Правды ищи: идея справедливости в русской лингвокультуре

С.Г. Воркачев 

Правды ищи: 

идея справедливости в русской лингвокультуре 

Монография 

3-е издание, стереотипное

Москва
Издательство «ФЛИНТА» 
2020

УДК 81
ББК  81 

В75 

Р е ц е н з е н т ы : 

В.И. Карасик, д-р филол. наук, проф.; 
В.Б. Кашкин, д-р филол. наук, проф.;
О.А. Леонтович, д-р филол. наук, проф. 

В75 

Воркачев С.Г. 
Правды  ищи:  идея  справедливости  в  русской 
лингвокультуре  [Электронный  ресурс]:  монография  / С.Г. 
Воркачев – 3-е изд., стер. – М.: ФЛИНТА, 2020 – 192 с. 

ISBN 978-5-9765-2395-1 

В монографии исследуются представления о справед
ливости в русском научном, религиозном и языковом сознании на материале этических, библейских, художественых и 
масс-медийных текстов, лексикографии, паремиологии, поэзии, а также в ответах современных респондентов. 

Адресуется широкому кругу лингвистов и всем, кто ин
тересуется проблемами лингвокультурологии и лингвоконцептологии. 

УДК 811 
ББК 811 

ISBN 978-5-9765-2395-1 
 © Воркачев С. Г., 2015 
© Издательство «ФЛИНТА», 2015 

ОГЛАВЛЕНИЕ 
 

Введение…………………………………………………………..
Глава 1. Идея справедливости………………………………….

1.1 Лингвокультурная концептология: становление и 
перспективы…………………………………………..

1.2 «Формула справедливости»………………………….
1.3. «Так оно, пожалуй, и лучше»……………………….
Выводы…………………………………………………….

Глава 2. Идея справедливости в научном и религиозном  
дискурсах…………………………………………………………

2.1 Quisque suum ………………………………………….
2.2 Правда Божия …………………………………….......
Выводы…………………………………………………….

Глава 3. Идея справедливости в языковом сознании…………

3.1. Правда земная………………………………………...
3.2. «Товарищ правда»…………..………………………..
3.3 Сила не в силе…………………………………….......
3.4 «Молодое сердце»…………………………………….
3.5 От каждого по понятиям …………………………….
3.6 «Палеонтология правды»…………………………….
Выводы…………………………………………………….

Заключение………………………………………………………
Литература………………………………………........................

4
8 
 
8 
25 
33 
39 
 
41 
41 
55 
78 
80 
80 
89 
97 
108 
128 
149 
169 
172 
177

 
3 

ВВЕДЕНИЕ 
 
По утверждению Дж. Роулза, справедливость представляет 
собой «основную добродетель общественных институтов», без 
которой, как писал Августин Блаженный, государство превращается в «вертеп разбойников»; в устах платоновского резонера – 
Сократа – справедливость – «достоинство души», которое «драгоценнее всякого золота» (см.: Платон 1971, т. 3: 104, 128). Эта 
добродетель, «более удивительная и блестящая, чем вечерняя и 
утренняя звезда» (Аристотель), заключает в себе все прочие добродетели и, тем самым, выступает как универсальная основа морали в целом (см.: Аристотель 1998: 247–248). В представлении 
Владимира Соловьева она соответствует одному из двух правил 
альтруизма (отрицательному) – «не делай другому ничего такого, чего себе не хочешь от других», которое дополняется правилом милосердия (положительным) – «делай другому все то, чего 
сам хотел бы от других» (Соловьев 1990, т. 1: 168). 
Справедливость была и остается основным предметом западноевропейской этической мысли со времен Античности: типология справедливости, разработанная в трудах Аристотеля 
(см.: Аристотель 1998: 245–276), почти в неизменном виде сохранилась и в наши дни; проблемам справедливости посвящен 
наиболее крупный труд Платона – «Государство», где мыслитель 
уже иногда отличает справедливость правовую категорию от 
справедливости категории моральной. В Новое время философия 
справедливости, разработанная в трудах И. Канта и Д. Юма, легла в основу представлений о достоинстве, свободе и правах человека. Монографическое исследование справедливости принадлежит перу Г. Спенсера (Спенсер 1898), а в конце прошлого века её 
проблемам посвятил свою книгу Дж. Роулз (Роулз 1995). Не обходит вниманием проблему справедливости и современная российская философская наука (см., например: Бобылева 2007).  
По наблюдениям этнопсихологов представления о справедливости входят в число наиболее значимых констант, формирующих менталитет нации в любой этнической культуре, отличаются этноспецифичностью (см.: Миллер 2003: 262) и эволюционируют крайне медленно. 

 
4 

В российской лингвистике семантика справедливости изучается преимущественно в её специфически языковом воплощении: в качестве одного из лексико-семантических вариантов слова «правда», противопоставленного другому его варианту – «истине» (см.: Арутюнова 1999: 543–616; Колесов 2004: 123–129; 
Степанов 1997: 318–332). Культурно-языковая специфика собственно справедливости и производных от основы «справедлив-» 
исследуется в работе И. Б. Левонтиной и А. Д. Шмелева (Левонтина-Шмелев 2000: 281–292; 2005: 363–377), а в работе Анны 
А. Зализняк описывается несправедливость как инференционный 
компонент семантики «обиды» и «совести» (см.: Зализняк; 2006: 
273–289). 
Как и исследованные ранее лингвокультурные концепты 
счастья (Воркачев 2004) и любви (Воркачев 2007б), идея справедливости, безусловно, носит телеономный – ориентированный 
на смысл жизни – характер (от греч. τελοξ – результат, завершение, цель и νοµοξ – закон), за неё русскому человеку и умереть 
не жалко: «Правда и Справедливость! За Правду и умереть согласен» (Тургенев 1982, т. 10: 186). 
Справедливость, как, наверное, никакое другое мыслительное образование, представляет собой «идейную» сущность (ср.: 
«идеологема правды» – Бобылева 2007: 15), для адекватного понимания и описания которой необходимо привлечение её семантического противочлена – несправедливости. 
Как представляется, язык, отражающий и фиксирующий в 
символах «обыденное сознание», в эмбриональном, неартикулированном и противоречивом виде содержит весь универсум 
этических теорий: «все во всем», как античная философия содержала в себе все последующее множество научных теорий. В 
задачи исследования идеи справедливости входит: 1) выделить 
семантические признаки справедливости и принципы их объединения в теорию (концепции) в этическом и психологическом 
дискурсе; сформировать прототип; 2) выделить семантические 
признаки справедливости и принципы их объединения в концепцию в религиозном дискурсе; сформировать прототип. Просеять сквозь классификационное «сито» научного и религиозного 
прототипов данные языка. Сопоставить эти данные качественно и 

 
5 

количественно с религиозным и научным прототипами и получить сведения об этническом менталитете, отраженном в обыденном (языковом) сознании. 
Материал для этического дискурса дали философские и 
психологические тексты, энциклопедические этические и психологические словари, сборники афоризмов; для религиозного – 
Библия и патристика; для языкового сознания – художественная литература (поэзия), лексикография, паремиология, опрос 
респондентов и тексты средств массовой информации. 
Цель и задачи исследования определяют композиционную 
структуру работы. Она состоит из общего раздела, посвященного 
проблемам лингвоконцептологии, становлению лингвоидеологии, отысканию «формулы справедливости» как прототипической 
модели этой семантической категории и описанию её функционирования в «карнавализованном дискурсе». Затем идут глава, 
описывающая вербализацию идеи справедливости в специализированных видах дискурса – научном и религиозном, и глава, в 
которой исследуется её «оязыковление» в обыденном сознании: в 
паремическом фонде русского языка, ответах респондентов, русской поэзии и масс-медийных текстах. 
В работе приняты следующие сокращения библейских источников: 
 
Исх.
Исход

Быт.
Бытие

Лев.
Левит

Вт. 
Второзаконие

Нав.
Иисус Навин

Суд.
Судей

1 Цар.
1 Царств

2 Цар.
2 Царств

2 Пар.
2 Парлипоменон

Пс.
Псалтирь

Пр.
Притчи

Ек.
Екклесиаст

Ис.
Исаия

Иер.
Иеремия

Иез.
Иезекиль

 
6 

Ос.
Осия

Ам.
Амос

Мих.
Михаил

Авв.
Аввакум

Соф.
Софония

Мф.
Матфея

Лк.
Луки

Ин.
Иоанна

Деян.
Деяния

Иак.
Иакова

1 Пет.
1 Петра

2 Пет.
2 Петра

1 Ин. 
1 Иоанна

Рим.
Римлянам

1 Кор.
1 Коринфянам

2 Кор. 
2 Коринфянам 

Гал. 
Галатам 

Еф. 
Ефесянам 

Флп.
Филиппийцам

Кол.
Колоссянам

2 Тим.
2 Тимофею

Евр.
Евреям

1 Прем.
1 Книга Премудрости Соломона

2 Прем.
2 Книга Премудрости Соломона

 
 

 
7 

Глава 1 
 
ИДЕЯ СПРАВЕДЛИВОСТИ 
 
1.1 Лингвокультурная концептология:  
становление и перспективы1 
 
«Лингвокультурологический поворот», начавшийся в российском языкознании полтора десятка лет назад, по своей значимости сопоставим, наверное, с лингвистическим поворотом в философии середины прошлого века, в результате которого язык 
стал рассматриваться как предельное онтологическое основание 
мышления и деятельности (Витгенштейн, Гуссерль, Хайдеггер). 
В случае лингвокультурологии это основание стало усматриваться в симбиозе языка и культуры: в задачи этой научной дисциплины входит изучение и описание взаимоотношений языка и этноса, языка и народного менталитета. На сегодняшний день становится вполне очевидным, что с антропоцентрической переориентацией парадигмы гуманитарного знания общая направленность лингвистической науки на установление соответствий 
между структурой универсальных логических и специфических 
языковых (главным образом грамматических) категорий сменилась направленностью на выявление различий семантики инвариантных категорий философии (преимущественно этики) и психологии и их вариативных реализаций в лексике конкретных этнических языков (см.: Воркачев 2007а: 10–11). 
Имя «концепт» (лат. conceptus/conceptum) – номинант семиотической категории, родившееся в длительном средневековом 
споре ученых-схоластов о природе универсалий и в классической 
латыни зафиксированное лишь в значениях «водоем», «воспламенение», «зачатие» и «плод (зародыш)» (см., например: Дворецкий 1949: 195), этимологически представляет собой семантический аналог русского слова «понятие». В российской науке о 
языке, где оно активно используется в качестве протермина 

1 Воркачев С. Г. Лингвокульурная концептология: становление и перспективы // Известия РАН. Серия лит-ры и языка. 2007. Т. 66, № 2. С. 13–22. 

 
8 

(«зонтикового термина») с начала 90-х годов, оно обрело новую, 
заметно более насыщенную событиями жизнь, выстояв в конкурентной борьбе с такими претендентами, как «лингвокультурема» (Воробьев 1997: 44–56), «мифологема» (Базылев 2000: 130–
134), «логоэпистема» (Верещагин–Костомаров 1999: 70; Костомаров–Бурвикова 2001: 32–65), так и не поднявшимися над уровнем авторских неологизмов (см. подробнее: Воркачев 2003: 5–6). 
Несмотря на сомнения в его методологической состоятельности («концепт – это квазиметодологическая категория» – Сорокин 2003: 292), концепт, безусловно, представляет собой прежде 
всего гносеологичекое, эвристическое образование – «ментафакт» (Красных 2003: 155), как и артефакт, определяемое своей 
функцией: в данном случае функцией инструмента и единицы 
познания. Если, в целом, utilitas expressit nomina rerum, то потребность гносеологическая вызвала к жизни понятие и имя концепта так же, как и понятия и имена всех иных семиотических категорий. 
В то же самое время концепт как «объект из мира “Идеальное”» (А. Вежбицкая) обладает собственным субъективным и 
межсубъектным бытием и, тем самым, собственной онтологией. 
Свою судьбу, очевидно, имеют не только книги (habent fata sua 
libelli), но и научные понятия, не составляет исключения, видимо, 
в этом плане и «концепт». Родившись около десяти столетий тому назад в качестве имени для обозначения духовных сущностей, 
созданных человеком для понимания самого себя и обеспечивающих связь между разнопорядковыми идеями мира (см.: Неретина 1995: 63, 85, 118–120), сейчас он проходит этап номинативного апогея, когда концептом называют практически все что угодно, от пород дерева (концепт «рябина» – Морозова 2003: 450), 
предметов корабельного оборудования (концепт «якорь» – Солнышкина 2002: 431), элементов рельефа местности и пейзажа 
(концепт «гора» – Ракитина 2003: 291; концепт «луна» – Зайнуллина 2003: 240; концепт «солнце» – Колокольцева 2003: 242; 
концепт «море» – Ракитина 2001) до разновидностей бытового 
хамства (концепт «мат» – Супрун 2003: 158), застолья (Ма Яньли 
2004) и алкогольных напитков. 

 
9 

«Концепт» в нетерминологическом, свободном употреблении – синоним понятия. Терминологизируясь, он немедленно 
становится неким «паролем» – свидетельством принадлежности 
автора текста к определенной научной школе, последователи которой объединены общими теоретическими и методологическими взглядами на сущность и природу своего предмета исследования. В российской лингвистической традиции «концепт», воссозданный для компенсации возникшей эвристической неадекватности классических понятия, представления и значения (подробнее см.: Воркачев 2002: 82–92), в качестве термина «принадлежит» (belongs) главным образом когнитивной лингвистике и 
лингвокультурологии.  
В лингвокогнитологии концепт – «термин, служащий объяснению единиц ментальных или психических ресурсов нашего 
сознания и той информационной структуры, которая отражает 
знание и опыт человека; оперативная содержательная единица 
памяти, ментального лексикона, концептуальной системы и языка мозга (lingua mentalis), всей картины мира, отраженной в человеческой психике» (Кубрякова и др. 1996: 90) – одним словом, 
инструмент и продукт структурирования любых смыслов, выступающих в форме фреймов, сценариев, схем (см.: Бабушкин 1996: 
19–35), «узлов» в семантической сети (см.: Медведева 1999: 29) и 
пр. Естественный язык здесь выступает лишь средством, обеспечивающим исследователю доступ к «языку мозга», поскольку, 
как заметила А. Вежбицкая, «мы можем добраться до мысли 
только через слова (никто еще пока не изобрел другого способа)» 
(Вежбицкая 1999: 293). 
«Концепт» в лингвокультурологических текстах – это, 
прежде всего, вербализованный культурный смысл, и он «по 
умолчанию» является лингвокультурным концептом (лингвоконцептом) – семантической единицей «языка» культуры, план выражения которой представляет в свою очередь двусторонний 
языковой знак, линейная протяженность которого, в принципе, 
ничем не ограничена (см.: Телия 2002: 92; 2004: 681). Определяющим в понимании лингвоконцепта выступает представление о 
культуре как о «символической Вселенной» (Кассирер), конкретные проявления которой в каком-то «интервале абстракции» (в 

 
10 

сопоставлении с инокультурой) обязательно этноспецифичны. 
Тем самым, ведущим отличительным признаком лингвоконцепта 
является его этнокультурная отмеченность. В то же самое время 
язык в лингвокультурологии – не только и не столько инструмент 
постижения культуры, он – составная её часть, «одна из её ипостасей» (Толстой 1997: 312). Собственно говоря, внимание к языковому, знаковому «телу» концепта и отличает его лингвокультурологическое понимание от всех прочих: через свое «имя», 
совпадающее как правило с доминантой соответствующего синонимического ряда, лингвоконцепт включается в лексическую систему конкретного естественного языка, а его место в последней 
определяет контуры его «значимостной составляющей» (см. подробнее: Воркачев-Воркачева 2003: 264). 
Концепт – синтезирующее лингвоментальное образование, 
методологически пришедшее на смену представлению (образу), 
понятию и значению и включившее их в себя в «снятом», редуцированном виде – своего рода «гипероним» (Колесов 2002: 122) 
последних. В качестве «законного наследника» этих семиотических категорий лингвоконцепт характеризуется гетерогенностью 
и многопризнаковостью, принимая от понятия дискурсивность 
представления смысла, от образа – метафоричность и эмотивность этого представления, а от значения – включенность его 
имени в лексическую систему языка. 
Важным следствием многомерности семантического состава 
лингвоконцепта является его внутренняя расчлененность (см.: 
Филатова 2006: 62) – «дискретная целостность смысла» (Ляпин 
1997: 19), не позволяющая включать в число концептов «семантические примитивы» – например, такие операторы неклассических модальных логик, как ‘желание’ и ‘безразличие’, приобретающие статус лингвоконцепта лишь с «погружением» в культуру, где они перевоплощаются в «страсть» и «равнодушие» соответственно. 
К другим отличительным признакам лингвоконцепта относятся также:  
«Переживаемость» – концепты не только мыслятся, но и 
эмоционально переживаются (см.: Филатова 2006: 61), будучи 
предметом симпатий и антипатий (см.: Степанов 1997: 4I) – и 

 
11