе каждую стадию культуры”»1. Монография проф. университета Милуоки Дугласа Хаулэнда 
«Переводя Запад» является ярким и в высшей степени обоснованным подтверждением тезиса В. фон Гумбольдта. Она посвящена 
начальному 20-летнему периоду революционной для Японии эпохи 
Мэйдзи (1868—1911), когда японские интеллектуалы в процессе мучительных проб и ошибок создавали новый понятийный аппарат 
для освоения научных и политических концепций Запада с целью их 
освоения и внедрения в японское общественное сознание. Специализация книги — лингвокультурология. Из многочисленных примеров, 
взятых автором из произведений японских мыслителей раннего периода эпохи Мэйдзи, видно, насколько прав был Гумбольдт, считавший язык одной из главных составляющих культуры народа, которая, 
в свою очередь, является обязательным контекстом для полнокровного существования языка. Методологическая база исследования Хаулэнда — работы социолога Норберта Элиаса, а также труды ученых 
германской школы Бегрифсгешихте (Begriffsgeschiche, история понятий) — Р. Козеллека, О. Бруннера, В. Конце и др. — посвященные 
связям языка с его социокультурным контекстом. 
Логично поэтому читается раздел, посвященный критике теории «прозрачности смысла», или семантической прозрачности. 
Проблема семантической прозрачности была сформулирована Артуром О. Лавджоем2 в работе «Великая цепь бытия» и была принята рядом ученых США в качестве метода историографии. Суть этой 
теории заключается в утверждении, что текст вместе с содержащимися в нем понятиями сравнительно легко может быть изъят из 
своего исторического и социокультурного контекста и, будучи перенесен на иную почву, сохранит все свои свойства. Эта теория представляет собой, по словам Хаулэнда, «абстрагирование идей от их 
контекстов» «и упрощенные классификации идей»3. 
Хаулэнд выражает несогласие с такой, например, трактовкой этой концепции, согласно которой «правовое государство» 
(Rechtstaat) для Р. фон Гнойста — то же самое, что для японского 
просветителя эпохи Мэйдзи Ито Хиробуми. Таким образом, понятие «правового государства» оказывается вневременнóй идеей, 
одинаковой всегда и везде, что, по мнению Хаулэнда, является неправомерным упрощением. Такая критическая позиция автора, направленная своим острием на теорию «прозрачного смысла», представляется мне весьма актуальной. 

Я9

На примере Японии, которая была во второй половине ХIХ в. 
рецептором западной культуры, Хаулэнд убедительно доказывает: 
в понятийной сфере, сфере духа, отражающейся в предельных понятиях 
лингвокультур разных народов, границы смыслов проводятся по-разному. 
Японские интеллектуалы того времени, как демонстрирует американский ученый, провели в кратчайшие по историческим меркам 
сроки сложнейшую и тончайшую операцию по «сшиванию сосудов» 
живых культур Японии и Запада с тем, чтобы в теле традиционной, 
феодальной в своей политической основе, страны потекла новая 
кровь прогрессивных преобразований. Самураи, бывшие высшим 
социальным классом феодальной Японии и считавшиеся примером образованности, ответственности и трудолюбия для трех низших страт: крестьян, ремесленников и торговцев (система си-нō-кōсё4), — взяли на себя львиную долю трудов и ответственности перед 
народом и страной за донесение до них основных положительных 
смыслов западной цивилизации. Близкие к правящим кругам и олигархату Японии самураи, объединившиеся в группу под названием 
«Мэйрокуся» («Объединение 6-го года Мэйдзи»), внесли наиболее 
существенный вклад в создание новой терминологии. Трудность 
состояла не только в формулировке и затем «обкатке» главных политических понятий, без которых было невозможно ни принятие 
конституции, ни разработка закона о национальном собрании. 
Главным было добиться внедрения этих понятий в общественное 
сознание страны, без чего были бы затруднены любые преобразования и в сфере гуманитарного знания, и в экономике новой Японии. 
В процессе работы над новым политическим лексиконом для 
Японии выяснилось, что сам Запад далеко не един в понимании 
собственных политических основоположений (например, понятие юриспруденции, права, имело существенные различия в англоамериканской и континентальной трактовках). Задачей японских 
интеллектуалов было подобрать не просто самый прогрессивный,
но и самый оптимальный для конкретной японской социокультурной среды того времени вариант политических преобразований, 
отраженный в соответствующих понятиях и словах. Д. Хаулэнд показывает, что при переводе слов и понятий5 авторы предлагали, как 
правило, сразу несколько вариантов перевода. Многое из предложенного постепенно выходило из употребления, и в итоге в политическом дискурсе укоренились лишь наиболее идентичные понятия. 
В отношении бытового или естественнонаучного лексикона 
дело с переводом обстояло проще. Для конкретных явлений и предметов было легче подобрать подходящие комбинации знаков из без

Д. ХАУЛЕНД. Пдонных иероглифических закромов. К примеру, «трамвай или электричка» — дэнся (букв.: электрическая повозка); «химия» — кагаку 
(наука о превращениях) и т.п. Для абстрактных же понятий, вроде 
бы интуитивно ясных каждому европейцу или американцу, таких как 
«свобода», «суверенитет», «право» или «общество», ни в китайской 
цивилизации, которой принадлежала Япония, ни в самой японской 
культуре аналогов не существовало. Лозунг вакон- сай (японская 
душа — западные знания), аналог давнего лозунга вакон-кансай (японская душа — китайские знания), обнаружил свою недостаточность 
для полноценного восприятия достижений Запада. Китайская цивилизация, как и японская, обращалась к человеку на конфуцианском 
языке долга-ответственности, а не свободы и права. 
Но догнать западную культуру даже в техническом и экономическом отношении было невозможно без усвоения базовых оснований 
западной экономики и политики, а также без создания условий для 
личной самореализации каждого японца. Юридическое равенство 
людей перед законом, являясь необходимым условием развития капиталистических отношений, требовало осознания японцами понятий «права», «общества» и «свободы». При этом, как показывает 
автор, ни одно из этих понятий, будучи даже многократно употребленным в текстах японских интеллектуалов, не смогло бы принести нужный эффект вне японского культурного и политического 
контекста. Потребовались соответствующие дискуссии и дебаты; 
в прессе и в публичных выступлениях шла общественная апробация 
целого пучка новых японских терминов для западных понятий.
Реставрация Мэйдзи была призвана объединить всех японцев 
в единую общность «японский народ», а для этого — создать экономические, политические и образовательные условия для приобщения всех жителей островов как к родной традиционной культуре, 
так и к мировой передовой цивилизации. К этой эпохе, ставшей 
эпохой всесторонних реформ, Япония подошла неплохо подготовленной в образовательном отношении. Правда, это было традиционное конфуцианское образование, состоявшее в заучивании наизусть древних текстов и в усвоении основ математики (соробан). 
В древних текстах нашла свое отражение китайская философская мысль, в которой напрочь отсутствовала идея прогресса. Эта 
мысль, как и ее японская форма, ориентировалась скорее на циклические изменения природы, в лучшем случае отмечая, что любое 
движение вперед, подобно природным процессам, непременно сопровождается некоторым откатом назад (дзюн-гяку6). Что касается 
культуры, то в китайских учениях, и тем более в традиционно япон

Я11

ском синтоизме, она никогда не считалась, как на Западе, чем-то 
враждебным и противостоящим Природе. Более того, культура представала здесь, на Востоке, явлением глубоко природным; письменность, например, виделась столь же врожденным, природным качеством для человека, как пятна — для шкуры леопарда и полосы — для 
шкуры тигра. Это касалось и японской поэзии, которая со времен глубокой древности считалась такой же естественной способностью самовыражения человека, как пение у соловья или кваканье у лягушки. 
Идея прямолинейного прогресса во что бы то ни стало, прогресса как ценности культуры, была глубоко чужда китайской цивилизации. И в этом пункте японские интеллектуалы, желавшие 
родине только добра (отождествляя добро с прогрессом), ухватили 
самую суть цивилизационных различий дальневосточной и западной духовных парадигм. Запад рвался вперед любой ценой, не видя 
ни в чем причин для остановки своего порыва, не задумываясь о последствиях, возникающих на этом пути — о революциях и гражданских войнах и пр. (инерцию этого процесса мы наблюдаем и сегодня). Тысячелетний же Китай стремился к другому: не к прогрессу 
как таковому, а к совершенствованию человеческого общества по 
образцу природы (с ее циклическими принципами) и при этом — 
к недопущению смуты, к миру в Поднебесной. Поэтому, по китайским меркам, прогресс мог быть только временным, за рывком вперед должен был неизбежно следовать откат назад, точно так же, как 
за летней жарой следуют осенние заморозки. 
В результате, в ходе истории в рамках конфуцианства и отчасти 
буддизма были сформулированы традиционные требования к представителям правящей верхушки страны. В первую очередь они 
должны были обладать главными качествами китайского «благородного мужа» — цзюньцзы (яп. кунси): человеколюбие — гуманность; 
долг — ответственность; вера — доверие; истина — искренность; ритуал — сыновняя почтительность. Однако в эпоху Мэйдзи «отсталая» 
китайская мысль подверглась критике как со стороны японских 
почвенников-кокугакуся7, так и со стороны прогрессистов-либералов типа Фукудзава Юкити8 и Токутоми Сохо9. Правда, причины 
критицизма в адрес китайского знания у нативистов и прогрессистов были разными. Кокугакуся еще со времен Мотоори Норинага10 
критиковали китайскую мудрость за излишний рационализм и идеализм, оторванность от эмпирии (в природе нет никакого принципа 
ри11). Культивируемая в конфуцианстве бесстрастность, указывали 
они, есть признак мертвого, а не живого человека. Прогрессистылибералы же делали основной упор на отсутствие в конфуцианстве 

Д. ХАУЛЕНД. Пинтереса к объективному, бесстрастному, аксиологически нейтральному научному знанию и на превозношение им «устарелой» 
общественной иерархии. Сюда же добавлялась критика сложнопостижимости иероглифики, издревле заимствованной японцами 
у китайцев.
Между тем свобода европейского индивидуума, его якобы неотъемлемые естественные права, устремленность к счастью обладания 
и пр. — все это для японца было не чем иным, как разновидностью 
злых страстей, таких как, скажем, самолюбие, алчность и зависть, 
которые резко порицались и Конфуцием, и, тем более, Буддой. 
Следовательно, с точки зрения японцев, ни о каком бесстрастном 
и объективном знании у европейцев не могло быть и речи. Тем не 
менее, несмотря на очевидную для японского восприятия ущербность гоббсовского индивидуализма, несмотря на явную — в понимании японцев — недостаточность регулирования общественных 
отношений только в русле юридического равенства (закрывающего 
глаза на неравенство фактическое), Японии приходилось считаться 
с западным преимуществом в области экономики. 
Тем не менее для японских политических деятелей на первый 
план выходили этические ценности, причем этические ценности предыдущей эпохи. Мыслителям Запада казалось очевидным, «что конституционная демократия и промышленный капитализм содержат 
в себе общепризнанную и самую совершенную этику. Но японские 
интеллектуалы, преподаватели и политики фактически оспаривали 
индивидуализм и свободу действия, отстаивавшийся английским либерализмом ХIХ в.»12 У японцев свобода, например, ассоциировалась 
с анархией и своеволием. В результате перед ними встала задача соединения, казалось бы, несоединимого: индивидуализма с общинностью, свободы с ограничением, интеграции с дифференциацией, рационализации экономики и политики с мифологией синто. Каждый 
раз сочетание принципов определялось «на ощупь», при параллельном поиске адекватного описания и определения главных смыслов 
в понятиях и терминах. 
Особая ценность исследования Хаулэнда — в демонстрации процесса определения смысла основополагающих политических понятий еще до окончательного устоявшегося их вида. Читая книгу американского профессора, мы знакомимся с различными вариантами 
этих понятий, в различных сочетаниях, с разными оттенками смысла, уясняем вместе с автором путь формирования каждого понятия 
в конкретной социокультурной обстановке. Вслед за Хаулэндом мы 
начинаем понимать, что европеизация представляла собой слож