Книжная полка Сохранить
Размер шрифта:
А
А
А
|  Шрифт:
Arial
Times
|  Интервал:
Стандартный
Средний
Большой
|  Цвет сайта:
Ц
Ц
Ц
Ц
Ц

Слева, где бьется сердце. Инвентаризация одной политической идеи

Покупка
Артикул: 740291.01.99
Доступ онлайн
150 ₽
В корзину
Что означает сегодня быть левым? До сих пор под понятием «левый» подразумевается «справедливый», «экологичный», «социальный». Каждый хочет быть таким, но каков он на самом деле? Райнер Ханк рассказывает свою собственную «левую» историю и «левую» историю своего поколения, сопоставляя ее с затишьем настоящего времени. При этом он проводит запоздалую инвентаризацию влиятельной политической идеи. Как пишет автор в предисловии: «О чем эта книга? О том, на чем были основаны наши политические убеждения? Как мы оценивали их? Как возникла наша "левая" картина мира? Когда в ней появились первые трещины? И когда я стал либералом?»
Ханк, Р. Слева, где бьется сердце. Инвентаризация одной политической идеи : монография / Р. Ханк ; пер. с нем. Л. Карина. — 2-е изд., электрон. - Москва ; Челябинск : Социум, 2020. - 240 с. - ISBN 978-5-91603-632-9. - Текст : электронный. - URL: https://znanium.com/catalog/product/1096078 (дата обращения: 28.03.2024). – Режим доступа: по подписке.
Фрагмент текстового слоя документа размещен для индексирующих роботов. Для полноценной работы с документом, пожалуйста, перейдите в ридер.
Книга издана при поддержке

Фонда Фридриха Науманна за свободу (Германия)

FÜR DIE FREIHEIT

Friedrich Naumann
STIFTUNG

Knaus

Rainer HANK

link,  
wo das Herz schla¨gt

Inventur einer politischen Idee

Райнер Ханк

Слева,  
где бьется сердце

Инвентаризация одной политической идеи

МОСКВА • ЧЕЛЯБИНСК 
СОЦИУМ

2020

2-е издание, электронное

УДК 329.055.4
ББК 66.6
Х19

FÜR DIE FREIHEIT
Friedrich Naumann
STIFTUNG

Книга издана при поддержке 
Фонда Фридриха Науманна за свободу (Германия)

Перевод с немецкого: Леонид Карин

Х19
Ханк, Райнер.
Слева, где бьется сердце. Инвентаризация одной политической 
идеи / Р. Ханк ; пер. с нем. Л. Карина. — 2-е изд., эл. — 1 файл pdf : 
240 с. — Москва ; Челябинск : Социум, 2020. — Систем. требования: 
Adobe Reader XI либо Adobe Digital Editions 4.5 ; экран 10". — Текст : 
электронный.
ISBN 978-5-91603-632-9
Что означает сегодня быть левым? До сих пор под понятием «левый» подразумевается «справедливый», «экологичный», «социальный». Каждый хочет 
быть таким, но каков он на самом деле? Райнер Ханк рассказывает свою собственную «левую» историю и «левую» историю своего поколения, сопоставляя ее с затишьем настоящего времени. При этом он проводит запоздалую 
инвентаризацию влиятельной политической идеи.
Как пишет автор в предисловии: «О чем эта книга? О том, на чем были 
основаны наши политические убеждения? Как мы оценивали их? Как возникла наша “левая” картина мира? Когда в ней появились первые трещины? И когда я стал либералом?»

УДК 329.055.4 
ББК 66.6

Электронное издание на основе печатного издания: Слева, где бьется сердце. 
Инвентаризация одной политической идеи / Р. Ханк ; пер. с нем. Л. Карина. — Москва : Мысль, 2018. — 238 с. — ISBN 978-5-244-01194-4. — Текст : непосредственный.

В соответствии со ст. 1299 и 1301 ГК РФ при устранении ограничений, установленных 
техническими средствами защиты авторских прав, правообладатель вправе требовать от нарушителя возмещения убытков или выплаты компенсации.

ISBN 978-5-91603-632-9
© Мысль, 2018

Cодержание

I.
Почему мы многое видим, но не замечаем 
того, что имеет решающее значение.  
Почему хорошо иметь мировоззрение  
и как мои родители стали обладателями  
посудомоечной машины . .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 7

II. Почему алчность делает сердце холодным
и где живет тепло. Почему красивые женщины 
сплошь левые и как это связано  
с нашими ценностями  .  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 24

III. Почему свобода вещь трудновыносимая,
а платоновская пещера остается  
столь желанным местом. Почему конвертиты  
(не) предатели, и какие претензии  
свечная промышленность имеет к солнцу   .  .  .  .  .  .  . 78

Апории левых проповедников равенства  . . . . . . . . 157
Апории критиков экономизации . . . . . . . . . . . . . . . . 165
Апории справедливости достижений . . . . . . . . . . . . 179

IV. Почему детский труд — это хорошо,
а GooGle не злюка. Почему банкам нужно 
дать укорот, а Дэн Сяопин сделал  
для бедных больше, чем Мать Тереза  .  . . . . . . . . . . 198

(1) Primark как помощь в развитии  . . . . . . . . . . . . . . 202
(2) «Монополия», или Страх перед Google . . . . . . . 210
(3) Приватизированные доходы, 
социализированные долги . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 215

(4) Зависимость от протянутой руки помощи . . . . . 219

V.
Какие книги были особенно важны 
для написания этой книги . .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 226

VI. Какие люди были важны для этой книги ..  .  .  .  .  .  .  .  . 233
Указатель имен .   .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 234

I. Почему мы многое видим, но не замечаем 
того, что имеет решающее значение.  
Почему хорошо иметь мировоззрение  
и как мои родители стали обладателями 
Посудомоечной машины

Мы часто не видим того, что происходит на самом деле. Или 
замечаем это с большим опозданием. Я, например, не заметил того факта, что 1972 год, когда я наконец-то получил свой 
аттестат зрелости, стал решающим событием не только для 
меня, но и для всей мировой истории. Мои современники 
этого тоже не заметили. Если бы мы это заметили, нам нужно 
было бы весело отпраздновать не только нашу зрелость, но 
и окончательное завершение послевоенной вечеринки. Лучше бы уже все равно не стало.
Именно в 1972 году с Германией распрощалось «экономическое чудо», этот исторически уникальный бум послевоенных лет, принесший немцам гарантированную полную 
занятость, обилие потребительских товаров и завидный 
ежегодный экономический рост. Отцами этого успеха были 
прилежание травмированного войной, поражением, бегством или пленом поколения и счастливое сочетание обстоятельств в мировой экономике. Иностранные рабочие, чьих 
детей мы в нашей начальной школе называли «юго» и «итакер», помогали немцам справляться с тем большим объемом 
работы на заводах и фабриках, который был необходим для 
того, чтобы удовлетворить потребительские пожелания и 
социальные запросы общества, добившегося материального 
благополучия.
Уже в конце 50-х годов мои родители могли позволить себе 
как минимум пол-автомобиля; вторая половина принадлежала 
тете и дяде, жившим за углом. Позднее, в середине шестидесятых, к радиоприемнику добавился телевизор («Nordmende»), 
и в конечном итоге даже еще и посудомоечная машина, которую мои родители постоянно как-то сторонились, как будто 
им надо было защититься от обвинений в том, что они по 
причине собственной лени не хотели мыть посуду руками. 
А вместо поездок в Австрию в пансионат с завтраком мы 

Р. Ханк.
Слева, где бьется сердце 

в середине 60-х, как и многие другие немцы, предпочитали 
поездки в Римини, где при выборе такого адриатического 
варианта альпийского пансионата средств, к сожалению, хватало лишь для третьей линии — с видом на железную дорогу 
вместо моря. Но как бы то ни было: мы кое-чего добились, а я 
в конечном итоге — даже аттестата зрелости.
1972 год стал последним хорошим годом. После этого началось наше настоящее, каким мы его знаем сегодня. 
Инфляция и безработица пришли в наш мир, а рост сказал 
нам «до свидания». Эти далеко идущие перемены в экономической ситуации изменили и страну, и людей. Сначала 
появилось беспокойство, потом скепсис. А прогресс как-то 
испарился. Родители стали переживать из-за будущего своих 
детей, опасаясь того, что они не смогут сохранить достигнутый социальный статус. Многие опасаются того, что люди 
могут разрушить божественное творение навсегда. А там, где 
появляется страх, увеличивается потребность в безопасности, а готовность рисковать идет на убыль.
Прошло достаточно много времени, пока мы заметили, 
что все изменилось. Глубокие исторические перемены, если 
они не связаны с войнами, редко воспринимаются современниками сразу и непосредственно. А признаки этих перемен 
1972—1973 годов проявлялись довольно слабо. Мы, правда, 
заметили, что в некоторые воскресные дни уже нельзя было 
ездить на своем автомобиле. Пустые автобаны, дети, играющие на полосе обгона, — для целого поколения это стало 
таким впечатляющим опытом, о котором те, кто принадлежит к этому поколению, любят рассказывать и сегодня. Но 
что все это означало? Мы смотрели на происходящее как на 
единичное явление. Ведь потом уличное движение возобновлялось в прежнем режиме.
Если и старики этого не заметили, то как могли мы, девятнадцатилетние, заметить что-то из происходящего, когда держали в руках наш аттестат зрелости, который мы, к слову, 
должны были забрать сами у секретаря в приемной директора школы. Не потому, что указанный директор («Rex») был 
настолько лишен вкуса, а потому, что наши предшественники 
(будь то три или четыре выпуска до нас) изгнали из школьной жизни все ритуалы празднования окончания школы 

I. Почему мы многое видим, но не замечаем...
9

с костюмами и струнным оркестром как буржуазные атрибуты. Я после этого позволил себе взяться за изучение католической теологии и литературоведения, не имея ни малейшего 
конкретного представления о будущей профессии. Наличие 
«цели карьерного роста» — сами мы эти слова никогда бы не 
произнесли — не было необходимым в старом мире всеобщей занятости до 1973 года. Ведь работу и профессию люди 
приобретали как нечто само собой разумеющееся; так что все 
должно было образоваться само собой. Я хотел понять «всю 
мира внутреннюю связь» — и после этого его изменить и нужным образом улучшить. Ведь в конечном счете мы тогда были 
левыми. А тот, кто был левым, искал лучший мир. Как-то так.
С тех пор прошло больше сорока лет. Я давно уже не 
левый. В какой-то момент я стал либералом. С субъективной 
точки зрения мы, как уже было сказано, тогда, в этом 1972 — 
последнем хорошем — году совершенно не ощущали того, 
что мы живем в лучшем из миров. Если бы кто-то стал это 
утверждать, мы бы заклеймили его («аффирмативно», добавили бы мы) как консерватора. «Аффирмативность», почти 
ругательство, означала нечто противоположное критическому подходу. Тот, кто хотел быть настроен критически (а кто 
этого не хотел?), знал, что этот мир нужно было в обязательном порядке изменить, ибо то общество, в котором мы жили, 
было плохим обществом.
Для этого было достаточно посмотреть в сторону Вьетнама, где американцы вели несправедливую войну, используя 
свои кошмарные напалмовые бомбы. Или на Латинскую Америку, где помещики эксплуатировали простых крестьян. Или 
на «Третий» мир, который и после завершения эры колониализма по-прежнему эксплуатировался «Первым» миром, по 
причине чего живущие там люди были обречены на то, чтобы 
всегда оставаться бедными. Или бросить взгляд на компанию 
Даймлер в Унтертюркхайме, где рабочие занимались чуждым им трудом, тупо надрываясь у конвейера в цехе, стены 
которого по указанию («аффирмативных») психологов были 
окрашены в светлые тона, поскольку эти психологи в своих, 
служащих интересам капитала исследованиях обнаружили, 
что такие светлые тона мотивируют работников и делают их 
труд более производительным.

Р. Ханк.
Слева, где бьется сердце 

Короче: «система» хромала на обе ноги, политическая 
система была больной, а экономическая тем более. Капитализм причинял намного больше вреда, нежели обеспечивал 
преимущества (если таковые вообще были). Нашим стандартным примером в дискуссиях в старших классах школы были 
лампочки накаливания и нейлоновые чулки, которые произвольно рассчитывались капиталистами на определенный 
срок службы, хотя технический прогресс давно уже сделал 
возможным производство вечно горящих ламп и никогда не 
рвущихся чулок. Капитализм создает себе свой собственный 
спрос, встраивая в свою продукцию извращенным образом 
механизм разрушения. Какое извращение. Человечество давно уже было бы в состоянии полностью удовлетворить свои 
материальные потребности, но у капитализма в этом не было 
никакой разумной заинтересованности.
Экономикой мы тем не менее интересовались достаточно 
мало. В любом случае у нас не было такого ощущения, что для 
того, чтобы стать крупным критиком капитализма, было бы 
полезно иметь хотя бы некоторые базовые представления об 
экономике. Это, скорее всего, было тогда характерно для всех 
нас, студентов философского факультета. Вместе с Адорно 
мы начинали с общего целого, которое, как известно, было 
неверным. Тому, кто смог добраться до таких высот «негативной диалектики», не было больше нужды отправляться в низины теории экономического роста. Среди левых экономистов 
и социологов это уже тогда было не так; они ведь читали своего Маркса. Сегодня это определенно не так. Во всяком случае, те левые (и не только интеллектуальные протагонисты, 
но и умные блогеры и активисты Attac & Co.), участвующие 
в широкой дискуссии наших дней о справедливости, неравенстве и распределении, делают это явно на более высоком 
интеллектуальном уровне, чем мы тогда. Сегодня, когда я уже 
не левый, левые в интеллектуальном смысле стали сильнее. 
Но понятие «быть левым» включает в себя, в общем-то, достаточно много: тогда речь шла обо всем, о прорыве. Сегодня 
речь идет об определенных вещах: неравенстве, справедливости, глобализации и тому подобном.
О чем я намерен говорить в этой книге? То, что сегодня 
не дает мне покоя, это вопрос о том, на чем мы, собственно, 

I. Почему мы многое видим, но не замечаем...
11

строим наши политические убеждения и как мы к ним приходим. Как могла возникнуть наша левая картина мира? Когда 
в моей картине мира появились первые трещины? И когда 
я стал либералом, претендующим на то, что идея свободы 
сегодня в состоянии лучше реализовать тогдашнюю левую утопию, но, разумеется, не таким образом, как мы хотели сделать 
это тогда? Эта инвентаризация воссоздает биографические 
процессы развития и жизненные хитросплетения, отражает 
вопрос о том, откуда, собственно говоря, происходят ценности, обращается к ходу современной истории и становится 
в конечном итоге апологией либерализма. Она обращается 
к презирающим его левым и представляет собой попытку если 
не привлечь противников на свою сторону, то как минимум 
убедить их в моральной серьезности. Либерализм не должен 
позволить морализму левых лишить его права претендовать 
на обладание лучшей концепцией справедливости. Обвинения в бессердечии надо страстно и умело парировать.
Нашей принадлежности к левому флангу никогда не 
предшествовало сознательное решение, как если бы нужно 
было пройти тест (или определиться с помощью своего рода 
общественно-политического онлайнового предвыборного 
приложения «Wahl‑O‑Mat»), где пришлось бы ответить на 
пятьдесят вопросов, чтобы в конечном итоге определиться 
со своей политической принадлежностью к правым, левым 
или либералам («зеленых» тогда еще не было). Эту принадлежность к левым наше поколение немцев, родившихся в 50-е 
годы, приносило с собой уже со школьной скамьи как нечто 
само собой разумеющееся. Конечно, мы восхищались активистами 68-го года, к числу которых мы не принадлежали. 
Наблюдали разговор Руди Дучке на крыше автомобиля во 
Фрайбурге с Ральфом Дарендорфом — эмоционально находясь на стороне Дучке — по телевизору, и, конечно, мы каждый раз были как-то опечалены тем, что активисты 68-го — 
это первопроходцы, которых нам уже никогда не догнать. Но 
зрителями, наблюдающими за происходящим из-за ограды, 
чтобы использовать метафору Райнхарда Мора, ни я, ни мои 
друзья по школе себя не ощущали. Это было бы проявлением 
полной пассивности. Мы хотели быть участниками. Возможно, в качестве эпигонов (хотя и это уже звучит слишком 

Доступ онлайн
150 ₽
В корзину