Юридическая наука и практика: Вып. 7. Ч.1

ФЕДЕРАЛЬНАЯ СЛУЖБА ИСПОЛНЕНИЯ НАКАЗАНИЙ

САМАРСКИЙ ЮРИДИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ

ЮРИДИЧЕСКАЯ НАУКА

И ПРАКТИКА

Альманах научных трудов

Самарского юридического института

ФСИН России

Выпуск 7

Часть 1

Самара 2019

УДК 340
ББК 67

Ю70

Ю70
Юридическая
наука
и
практика:
альманах
научных
трудов
Самарского

юридического института ФСИН России. – Самара: Самарский юридический институт
ФСИН России, 2019. – Вып. 7. – Ч. 1. – 283 с.
ISBN 978-5-91612-265-7

В альманахе представлены материалы проведенных на базе Самарского юридического

института ФСИН России в 2019 г. научных мероприятий.

Издание предназначено для ученых-юристов, преподавателей, курсантов, студентов,

адъюнктов, аспирантов юридических вузов, а также для всех интересующихся юридическими
науками.

УДК 340
ББК 67

ISBN 978-5-91612-265-7

© Коллектив авторов, 2019
© Самарский юридический

институт ФСИН России, 2019

АЛЬМАНАХ НАУЧНЫХ ТРУДОВ

3

НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ ПРОВОКАЦИИ ВЗЯТКИ

© 2019 Д. М. Адылин

Самарский юридический институт ФСИН России

© 2019 И. А. Андреев

Самарский юридический институт ФСИН России

В статье рассматриваются проблемные вопросы трактовки понятия «провокация

взятки» и его отграничение от смежных уголовно-правовых понятий.

В советской уголовной науке объект взятки, как самостоятельный не выделялся, он

совпадал с объектами дачи и получения взятки. Текстуальный анализ УК РСФСР 1926 г. указывает на то, что должностное лицо, провоцируя взятку, само создает преступление. Законодатель оценивал подобные действия, как недопустимые, считая, что провокация не может
использоваться в качестве метода борьбы с взятками.

В действующем УК РФ термин «провокация» используется в ст. 304 УК РФ. Достаточ
но длительное время редакция данной нормы была неизменной. Федеральным законом от
03 июня 2016 г. № 324-ФЗ в соответствующую статью внесены некоторые корректировки1.

Изучение законодательных новелл показывает, что расширен перечень так называе
мых взяткополучателей при провокации взятки. В прежней трактовке говорилось только о
должностных лицах, теперь в списке появились такие субъекты, как иностранное должностное лицо и должностное лицо публичной международной организации. Есть преобразования,
касающиеся предмета преступления, он трансформирован предоставлением иных имущественных прав.

Следует отметить, что ст. 304 УК РФ по существу является «мертвой» нормой, по
скольку крайне редко применяется на практике. Уголовные дела по этой статье почти не возбуждаются. Единицы из них заканчиваются вынесением обвинительного приговора, о чем
свидетельствует статистика. Так, в 2018 г. за преступление, предусмотренное ст. 304 УК РФ,
к уголовной ответственности было привлечено 4 человека2. По существу данная норма является правовой экзотикой. Практики объясняют это сложностью доказывания, а также тем, что
сам термин «провокация» взятки весьма спорен. Одна из проблем заключается в сложности
разграничения подобных действий от коммерческого подкупа, поскольку они достаточно схожи по объективным признакам3.

Вместе с тем соответствующие действия, как правило, совершаются при проведении

оперативно-розыскных мероприятий, являются по существу их частью, заранее спланированной акцией4. Смысл этих действий сводится к попытке передачи денег, ценных бумаг или
имущества. Вновь обратимся к словарям, для понимания значения слова «попытка». Толкование их составителей таково, что это попытка достижения какого-либо результата, без
твердой уверенности в успехе предпринимаемых действий5.

С правовой точки зрения попытка близка понятию обоснованного риска, которое ре
гламентировано ст. 41 УК РФ, безусловно, являясь обстоятельством, исключающим преступность и наказуемость деяния. Сходство двух упомянутых категорий заключается в том, что у
лица нет уверенности в получении определенного результата. Разница в том, что при обоснованном риске преследуется общественно-полезная цель. В случае провокации взятки пытаются искусственно смоделировать преступление и направленно создают доказательства
обвинения.

ЮРИДИЧЕСКАЯ НАУКА И ПРАКТИКА

4

В то же время обоснованный риск, как правило, последний способ достижений по
ставленной цели, когда все другие оказались безрезультатными. Для провокации такая
крайность несвойственна, всегда есть возможность выбора направленности последующего
поведения.

Обоснованный риск законодатель допускает. Провокация взятки находится под нор
мативным запретом. Доказанность последней крайне сложна, не только в связи с объективными признаками, но и с субъективными. Дело в том, что подобные действия должны быть
совершены с прямым умыслом. При этом необходимо установить, что потерпевший не догадывался о том, что некое лицо (провокатор) пытается передать ему предмет взятки. Со стороны провоцируемого не должно быть никаких действий, свидетельствующих об обратном, а
также никакого выражения согласия на получения подкупа.

Ст. 304 УК РФ является исключением из общего правила, способствуя уменьшению

уголовной ответственности за получение взятки. В то же время употребляемая в данной
норме терминология достаточно казуистична. Вызывает вопросы словосочетание «без его
согласия». Дело в том, что доказать наличие подобного согласия чиновника всегда сложно,
поскольку он вину свою категорически отрицает. В части искусственного создания доказательств совершения преступления, заметим, что соответствующие обстоятельства носят явно оценочный характер, что не исключает субъективность трактовки.

1 О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации и Уголовно-процессуальный 
кодекс Российской Федерации: Федеральный закон от 03.07.2016 № 324-ФЗ [Электронный ресурс] // СПС «Консультант Плюс» (дата обращения: 10.08.2019).
2 Отчет о числе осужденных по всем составам преступлений Уголовного кодекса РФ, формы 
‒ 10-а [Электронный ресурс] / Режим доступа: http://www.cdep.ru (дата обращения: 10.08.2019).
3 См.: Уголовное право России. Части Общая и Особенная: учебник / В. А. Блинников, 
А. В. Бриллиантов, О. А. Вагин и др.; под ред. А. В. Бриллиантова. ‒ 2-е изд., перераб. и доп. 
‒ М.: Проспект, 2017. ‒ С. 1035.
4 Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации (научно-практический, постатейный) / 
под ред. д-ра юрид. наук, профессора С. В. Дьякова, д-ра юрид. наук, профессора Н. Г. Кадникова. 
‒ 4-е изд., перераб. и доп. ‒ М.: Юриспруденция, 2016. ‒ С. 912.
5 Большой толковый словарь русского языка / сост. и гл. ред. С. А. Кузнецов. ‒ СПб.: Норинт, 
2017. ‒ С. 924.

КУЛЬТУРНО-МЕНТАЛЬНЫЕ ОСНОВАНИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ

О ВИНЕ/НЕВИНОВНОСТИ И НАКАЗАНИИ РУССКОГО ПРАВОВОГО ДИСКУРСА

© 2019 В. Л. Афанасьевский
кандидат философских наук

Самарский юридический институт ФСИН России

В статье эксплицируется русская правовая ментальность посредством анализа семио
тических структур. Автор показывает зависимость представлений о вине/невиновности и преступления/наказания в русском правовом дискурсе от бинарного характера русской культуры.

Проблема возникновения права постоянно находится в центре внимания ученых раз
личных специальностей. Ведь именно с появлением права и правовых институтов стало возможно позиционировать поведение субъектов либо как правомерное, либо как неправомерное. Крупный русский правовед и историк права Н. С. Таганцев констатирует данный факт

АЛЬМАНАХ НАУЧНЫХ ТРУДОВ

5

следующим образом: «с непокорностью Зиждителю мира, с вредным посягательством на интересы ближних встречаемся мы на первых же страницах священных преданий веры...»1.
Естественно, что общество вынуждено было реагировать на нарушения установленных правом норм поведения. Такая реакция на появление социальных позиций «преступника» и «потерпевшего» фиксируется уже в древнейших дошедших до нас памятниках правового дискурса. Так, например, в краткой редакции Русской Правды ст. 1 задает следующее отношение общества к убийству: «Убьет муж мужа, то мстить брату брата, или сыну отца, либо отцу
сына, или братову сыну, либо сестрину сыну»2. Для понимания существовавших в истории
общества представлений о преступлении/наказании является значимым проникнуть в их глубинные основания, которые конституировались на уровне ментальных феноменов сознания,
представленного в историко-культурном срезе. Эти ментальности отчетливо проявляются в
определенных языковых конструкциях конкретного народа в конкретный момент его истории.
Предметом нашего рассмотрения станут ментальные основания представлений о преступлении/наказании в период древней русской истории.

Для исследователей русской культуры уже давно стал очевиден ее бинарный харак
тер во всех сферах: «Далеко идущий бинаризм/дуализм при социальной интерпретации мифологических структур оказался одной из основных черт всей славянской картины мира <…>
славянский мир на протяжении тысячелетий находился в сфере повторявшихся дуалистических воздействий, всякий раз усиливавших уже существовавшую традицию, что и обусловило
ее особую прочность»3. Феномены преступления и наказания также представляют собой дуально противоположные антропологические качества активности индивидов. Однако в реальной правовой жизни взаимоотношения между этими феноменами выстраивают намного
более сложную и пеструю правовую картину. Уже с текстов Гераклита известно, что любая
противоположность всегда предполагает наличие «своего другого». Между этими противоположными моментами всегда наличествует определенная напряженность. Так же и противоречие преступление/наказание предполагает существование коллизий, пронизывающих
жизнь права и имеющих многообразные отраженных в менталитете, который выступает как:
«…наивно целостная картина мира в ее ценностных ориентирах, существующая длительное
время, независимо от конкретных экономических и политических условий, основанная на этнических предрасположениях и исторических традициях; проявляется в чувстве, разуме и
воле каждого отдельного члена общества на основе общности языка и воспитания и представляет собой часть народной духовной культуры, которая создает этноментальное пространство народа на данной территории его существования»4. Опираясь на многочисленные
культурно-исторические исследования культурологов, лингвистов, философов стало возможно вычленить фундаментальные пространственно-временные основания определенной ментальной системы координат, заложенной в динамической связке преступление/наказание.

В представленном тексте я исхожу из того факта, что существует глубинная зависи
мость фундаментальных понятий права от наличного типа историко-культурной ментальности. Дело в том, что правовая оценка поступков индивида характеризуется принципиальным
различием в существовавших и существующих многообразных культурах. Своя специфика
присутствует и в основаниях русской (российской) правовой культуре. Право в качестве неписанного обычая и писаного кодекса законов представляет собой взгляд на действия индивидов «сквозь призму» определенного юридического мировидения. Поэтому можно говорить
о наличии особого пространства правового мира в определенном культурном универсуме.
Экспликация языковых конструкций правовых представлений дает возможность представить
и понять существующий правовой топос. В связи с этим можно утверждать, что культурноментальный статус права фундируется в языке, а следовательно, сама специфика правовых
институтов теснейшим образом связана с многообразными семиотическими конструкциями
конкретной культуры. Именно поэтому и русскую правовую реальность можно рассматривать

ЮРИДИЧЕСКАЯ НАУКА И ПРАКТИКА

6

«в связи с функционированием культурно-семиотической системы. <…> Занимаясь языком
права, мы получаем ключ к самому праву и его религиозно-культурному восприятию: соотношение языков определяет соотношение юридических норм»5.

Исследования по истории права дают основания считать, что многочисленные систе
мы права фундируются на двух базисных институтах талионе («око за око, зуб за зуб») и ордалии (Божий суд). Институт талиона заключается в том, что проступку или преступлению в
соответствии с его тяжестью назначается конкретная сумма денежного штрафа (на Руси –
вира, у западноевропейских народов – вергельд) или определяется срок лишения свободы.
Институт ордалии был выстроен с целью формирования в конфликтующем социуме согласия.
Процедура
ордалии
строится
на
передаче
Богу
процедуры
констатации
ви
ны/невиновности, который в мгновенном непостижимом для человека акте выявляет вину и
моментально предъявляет свой вердикт. В результате этой процедуры подвергается каре
именно клятвопреступник, а не индивид преступивший закон. В этом случае религиозной интерпретации закона и, прежде всего, в эпоху «предправа» (Л. Жерне), закон выступает в качестве обязанности перед Богом или богами, т. е это клятва нарушение которой недопустимо. Эта сила клятвы детерминировалась верой карающего Бога. Если такая вера отсутствует, то правосудие базирующееся на клятвах превращается в неэффективный инструмент.
Эти два института конституируются на «декартовых координатах» синхронии и диахронии.
Диахронность здесь предполагает правовой процесс экспликации в судебном заседании степени и меры вины. Синхронность ордалии предполагает мгновенность определения вины
или невиновности (само время судебного поединка двух мечников является прологом к тому
мигу, в котором предъявляется воля Бога). Божественный приговор окончателен и предъявляется человеку сразу и без колебаний, ибо Бог не может карать без вины. В качестве своеобразного рудимента прообраз ордалии присутствует в современном состязательном судебном процессе. Итог поединка между обвинителем и защитником зависит как от знаний,
навыков и умений юристов-практиков, так и от случайности просто везения, что явно коренится в природе ордалии.

Для правовых языковых конструкций восточных славян было характерно присутствие

центральных бинарных оппозиций «*pravъ: *ne-pravъ, *pravъ, *levъ, *pravъ, *kpivъ, *pravьda,
*kpivьda. Все вторые члены этих оппозиций (*ne-pravъ, *levъ, *kpivъ и т. п.) синонимичны друг
другу. Все они обозначают уклонение от порядка, нормы, закона, имеющих универсальное
применение, тогда как *pravъ имеет отношение к сфере упорядоченного, законосообразного,
того, определяющего как функционирование и самого мира (природный аспект) и отношений
в обществе (социально-правовой аспект)»6. Этими языковыми бинарностями и определялась
данная правовая картина мира, которая конституируется моментами правого (правомерного)
и кривого (неправого). В центральной оппозиции krivъ/levъ- *ргауъ и шифруется двоица русских правовых представлений. На этом фундаменте и конституируется предправо (или протоправо) древних русичей: «Эта мифологическая сфера обозначается соответственно как
*ргаvо, а относящиеся к ней тексты – как *ргavьda»7. Получается, что Правда в этом бинарном древнем восточнославянском правовом топосе предполагает наличие одного закона как
для натуры (природы), так и для социума. Однако необходимо подчеркнуть, что в этом правовом пространстве «нейтральная аксиологическая зона» (Б. А. Успенский, Ю. М. Лотман) не
предусмотрена: «Само определение правого в архаическом ритуале достигается через поединок сторон, реализующий мифологический поединок Кривды и Правды, а еще глубже –
поединок двух персонажей основного мифа, или посредством дознания-ордалии, то есть божьего суда, также предполагающего противопоставление правого и неправого»8.

Исходя из вышеизложенного можно констатировать тот факт, что сама регламентация

Правдой сотворенной Богом конструкции мира (универсальные правила, порядок, нормы) и
социальных отношений требует рассматривать всякое правонарушение и преступление

АЛЬМАНАХ НАУЧНЫХ ТРУДОВ

7

(не-правду, кривду) в качестве разрушения человеческих произведений и порядка космического универсума. Следовательно, не-правый противостоит не только собственно «праву», но
и «Правде». Здесь важно обратить внимание на факт присутствия в индоевропейских языках
бинарности двух глаголов обозначающих феномен знания – kennen и wissen, gnostes и istor,
znati и *vedati, которые можно перевести следующим образом – знать и ведать. Получается,
что первый глагол отсылает нас к определенной трансцендентальной (в кантовском смысле)
истинности, а второй глагол указывает на свидетельство-знание того, кто непосредственно
видел или слышал9. Первый элемент этой дуальности выражает объективное знание, а второй соответствует знанию свидетеля. Это основа семантического противопоставления правды и истины, которые в праславянском языке различались по смыслу: истина – то, что отражает действительность, правда же выражает должное, праведность, правильность, справедливость, то, что в идеале тождественно подлинной реальности, то есть сотворенному Богом
миропорядку: «Специфика славянской традиции по сравнению с другими близкородственными как раз и заключается в архаической нерасчлененности понятий права, справедливости и
закона. Право, правда, справедливость, как и воплощающий их закон, имеют божественное
происхождение, исходя от Бога, ср.: божья правда (ср. формулу: а тот став скажет как право
пред Богом. Пск. Судн. грамм. 20, стр. 55 и др.) божий суд»10.

Следовательно, можно предположить, что в древнерусском предправе (протоправе)

еще не различаются римские понятия «jus natural» и «jus gentium», то есть природа и нормы
общества равно являются творениями бога. Данная двоичность требует вычленять преступления двух видов: против божественного природного устройства (инцест) и против социального порядка, зафиксированного в нормах. Первый вид преступлений наказывается Бог (человеческий суд только распознает и исполняет его волю), а второй вид преступлений входит
в компетенцию человеческого суда. Второй тип преступлений предполагает нарушение социальных норм, для которого в судебном процессе выявляется предел и мера (ударившего не
осуждают за убийство). А так как в русской предправовой (протоправовой) картине это противопоставление не всегда четко выражено, то пре-ступивший норму посягает на весь богом
установленный Универсум. Преступник тем самым посягает непосредственно на Бога. Он не
«оступился» и его вину нельзя «просчитать», чтобы выработать соразмерное ей наказание.

Отсутствие еще четкого разграничения понятий в языке права приводит тому, что вся
кое преступление является посягательством на весь божий мир, на божью правду. А, следовательно, преступление в принципе не доступно для измерения и просчету со стороны человеческого суда, то есть для преступления у суда отсутствует мера. Не может быть наказания
симметричного такой вине, ибо она чудовищна (она не может иметь искупления). В связи с
этим в данном случае помочь может только институт ордалии. В человеческом суде разбирается и воспроизводится не путь формирования преступника, а констатируется само мгновение его катастрофы. В этом факте и коренится ключевой парадокс русского предправа (протоправа): лишь судебный поединок или ордалия могут выступить в качестве того судебного
акта, который в состоянии истинно определять вину/невиновность человека. Но судебный
поединок и ордалия как механизмы определения вины/невиновности в тексте Русской Правде отсутствуют (здесь наличествует право кровной мести в качестве одного из видов талиона) Как и в европейских варварских «правдах», Русская Правда предлагает детально проработанную систему штрафов, которая нуждается для своей реализации в развернутой во времени процедуре экспликации вины преступника.

Таким образом, если выявление вины/невиновности индивида лежит на божьем суде,

то само совершение преступления не может рассматриваться как осознанное деяние преступника. Оно предстает в качестве его судьбы, его доли. Такая бинарность социокультурных систем может трактоваться в качестве множества форм «противопоставления
доли/недоли, если их рассматривать с точки зрения коллектива в целом или отдельных чле

ЮРИДИЧЕСКАЯ НАУКА И ПРАКТИКА

8

нов этого коллектива»11. Подобная семиотическая конструкция предполагает формирование
на линии жизни конкретных точек, определяющих «долю» человека. Это многочисленные
«жизненные перекрестки» (Б. Суходольский), неоднократный выбор между «счастьем и несчастьем, покупаемый, в частности, жертвоприношением»12. Линия судьбы индивида, таким
образом, не является последовательностью моментов свободного ничем не обусловленного
выбора. Наоборот, она предстает как последовательность результатов многочисленных жеребьевок, при которых «доля» не выбирается самим индивидом, а фундируется на воздействии извне и определяется жертвой.

Одним из механизмов определения доли/недоли человека становится суд, который

предстает в качестве трансляции механизма «судьбы»: понятия «суд, судьба, судьбинушка»
принадлежат одной корневой группе. Поэтому сама виновность/невиновность предстает для
индивида как проблема человеческой судьбы, а не в качестве судебной проблемы. Если совершенное человеком преступление – это его «доля», оно было предопределено ему судьбой. Поэтому в русской картине мира права преступник априорно представляется как у-богий,
а убожество выступает в качестве его недоли: «В известной степени убог обозначает не
только лишенность богатства (нищету), но и лишенность даваемых Богом (богатством, долей) прав… Бог-убог соотносится с архетипом Правды (Доли) – Неправды (Кривды, Недоли)»13. Таким образом, проявление человека как праведника или преступника (его виновность/невиновность) предстает как его «доля». У человеческого суда отсутствуют «весы правосудия» для взвешивания меры вины и меры наказания. Мы приходим к выводу, что Правда, праведность, правильность, справедливость и божья правда находятся в сфере ответственности «божьего суда». В связи с этим, она может быть высвечена только через ордалию, которая и предъявляет людям решение бога как «долю» подозреваемого: различные
испытания (огнем или водой) дает понять обществу «исполнен» ли подозреваемый Правдой
или нет. Его невредимость демонстрирует его праведность, так как Правду по определению
невозможно скрыть или уничтожить. Преступником же будет назван тот подозреваемый, в
котором нет Правды. Подчеркнем: в этом правовом пространстве нет нейтральной зоны: или
преступник, или праведник. Поэтому отсутствует сам смысл наличия процедуры вскрытия
вины. Имеет место только мгновенный акт (сразу) предъявления (ордалия) – праведника или
преступника.

Именно так и возможно описать специфические культурно-ментальные и семантиче
ские основания предправа Древней Руси. Эта смутность и неразличенность правовых представлений
ведет
к
четкой
полярности
праведника
и
преступника.
Все
политико
идеологические, религиозные, эстетические нравственные ценности русской культуры от ее
зарождения до современности покоятся в бинарно/дуальном аксиологическом поле, характеризующимся отсутствием аксиологической нейтральности и четким разделением полюсов.
Советские культурологи Б. А. Успенский и М. Ю. Лотман сумели подробно представить эту
специфику в следующем положении: «Загробный мир католического западного христианства
разделен на три пространства: рай, чистилище, ад. Соответственно, земная жизнь мыслится
как допускающая три типа поведения: безусловно грешное, безусловно святое и нейтральное,
допускающее загробное спасение после некоторого очистительного испытания. Тем самым в
реальной жизни западного средневековья оказывается возможной широкая полоса нейтрального поведения, нейтральных общественных институтов, которые не являются ни «святыми»,
ни «грешными», ни «государственными», ни «антигосударственными», ни хорошими, ни плохими. Эта нейтральная сфера становится структурным резервом, из которого развивается система завтрашнего дня. Поскольку преемственность здесь очевидна, нет необходимости ни ее
структурно подчеркивать, ни сознательно и искусственно восстанавливать. Система русского
средневековья строилась на подчеркнутой дуальности. Если продолжить наш пример, то ей
было свойственно членение загробного мира на рай и ад. Промежуточных нейтральных сфер

АЛЬМАНАХ НАУЧНЫХ ТРУДОВ

9

не предусматривалось. Соответственно и в земной жизни поведение могло быть или грешным, или святым. Это распространялось и на внецерковные понятия: так, светская власть
могла трактоваться как божественная или дьявольская, но никогда – как нейтральная по отношению к этим понятиям. В русской культуре… господствовала иная ценностная ориентация.
Дуальность и отсутствие нейтральной аксиологической сферы приводило к тому, что новое
мыслилось не как продолжение, а как эсхатологическая смена всего»14.

Таким образом, можно констатировать, что сам двойственный характер русской право
вой ментальности не дает возможности «измерять и вычислять» вину/невиновность и наказание. Здесь возможно лишь сразу увидеть долю правонарушителя. Правда, являясь трансцендентальным основанием мировой тотальности природного и социального, требует не процессуального судоговорения, а состоит в мгновенном высвечивании доли человека посредством
определенных практик наказания. Этот непроницаемый разрыв между истиной сотворенного
мира и правдой божества определяет невозможность техник их взаимного противопоставления.
В силу этого в русском правовом дискурсе четкая дифференциация воспринимается эстетически, ибо всегда присутствует идеал божественной правды, с которым и соотносят земную ситуацию. Следовательно, с точки зрения русской правовой ментальности, наказать человека (то
есть отнестись к нему нравственно-практически) возможно только для Бога.

1 Таганцев Н. С. Русское уголовное право. ‒ Тула: Автограф, 2001. ‒ Т. 1. ‒ С. 19.
2 Российское законодательство X‒XX веков: в 9 т. ‒ Т. 1: Законодательство Древней Руси / под 
общ. ред. О. И. Чистякова. ‒ М.: Юридическая литература, 1984. ‒ С. 47.
3 Иванов В. В., Топоров В. Н. Лингвистические вопросы славянского этногенеза (в связи с реконструкцией праславянских текстов) // Славянское языкознание. IX Международный съезд славистов. ‒ М.: Наука, 1983. ‒ С. 156‒157.
4 Колесов В. В. Язык и ментальность. ‒ СПб.: Петербургское Востоковедение, 2004. ‒ С. 11.
5 Живов В. М. История русского права как лингвосемиотическая проблема // Живов В. М. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры. ‒ М.: Языки славянской культуры, 
2002. ‒ С. 187‒190.
6 Иванов В. В., Топоров В. Н. О языке древнего славянского права // Славянское языкознание. 
VIII Международный съезд славистов. ‒ М.: Наука, 1978. ‒ С. 235.
7 Иванов В. В., Топоров В. Н. Лингвистические вопросы славянского этногенеза (в связи с реконструкцией праславянских текстов) // Славянское языкознание. IX Международный съезд славистов. ‒ М.: Наука, 1983. ‒ С. 158.
8 Иванов В. В., Топоров В. Н. Лингвистические вопросы славянского этногенеза (в связи с реконструкцией праславянских текстов) // Славянское языкознание. IX Международный съезд славистов. ‒ М.: Наука, 1983. ‒ С. 158.
9 Трубачев О. Н. Славянская этимология и праславянская культура // Славянское языкознание. 
Х Международный съезд славистов. ‒ М.: Наука, 1988. ‒ С. 308.
10 Иванов В. В., Топоров В. Н. О языке древнего славянского права // Славянское языкознание. 
VIII Международный съезд славистов. ‒ М.: Наука, 1978. ‒ С. 235.
11 Иванов В. В., Топоров В. Н. Славянские языковые моделирующие семиотические системы 
(Древний период). ‒ М., 1965. ‒ С. 180.
12 Там же. ‒ С. 70.
13 Иванов В. В., Топоров В. Н. О языке древнего славянского права // Славянское языкознание. 
VIII Международный съезд славистов. ‒ М.: Наука, 1978. ‒ С. 235.
14 Успенский Б. А. (в соавторстве с Ю. М. Лотманом). Роль дуальных моделей в динамике русской 
культуры (до конца XVIII в.) // Избранные труды. Т. I. Семиотика истории. Семиотика культуры. 
‒ М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. ‒ С. 339.

ЮРИДИЧЕСКАЯ НАУКА И ПРАКТИКА

10

ЗНАЧЕНИЕ МЕЖДУНАРОДНЫХ ПРАВОВЫХ АКТОВ

В СФЕРЕ ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ ПРЕСТУПНОСТИ НЕСОВЕРШЕННОЛЕТНИХ

© 2019 Р. А. Базаров

доктор юридических наук, профессор, заслуженный юрист России

Научно-исследовательский институт ФСИН России

В статье рассматриваются вопросы о высоком уровне значимости международных пра
вовых актов в сфере противодействия преступности несовершеннолетних для дальнейшего совершенствования системы норм отечественного законодательства, имеющих целевую направленность на предупреждение преступности несовершеннолетних и борьбу с ней уголовноправовыми мерами.

Важное значение в деле совершенствования правовой регламентации системы мер

противодействия преступности несовершеннолетних в нашей стране представляют документы международно-правового характера ООН и иных межгосударственных объединений. В
научной литературе по этому поводу обоснованно отмечается, что в правовых актах международного уровня заложены не только сугубо правовые, но и общечеловеческие нравственные основы цивилизованного общежития1. Целый комплекс факторов свидетельствует о
большом значении международных конвенций, договоров для определения ориентиров развития законов на национальном уровне.

Так, согласно принятой в 1993 г. Конституции Российской Федерации (далее – Консти
туция РФ) впервые в истории развития отечественного законодательства установлено положение о высоком уровне юридической значимости международных документов для нашего
государства. Так, в п. 4 ст. 15 данного законодательного акта, обладающего высшей юридической силой и прямым действием на всей территории нашего государства, предусмотрено,
что в качестве неотъемлемой составляющей национально-правовой системы признаются
международно-правовые принципы и нормы.

Наряду с этим, в вышеуказанной конституционно-правовой норме закреплено поло
жение, согласно которому заключенные нашей страной международные договоры имеют
верховенство над внутренними законами государства. Это положение является новеллой, не
имевшей аналогов на протяжении всего предшествующего периода развития нашего общества. Поэтому не случайно, что прежде некоторые нормы законодательства РСФСР не соответствовали принципам и нормам международных документов. С принятием Конституции РФ
1993 г. в законодательной деятельности настала новая эпоха, связанная с обеспечением соответствия норм внутригосударственных законов международным нормам и принципам.

Кроме этого, данный законотворческий подход является важным еще и потому, что в

международных правовых актах отражены достижения теоретико-прикладного характера в
области противодействия преступности, в том числе – преступности несовершеннолетних,
большого количества государств.

При этом важно иметь в виду, что международные нормы и принципы применимы

практически в любом государстве, поскольку в них предусматриваются стандарты на минимально необходимом уровне на основе принципа разумной достаточности. Важно также отметить, что такого рода стандарты в области противодействия преступности несовершеннолетних способствуют формированию более цивилизованных с точки зрения «буквы» и «духа» внутригосударственных правовых норм.

Если в отдельные периоды прошлого столетия существовавшая в нашей стране си
стема порождала политико-идеологическую конфронтацию в этой области, то произошедшие
в конце XX в. – начале XXI в. изменения в основах конституционного строя, политического,