"Капитанская дочка" А. С. Пушкина

Российский государственный педагогический университет

им. А. И. Герцена

О. В. Богданова

«КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА»

А. С. ПУШКИНА

Санкт-Петербург

Издательство РГПУ им. А. И. Герцена

2019

УДК 82-221
ББК 83.3(2РОС=РУС)

Б 73

Научный редактор: доктор филологических наук Л. К. Оляндэр

Рецензенты: доктор филологических наук Г. М. Седова

доктор филологических наук А. Б. Перзеке

Богданова О. В.

Б 73
«Капитанская дочка» А. С. Пушкина. СПб.: Изд-во РГПУ им. 
А. И. Герцена, 2019. — 90 с. [Сер. «Текст и его интерпретация». 
Вып. 07]

ISBN 978–5–8064–2663–4

Научная монография доктора филологических наук О. В. Богдановой «“Капитан
ская дочка” А. С. Пушкина» продолжает серию «Текст и его интерпретация», посвященную проблемам современного взгляда на развитие русской литературы ХIХ–
ХХ веков и вопросам своеобразия творчества отдельных писателей.

Издание предназначено для специалистов-филологов, студентов, магистрантов, 

аспирантов филологических факультетов гуманитарных вузов, для всех интересующихся историей развития русской литературы ХIХ–ХХ веков.

ISBN 978–5–8064–2663–4

УДК 82-221

ББК 83.3(2РОС=РУС)

© О. В. Богданова, 2019
© С. В. Лебединский, дизайн обложки, 2019
© Издательство РГПУ им. А. И. Герцена, 2019

Я думал некогда написать исторический 

роман, относящийся к временам Пугачева, 
но, нашед множество материалов, я оставил 
вымысел и написал Историю Пугачевщины.

А. С. Пушкин — А. Х. Бенкендорфу,

6 декабря 1833 г.

Освещение истории замысла и творческого воплощения романа 

А. С. Пушкина «Капитанская дочка» (1836) в отечественном литературоведении было начато так давно и осуществлено столь тщательно1, 
что к фактологической стороне вопроса сегодня, кажется, уже вряд ли 

1 См., напр.: Блок Г. П. Пушкин в работе над историческими источниками / 

Изд-во Академии наук СССР. М.; Л.: Наука, 1949; Петров С. М. Исторический 
роман А. С. Пушкина / Изд-во Академии наук СССР. М.: Наука, 1953. С. 107–133;
Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М.: Художественная литература, 1957. 416 с.; Оксман Ю. Г. Пушкин в работе над «Историей Пугачева» и повестью «Капитанская дочка» // От «Капитанской дочки» 
к «Запискам охотника». Саратов: Саратовское книжное изд-во, 1959. 314 с.;
Измайлов Н. В. Об архивных материалах Пушкина для «Истории Пугачева» // 
Пушкин: Исследования и материалы. Т. III. Л.: Наука, 1960. С. 438–454; Петрунина Н. Н., Фридлендер Г. М. Над страницами Пушкина. Л.: Наука, 1974. 168 с.; 
Макогоненко Г. П. «Капитанская дочка» А. С. Пушкина. Л.: Художественная 
литература, ЛО, 1977. 112 с.;
Гиллельсон М. И., Мушина И. Б. Повесть 

А. С. Пушкина «Капитанская дочка». Комментарий. Л.: Просвещение, 1977. 
192 с.; Овчинников Р. В. Над Пугачёвскими страницами Пушкина. М.: Наука, 
1981. 160 с.; Петрунина Н. Н. Проза Пушкина. Л.: Наука, 1987. 335 с.; Лотман Ю. М. Идейная структура «Капитанской дочки» // Лотман Ю. М. В школе 
поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М.: Просвещение, 1988. 
С. 107–124; Овчинников Р. В. Записи Пушкина о Шванвичах // Пушкин: Исследования и материалы АН СССР / Ин-т русской литературы (Пушкинский 
Дом). Л.: Наука, 1991. Т. 14. С. 235–245; Шмид В. Пушкин // Шмид В. Проза 
как поэзия. СПб.: Инапресс, 1998. С. 11–170; Лотман Ю. М. Пушкин. СПб.: 
Искусство-СПб., 1999. 847 с.; Скатов Н. Н. Пушкин. Русский гений. М.: 
Классика, 1999. 592 с.; и др.

что-либо можно добавить. Между тем интерпретационные ракурсы 
пушкинского текста продолжают приоткрывать новые содержательные грани, предлагают более широкие перспективы осмысления не только исторических событий, составивших основу нарративного плана романа, но и тех смысловых контекстов, которые 
автор эксплицировал как на уровне сюжетно-композиционном, так 
и на уровне ментальном (модальная установка героя-мемуариста и 
героя-издателя). Иными словами, хрестоматийно знакомый классический текст и сегодня оказывается открытым для новых исследовательских поисков, интерпретационных ходов и дискурсивных 
практик.

В попытке интерпретации «Капитанской дочки» концептуально 

важным оказывается то обстоятельство, что пушкинский роман находится в прямом межтекстовом диалоге с «Историей пугачевского 
бунта»1 (1834), произведением историко-культурологического характера, ставшим результатом жгучего интереса Пушкина к важнейшим 
событиям российского прошлого, в частности — к событиям крестьянского восстания под предводительством Емельяна Пугачева 
1773–1775 годов.

Глубокая заинтересованность в истории пугачевского бунта, от
разившаяся (в том числе и) в четырехмесячном отпуске с целью посещения мест реальных событий (Оренбург, Уральск, Казань, Симбирск, Нижний Новгород и др.) и последующая стремительность в 
написании «хроники» Пугачева, свидетельствуют о некоторой «жадности» Пушкина-историка, о намерении воспользоваться благоприятным моментом (= благосклонностью государя) и успеть донести до 

1 В современной науке принято именовать «Историю пугачевского бунта» 

«Историей Пугачева» (именно под таким названием «История…» включается (в 
том числе и) в академическое собрание сочинений Пушкина). Однако, на наш 
взгляд, подобная издательская практика ошибочна, ибо «переименование», 
предложенное государем Николаем I, было согласно принято Пушкиным (см. 
дневник от 28 февраля 1834 г.: «Государь позволил мне печатать Пугачева: мне 
возвращена моя рукопись с его замечаниями (очень дельными)» (Пушкин А. С. 
Полное собр. соч.: в 10 т. 4-е изд. Л.: Наука, ЛО, 1978. Т. 8. Автобиографическая 
и историческая проза. С. 394). К тому же известно, что одно из возможных (собственно пушкинских) названий было «История пугачевщины». Публикаторская 
практика советских исследователей и издателей, на наш взгляд, была мотивирована необходимостью «сблизить» позиции народного Пушкина с духом народного восстания. Научных оснований к искажению названия пушкинского произведения нет — в печати оно появилось как «История пугачевского бунта».

читателя факты, «стертые» из памяти современников и потомков указами Екатерины II1, обнародовать фрагменты ранее засекреченных 
государственных и дворцовых архивов, сделать «тайны государственные <…> историческим материалом»2. Литератор И. И. Дмитриев 
в письме к Пушкину от 10 апреля 1835 года писал об этом: «…вы 
смели напоминать о том, что некогда велено было предать забвению…»

Сразу после появления «Истории пугачевского бунта» (вышла 

в свет в декабре 1834 г.) стало ясно, что «исторический отрывок» 
(именно так дефинирован жанр в «Предисловии») не нашел сочувственного отклика у читателей и вызвал ряд критических оценок, был 
сочтен творческой неудачей Пушкина — «В публике очень бранят 
моего Пугачёва…»3 Однако в рамках настоящего исследования конститутивным оказывается не сам факт приятия творческого успеха 
или неуспеха писателя-историка, но аксиологический изобразительный ракурс — стратегия творческого отображения как важнейших 
событий крестьянского бунта, так и личности предводителя восстания 
Емельяна Пугачева.

Исследователями уже неоднократно констатировалось, что в тек
сте «Истории пугачевского бунта» вождь крестьянского восстания 
изображен как вор, злодей, разбойник. В «Замечаниях о бунте» упоминается его «скотская жестокость»4. Сподвижники Пугачева неизменно именуются шайкой презренных бунтовщиков, проклятой сволочью, сбродом, грабителями, изменниками и злоумышленниками. 
Описываемые события сопровождаются оценочной авторской дефи
1 «Правительство запретило народу толковать о Пугачеве, коего имя волно
вало чернь» (Пушкин А. С. История Пугачева // Пушкин А. С. Полное собр. соч.: 
в 10 т. Т. 8. С. 148). Далее ссылки на «Историю пугачевского бунта» даются по 
URL: lib.pushkinskijdom.ru

2 Пушкин А. С. Предисловие [к «Истории Пугачева»] // Пушкин А. С. Пол
ное собр. соч.: в 10 т. 4-е изд. Т. 8. С. 109. Далее ссылки на «Предисловие» даются по URL: lib.pushkinskijdom.ru

3 Или: «“История Пугачевского бунта”, не имев в публике никакого успеха, 

вероятно, не будет иметь и нового издания…» (Пушкин А. С. Об истории пугачевского бунта (Разбор статьи, напечатанной в «Сыне отечества» в январе 
1835 г.) // Пушкин А. С. Полное собр. соч.: в 10 т. Т. 8. С. 263). Далее ссылки на 
«Об истории пугачевского бунта» даются по URL: lib.pushkinskijdom.ru

4 Пушкин А. С. Замечания о бунте // Пушкин А. С. Полное собр. соч.: 

в 10 т. Т. 8. С. 251. Далее ссылки на «Замечания о бунте» даются по URL:
lib.pushkinskijdom.ru

ницией — театр беспорядков, преступное заблуждение, кровавое 
поприще. Бердская слобода, лагерь Пугачева, конституирован как 
«вертеп убийств и распутства», «полный офицерских жен и дочерей, отданных на поругание разбойникам». 

Яркость материала, репрезентируемого Пушкиным в «Исто
рии…» из свидетельств очевидцев и документов дворцовых архивов, 
броска и характерологична, эпизоды, представленные историком, типологичны и обличительны.

«К нему <Пугачеву> привели Харлова, обезумленного от ран и 

истекающего кровью. Глаз, вышибенный копьем, висел у него на щеке. Пугачев велел его казнить и с ним прапорщиков Фигнера и Кабалерова, одного писаря и татарина Бикбая. Гарнизон стал просить за 
своего доброго коменданта; но яицкие казаки, предводители мятежа, 
были неумолимы…»

«Харлова и семилетний брат ее были расстреляны. Раненые, они 

сползлись друг с другом и обнялись. Тела их, брошенные в кусты, 
оставались долго в том же положении…»

«Пугачев повесил Чернышева, тридцать шесть офицеров, одну 

прапорщицу и калмыцкого полковника, оставшегося верным своему 
несчастному начальнику…»

«С Елагина, человека тучного, содрали кожу; злодеи вынули из 

него сало и мазали им свои раны. Жену его изрубили…»

«Вдова майора Веловского, бежавшая из Рассыпной, также нахо
дилась в Татищевой: ее удавили. Все офицеры были повешены…»

«Крепость была разорена и выжжена, церковь разграблена, ико
ны ободраны и разломаны в щепы…»

«В церкви <…> оклады с икон были ободраны, напрестольное 

одеяние изорвано в лоскутья. Церковь осквернена была даже калом 
лошадиным и человечьим…»

Об осаде мятежниками Оренбурга: «Голод час от часу становился 

ужаснее. Лошадиного мяса, раздававшегося на вес, уже не было. Стали есть кошек и собак. В начале осады, месяца за три до сего, брошены были на лед убитые лошади; о них вспомнили, и люди с жадностию грызли кости, объеденные собаками…»

«Инвалидная команда приведена была к Пугачеву. Майор Юр
лов, начальник оной, и унтер-офицер, коего имя, к сожалению, не сохранилось, одни не захотели присягнуть и в глаза обличали самозванца. Их повесили и мертвых били нагайками...»

О Казани: «Город стал добычею мятежников. Они бросились гра
бить дома и купеческие лавки; вбегали в церкви и монастыри, обдирали иконостасы; резали всех, которые попадались им в немецком 
платье. <…> Разбойники, надев на себя женские платья, поповские 
стихари, с криком бегали по улицам, грабя и зажигая дома. <…> Казанка была запружена мертвыми телами…»

«Вскоре настала весенняя оттепель; реки вскрылись, и тела уби
тых под Татищевой поплыли мимо крепостей. Жены и матери стояли 
у берега, стараясь узнать между ними своих мужьев и сыновей…»

«27 июля Пугачев вошел в Саранск. <…> Триста человек дворян 

всякого пола и возраста были им тут повешены…»

«…овладев Саратовом <…> Пугачев повесил всех дворян, по
павшихся в его руки, и запретил хоронить тела…»

«Казни происходили каждый день. Овраги около Берды были за
валены трупами расстрелянных, удавленных, четвертованных страдальцев. Шайки разбойников устремлялись во все стороны, пьянствуя 
по селениям, грабя казну и достояние дворян…»

В ходе кровопролитного восстания было «убито до смерти» не
счетное количество людей, нередко — почти случайно, попутно.

«Пугачев повесил капитана по жалобе крепостной его девки…»
«Пугачев ехал мимо копны сена — собачка бросилась на него. Он 

велел разбросать сено. Нашли двух барышень — он их, подумав, велел повесить…»

«В городе убито 7 человек, в том числе одна баба, шедшая за во
дой…»

«То ли еще будет! — говорили <…> мятежники, — так ли мы 

тряхнем Москвою».

Писатель-документалист в нейтральном (преимущественно) по
вествовании не редуцирует эмоции: «Вот такие люди колебали государством!», — восклицает Пушкин, и в его инвективе выразительны 
как смысл высказывания, так и его восклицательная интонация. 

С точки зрения исследователей советского времени (сделавших 

многие неоспоримо важные и существеннейшие наблюдения над текстами «Истории пугачевского бунта» и «Капитанской дочки»), критически негативное отношение Пушкина к событиям изображаемого им 
народного выступления объяснялось, как правило, (1) подцензурными 
соображениями, (2) «недопониманием» со стороны Пушкина (на раннем этапе обращения к материалу) значимости решающей роли

народных масс в национально-освободительном движении или 
(3) «маскировочной» стратегией, «от обратного» позволившей Пушкину осудить «линию поведения либерального меньшинства правящего класса, сдавленного рамками полицейско-крепостнического 
государства»1. Так, длинный перечень имен, жертв пугачевского бунта, воспроизведенный Пушкиным в примечаниях к восьмой главе 
«Истории…», Ю. Г. Оксманом расценивался «не как обличение “злодейств самозванца”», но… «как грозное предостережение правящему 
классу»2. Суждения Пушкина воспринимались не прямо и непосредственно, но косвенно, на уровне мнимого подтекста — идеология советского времени диктовала необходимость великого русского поэта 
обратить в ярого и убежденного сторонника народной вольницы, певца-предтечу будущих революционных масс3. 

В арсенале пушкинских творческих стратегий действительно 

наличествовал прием активизации подтекста, многократно использованный им (например, весьма насыщенно в «Медном всаднике»4

и, как будет показано ниже, в «Капитанской дочке»), однако «История пугачевского бунта» представляла собой в жанровом отношении совершенно иное образование: поэтическое воображение уступало место точному следованию подлинному документу, вымысел и 
домысел жестко подчинялись принципу историзма. Неслучайно исследователями автор «Истории пугачевского бунта» часто и справедливо квалифицируется не как художник, но как историк. Но 
именно поэтому в «Истории…» не доверять искренности и подлинности суждений Пушкина убедительных оснований нет — позиция 
писателя-историка эксплицирована прямо и очевидно. В самом 
обобщенном смысле можно утверждать, что в «Истории пугачевского бунта» мыслительные интенции Пушкина ориентированы на 

1 Оксман Ю. Г. Пушкин в работе над романом «Капитанская дочка» // Пуш
кин А. С. Капитанская дочка. Л.: Наука, ЛО, 1984. С. 145.

2 Оксман Ю. Г. Пушкин в работе над «Историей Пугачева» // Пушкин А. С. 

Собр. соч.: в 10 т. Т. 7. С. 377.

3 См.: «…рядом с обликом дворянской России, дворянской культуры в 

пушкинском тексте возникает и образ восстания, вырастающий до образа России 
народной» (Карпов А. А. Пушкин-художник в «Истории Пугачева» // Пушкин: 
Исследования и материалы / АН СССР. ИРЛИ (Пушкинский Дом). Л.: Наука, 
ЛО, 1978. Т. 8. С. 51–61. С. 58).

4 См.: Богданова О. В. «Наше описание вернее…» (А. С. Пушкин): Образы 

Петра и бедного Евгения в «Медном всаднике» // Богданова О. В. Современный 
взгляд на русскую литературу ХIХ — середины ХХ века. СПб., 2017. С. 45–74.

обличение стихии народного возмущения, с долей поэтической метафорики обозначенного как пожар1. Пушкин по возможности широко продемонстрировал разгул неуправляемой народной гульбы, 
сопровождаемой грабежом, убийствами, разбоем, и как историк стоял 
на позициях приверженца власти законного монарха и преданных 
ему дворянин, не приемлющих произвол и беззаконие крестьянской 
стихии.

Знакомым с текстом «Истории пугачевского бунта» очевидно, 

что прозвучавшее выше утверждение не вполне точно отражает позицию Пушкина. К финальным главам в тексте «Истории…» начинают 
проступать иные коннатативные определения, правда, главным образом касающиеся отдельных бунтовщиков, но не бунта в целом. 

О казачестве: «Жалобы сего смирного и доброго народа не дохо
дили до высшего начальства…» 

О Хлопуше: «Славный каторжник был привезен в Оренбург, где 

наконец отсекли ему голову в июне 1774 года».

О Пугачеве: «сей предприимчивый и деятельный мятежник…»
«Бунтовщики дрались храбро…» И др. 
В «Замечаниях о бунте» Пушкин признавал: «Уральские казаки 

(особливо старые люди) доныне привязаны к памяти Пугачева…»

Однако доминирующая тенденция «Истории…» остается неиз
менной — бунт разбушевавшейся голытьбы, нацеленной на объявление «народу вольности» и «истребление дворянского рода», вызывает 
ужас и неприятие историка. Пушкин констатировал, что «никогда мятеж не свирепствовал с такою силою…», «негодовал» на его «зверскую свирепость».

Не случаен финальный итог «Истории пугачевского бунта»: 

«В конце 1775 года обнародовано было общее прощение и повелено 
всё дело предать вечному забвению. Екатерина, желая истребить воспоминание об ужасной эпохе, уничтожила древнее название реки, коей берега были первыми свидетелями возмущения. Яицкие казаки переименованы были в уральские, а городок их назвался сим же 
именем. Но имя страшного бунтовщика гремит еще в краях, где он 
свирепствовал. Народ живо еще помнит кровавую пору, которую —
так выразительно — прозвал он пугачевщиною».

1 См. напр.: «Рейнсдорп, испуганный быстротою пожара, собрал совет»; 

«Жители бегали взад и вперед по улицам, как на пожаре»; «край, где снова разгорался пожар, оставался почти беззащитен»; «пламя могло ворваться в самую 
Сибирь»; и др.

В опоре на приведенные суждения легко смоделировать некий 

диаметрально противоположный «идейный переворот», произошедший (вдруг) в сознании Пушкина, обратившегося вслед за «Историей 
пугачевского бунта» к созданию художественного романа о пугачевской вольнице — «Капитанской дочке», пронизанного поэтизацией 
личности народного вождя и воспевающего мощь и размах казацкокрестьянского восстания1. Точка зрения Пушкина, как будто бы, модифицировалась и, можно подумать, модифицировалась кардинально. 
Однако подобного рода «трансформация» выглядит по меньшей мере 
странной применительно к Пушкину, одному из «самых умных людей 
России» (Николай I), за два (или менее) года якобы и как будто бы
полярно пересмотревшего свою рефлексию по отношению к событиям крестьянской войны. На наш взгляд, констатация подобного рода 
«контрапункта» в позиции писателя не только не мотивирована, но и 
ошибочна. С нашей точки зрения, роман «Капитанская дочка» стал 
органичным продолжением «Истории пугачевского бунта», вступал в 
диалогические отношения с «хроникой», другое дело, что круг вопросов в пределах романной наррации серьезно расширялся, позволяя в 
своей философской мощи и изысканности поэтической формы Пушкину-художнику превзойти Пушкина-историка.

1 См.: «Программная новизна “Капитанской дочки” в том и состоит, что не 

любовь, а народная борьба стала “двигательницею событий” этого романа» (Макогоненко Г. П. «Капитанская дочка» А. С. Пушкина. С. 31).