Н.В. Гоголь: жизнь и творчество: В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам

Воропаев В.А.
Н.В. Гоголь: жизнь и творчество: В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам / В.А. Воропаев. — 
6-е изд. — М.: Издательство Московского университета, 
2017. — 120 с. — (Перечитывая классику).
ISBN 978-5-19-011007-4

В книгах серии «Перечитывая классику» содержится современный 
анализ произведений, входящих в школьные программы по литературе. 
Впервые обстоятельно освещаются духовно-нравственные и религиозные 
аспекты творчества русских писателей XIX–XX вв. Серия предлагается как 
база современных знаний по русской литературе, необходимая для поступления в любой вуз.
Предлагаемая книга содержит разборы главных произведений Гоголя — 
комедии «Ревизор» и поэмы «Мертвые души». Подробно рассматривается 
судьба второго тома. Раскрываются особенности поэтики Гоголя. Освещаются те стороны биографии и творчества писателя, к которым редко обращалось дореволюционное и советское литературоведение: книга «Выбранные места из переписки с друзьями», путешествие в Иерусалим, поездки 
в Оптину пустынь. Автор воссоздает духовный и нравственный облик Гоголя 
как писателя и человека.
Книга адресована старшеклассникам, абитуриентам, студентам, учителям-словесникам, специалистам-филологам и всем интересующимся русской литературой.
УДК 82
ББК 83.3(2Рос-Рус)

 
© В.А. Воропаев, 2017
 
© Издательство Московского университета, 2017

УДК 82
ББК 83.3(2Рос-Рус)
 
В75

В75

ISBN 978-5-19-011007-4

Большинство современников представляло себе Гоголя как писателя-сатирика, обличителя общественных и человеческих пороков, блестящего юмориста. Гоголя в другом его качестве — как 
продолжателя святоотеческой традиции в русской литературе, религиозного мыслителя и публициста — современники так и не узнали. За исключением «Выбранных мест из переписки с друзьями», 
изданных к тому же со значительными цензурными изъятиями, 
духовная проза Гоголя при жизни его оставалась неопубликованной. Правда, последующие поколения уже смогли отчасти познакомиться с ней, и к началу XX столетия истинный облик Гоголя 
был в какой-то степени восстановлен.
Но возникла другая крайность: религиозно-мистическая критика рубежа веков (и более всего известная книга Дмитрия Мережковского «Гоголь. Творчество, жизнь и религия». СПб., 1909)1 
выстраивала духовный путь Гоголя по своей мерке, изображая его 
едва ли не болезненным фанатиком, неким мистиком со средневековым сознанием, одиноким борцом с нечистой силой, а главное — полностью оторванным от Православной Церкви и даже 
каким-то образом противопоставленным ей, отчего образ писателя 
представал в совершенно искаженном виде.
В дальнейшем вопросами духовной биографии Гоголя занималось почти исключительно русское зарубежье, отчасти выравнившее уклоны модернистского подхода, — мы имеем в виду в первую очередь книги Константина Мочульского «Духовный путь 
Гоголя» (Париж, 1934) и профессора протопресвитера Василия 
Зеньковского «Н.В. Гоголь» (Париж, 1961). Однако далеко не все 
темы были ими затронуты. Это касается не только биографических моментов, но и внутренней, идейной жизни писателя.

1 Книга выходила также под другими названиями: «Судьба Гоголя» (Новый 
путь. 1903. № 1–3) и «Гоголь и чорт. Исследование» (М., 1906).

От автора

Долгие годы в силу известных причин духовно-нравственные 
произведения Гоголя не только не изучались, но были как бы изъяты 
из его наследия. В академическое Полное собрание сочинений Гоголя (1937–1952) не включены, например, «Размышления о Божественной Литургии» как текст, «не представляющий литературного 
интереса». Многие десятилетия советская школа литературоведения либо вовсе оставляла в стороне развитие идейных исканий 
Гоголя, либо объясняла их слишком узко. В последнее время постепенно преодолевается традиционное противопоставление художественных произведений Гоголя его позднейшей публицистике, ведущее начало от Белинского. И все же нельзя не признать, 
что и сегодня Гоголь не открыт как мыслитель, а его сочинения 
недостаточно изучены в их содержательном и мировоззренческом 
аспектах. Это относится не только к последнему периоду жизни и 
творчества писателя, но и к его ставшим классическими произведениям, в которых также есть религиозная сторона.
Раннее творчество Гоголя, если взглянуть на него с духовной 
точки зрения, открывается с неожиданной для обыденного восприятия стороны: оно не только собрание веселых рассказов в народном духе, но и обширное религиозное поучение, в котором 
происходит борьба добра со злом, и добро неизменно побеждает, а 
грешники наказываются. Сатана связан и предан на посмеяние 
(«Ночь перед Рождеством»), бесы посрамлены («Сорочинская ярмарка»), нечистая сила обезврежена и порок наказан («Вий»). Эта 
же борьба, но уже в более утонченной форме, иногда со злом 
невидимым, явлена и в «Петербургских повестях»; как прямая защита православия предстает она в «Тарасе Бульбе».
Самое известное комедийное произведение Гоголя — «Ревизор» — имеет глубокий морально-дидактический смысл, раскрытый автором в «Развязке Ревизора» (1846). Такой же глубокий 
подтекст имеет и замысел главного творения Гоголя — поэмы 
«Мертвые души». На внешнем уровне она представляет собой череду сатирических и бытовых характеров и ситуаций, тогда как 
в окончательном виде книга должна была показать путь к возрождению души падшего человека.
Отражение духовной жизни Гоголя можно найти во второй редакции повести «Портрет» (1842). Художник, создавший портрет 
ростовщика, решает уйти из мира и становится монахом. Приуготовив себя подвижнической жизнью отшельника, он возвращается 
к творчеству и создает картину, которая поражает зрителей как бы 
исходящей из нее духовностью. В конце повести монах-художник 

наставляет сына: «Спасай чистоту души своей. Кто заключил в себе 
талант, тот чище всех должен быть душою. Другому простится 
многое, но ему не простится». Вторая редакция «Портрета» свидетельствует о том, что Гоголь вполне сознательно шел по избранному 
пути религиозного осмысления искусства. В повести он как бы 
наметил программу своей жизни.
Если брать нравоучительную сторону раннего творчества Гоголя, то в нем есть одна характерная черта — намерение вести людей 
к Богу путем исправления их недостатков и общественных пороков, то есть путем внешним. Вторая половина жизни и творчества 
Гоголя ознаменована направленностью к искоренению недостатков в себе самом, и таким образом он идет к более сложному, вступая 
на путь богословски оправданной аскетики. «Говорить и писать 
о высших чувствах и движеньях человека нельзя по воображенью, — 
справедливо утверждал Гоголь в “Авторской исповеди” (1847), — 
нужно заключить в себе самом хотя небольшую крупицу этого, — 
словом, нужно сделаться лучшим».
В этих словах отчетливо виден смысл духовного пути Гоголя. 
Недавно были опубликованы неизвестные ранее рукописи писателя — тетради его выписок из творений Святых Отцов и богослужебных книг1. Они лишь подтверждают сказанное им самим 
о своей духовной жизни.
Новизна предлагаемого нами подхода к биографии и творчеству Гоголя заключается в том, что мы рассматриваем их сквозь 
призму религиозного миросозерцания писателя. Гоголь был православным христианином, и его православие было не номинальным, а действенным. Без учета этого мы мало что поймем в его 
жизни и сочинениях.

1 См.: Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 9 т. / Сост., подготовка текстов и коммент. 
В.А. Воропаева, И.А. Виноградова. Т. 8. М., 1994.

Будьте же исполнители слова, а не слышатели 
только, обманывающие самих себя. Ибо кто слушает слово, и не исполняет, тот подобен человеку, 
рассматривающему природные черты лица своего 
в зеркале. Он посмотрел на себя, отошел, и тотчас 
забыл, каков он.
Иак. 1, 22–24

У меня болит сердце, когда я вижу, как заблуждаются люди. Толкуют о добродетели, о Боге, а между 
тем не делают ничего.
Из письма Гоголя к матери. 1833

«Ревизор» — лучшая русская комедия. И в чтении, и в постановке на сцене она всегда интересна. Поэтому вообще трудно говорить о каком бы то ни было провале «Ревизора». Но, с другой 
стороны, трудно и создать настоящий гоголевский спектакль, заставить сидящих в зале смеяться горьким гоголевским смехом. 
Как правило, от актера или зрителя ускользает что-то фундаментальное, глубинное, на чем зиждется весь смысл пьесы.
Премьера комедии, состоявшаяся 19 апреля 1836 года на сцене 
Александринского театра в Петербурге, по свидетельству современников, имела колоссальный успех. Городничего играл Иван Сосницкий, Хлестакова — Николай Дюр — лучшие актеры того времени. «Общее внимание зрителей, рукоплескания, задушевный и 
единогласный хохот, вызов автора <…>, — вспоминал князь Петр 
Андреевич Вяземский, — ни в чем не было недостатка».
Но этот успех почти сразу стал казаться каким-то странным. 
Непонятные чувства охватили и артистов и зрителей. Характерно 
признание актера Петра Григорьева, исполнявшего роль судьи Ляпкина-Тяпкина: «…эта пиеса пока для нас всех как будто какая-то 
загадка. В первое представление смеялись громко и много, поддерживали крепко, — надо будет ждать, как она оценится со вре
Глава первая

Над чем смеялся Гоголь.
О духовном смысле комедии «Ревизор»

менем всеми, а для нашего брата, актера, она такое новое произведение, которое мы, может быть, еще не сумеем оценить с одного 
или двух раз».
Даже самые горячие поклонники Гоголя не вполне поняли смысл 
и значение комедии; большинство же публики восприняло ее как 
фарс. Мемуарист Павел Васильевич Анненков подметил необычную реакцию зала: «Уже после первого акта недоумение было написано на всех лицах (публика была избранная в полном смысле 
этого слова), словно никто не знал, как должно думать о картине, 
только что представленной. Недоумение это возрастало потом 
с каждым актом. Как будто находя успокоение в одном предположении, что дается фарс, большинство зрителей, выбитое из всех 
театральных ожиданий и привычек, остановилось на этом предположении с непоколебимой решимостью. Однако же в этом фарсе были черты и явления, исполненные такой жизненной истины, 
что раза два <…> раздавался общий смех. Совсем другое произошло в четвертом акте: смех по временам еще перелетал из конца 
залы в другой, но это был как-то робкий смех, тотчас же и пропадавший; аплодисментов почти совсем не было; зато напряженное 
внимание, судорожное, усиленное следование за всеми оттенками 
пьесы, иногда мертвая тишина показывали, что дело, происходившее на сцене, страстно захватывало сердца зрителей».
Пьеса воспринималась публикой по-разному. Многие видели 
в ней карикатуру на российское чиновничество, а в ее авторе бунтовщика. По словам Сергея Тимофеевича Аксакова, были люди, 
которые возненавидели Гоголя с самого появления «Ревизора». 
Так, граф Федор Иванович Толстой (по прозванию Американец) 
говорил при многолюдном собрании, что Гоголь — «враг России и 
что его следует в кандалах отправить в Сибирь». Цензор Александр Васильевич Никитенко записал в своем дневнике 28 апреля 
1836 года: «Комедия Гоголя “Ревизор” наделала много шуму. Ее 
беспрестанно дают — почти каждый день. <…> Многие полагают, 
что правительство напрасно одобряет эту пьесу, в которой оно так 
жестоко порицается».
Между тем достоверно известно, что комедия была дозволена 
к постановке на сцене (а следовательно, и к печати) вследствие 
высочайшего разрешения. Император Николай Павлович прочел 
комедию в рукописи и одобрил; по другой версии, «Ревизор» был 
прочитан царю во дворце. 29 апреля 1836 года Гоголь писал Михаилу 
Семеновичу Щепкину: «Если бы не высокое заступничество Государя, пьеса моя не была бы ни за что на сцене, и уже находились 

люди, хлопотавшие о запрещении ее». Государь император не только сам был на премьере, но и министрам велел смотреть «Ревизора». Во время представления он хлопал и много смеялся, а выходя 
из ложи, сказал: «Ну, пьеска! Всем досталось, а мне — более всех!»
Гоголь надеялся встретить поддержку царя — и не ошибся. Вскоре 
после постановки комедии он отвечал в «Театральном разъезде» 
своим недоброжелателям: «Великодушное правительство глубже 
вас прозрело высоким разумом цель писавшего».
Разительным контрастом, казалось бы, несомненному успеху 
пьесы звучит горькое признание Гоголя: «“Ревизор” сыгран — 
и у меня на душе так смутно, так странно… Я ожидал, я знал наперед, как пойдет дело, и при всем том чувство грустное и досаднотягостное облекло меня. Мое же создание мне показалось противно, дико и как будто вовсе не мое» («Отрывок из письма, писанного 
автором вскоре после первого представления “Ревизора” к одному 
литератору»).
Недовольство Гоголя премьерой и толками вокруг нее («все 
против меня») было столь велико, что, несмотря на настойчивые 
просьбы Пушкина и Щепкина, он отказался от предполагавшегося 
участия в постановке пьесы в Москве и вскоре уехал за границу. 
Много лет спустя Гоголь писал Василию Андреевичу Жуковскому: 
«Представленье “Ревизора” произвело на меня тягостное впечатление. Я был сердит и на зрителей, меня не понявших, и на себя 
самого, бывшего виной тому, что меня не поняли. Мне хотелось 
убежать от всего».

Комическое в «Ревизоре»

Гоголь был, кажется, единственным, кто воспринял первую 
постановку «Ревизора» как провал. В чем здесь дело, что не удовлетворило автора? Отчасти несоответствие старых водевильных 
приемов в оформлении спектакля совершенно новому духу пьесы, 
не укладывавшейся в рамки обычной комедии. Гоголь настойчиво 
предупреждает: «Больше всего надобно опасаться, чтобы не впасть 
в карикатуру. Ничего не должно быть преувеличенного или тривиального даже в последних ролях» («Предуведомление для тех, 
которые пожелали бы сыграть как следует “Ревизора”»).
Создавая образы Бобчинского и Добчинского, Гоголь воображал их «в коже» (по его выражению) Щепкина и Василия Рязанцева — известных комических актеров той эпохи. В спектакле же, 
по его словам, «вышла именно карикатура». «Уже пред началом 

представления, — делится он своими впечатлениями, — увидевши 
их костюмированными, я ахнул. Эти два человечка, в существе своем 
довольно опрятные, толстенькие, с прилично приглаженными волосами, очутились в каких-то нескладных, превысоких седых париках, всклоченные, неопрятные, взъерошенные, с выдернутыми 
огромными манишками; а на сцене оказались до такой степени 
кривляками, что просто было невыносимо».
Между тем главная установка Гоголя — полная естественность 
характеров и правдоподобие происходящего на сцене. «Чем меньше будет думать актер о том, чтобы смешить и быть смешным, тем 
более обнаружится смешное взятой им роли. Смешное обнаружится само собою именно в той сурьезности, с какою занято своим 
делом каждое из лиц, выводимых в комедии».
Примером такой «естественной» манеры исполнения может 
служить чтение «Ревизора» самим Гоголем. Иван Сергеевич Тургенев, присутствовавший однажды на таком чтении, рассказывает: 
«Гоголь <…> поразил меня чрезвычайной простотой и сдержанностью манеры, какой-то важной и вместе с тем наивной искренностью, которой словно и дела нет — есть ли тут слушатели и что они 
думают. Казалось, Гоголь только и заботился о том, как бы вникнуть в предмет, для него самого новый, и как бы вернее передать 
собственное впечатление. Эффект выходил необычайный — особенно в комических, юмористических местах; не было возможности не смеяться — хорошим, здоровым смехом; а виновник всей 
этой потехи продолжал, не смущаясь общей веселостью и как бы 
внутренно дивясь ей, все более и более погружаться в самое дело — 
и лишь изредка, на губах и около глаз, чуть заметно трепетала лукавая усмешка мастера. С каким недоумением, с каким изумлением 
Гоголь произнес знаменитую фразу Городничего о двух крысах 
(в самом начале пиесы): “Пришли, понюхали и пошли прочь!” — 
Он даже медленно оглянул нас, как бы спрашивая объяснения такого удивительного происшествия. Я только тут понял, как вообще неверно, поверхностно, с каким желанием только поскорей 
насмешить — обыкновенно разыгрывается на сцене “Ревизор”».
На протяжении работы над пьесой Гоголь беспощадно изгонял 
из нее все элементы внешнего комизма. По Гоголю, смешное 
скрывается повсюду, даже в самых обычных деталях быта. Смех 
Гоголя — это контраст между тем, что говорит герой и как он это 
говорит. Вот в первом действии Бобчинский и Добчинский спорят, кому из них начать рассказывать новость.

Б о б ч и н с к и й  (перебивая). Приходим с Петром Ивановичем 
в гостиницу…
Д о б ч и н с к и й  (перебивая). Э, позвольте, Петр Иванович, 
я расскажу.
Б о б ч и н с к и й. Э, нет, позвольте уж я… позвольте, позвольте… 
вы уж и слога такого не имеете…
Д о б ч и н с к и й. А вы собьетесь и не припомните всего.
Б о б ч и н с к и й. Припомню, ей-богу, припомню. Уж не мешайте, пусть я расскажу, не мешайте! Скажите, господа, сделайте 
милость, чтоб Петр Иванович не мешал.

Эта комическая сцена не должна только смешить. Для героев 
очень важно, кто именно из них расскажет. Вся их жизнь заключается в распространении всевозможных сплетен и слухов. И вдруг 
двоим досталась одна и та же новость. Это трагедия. Они из-за 
дела спорят. Бобчинскому все надо рассказать, ничего не упустить. 
Иначе Добчинский будет дополнять.

Б о б ч и н с к и й. Позвольте, позвольте: я все по порядку… Так 
я, вот изволите видеть, забежал к Коробкину. А не заставши Коробкина-то дома, заворотил к Растаковскому, а не заставши Растаковского, зашел вот к Ивану Кузьмичу, чтоб сообщить ему полученную вами новость, да идучи оттуда, встретился с Петром 
Ивановичем…
Д о б ч и н с к и й  (перебивая). Возле будки, где продаются пироги.

Это очень важная подробность. И Бобчинский соглашается: 
«Возле будки, где продаются пироги».
Почему же — спросим еще раз — Гоголь остался недоволен 
премьерой? Главная причина заключалась даже не в фарсовом характере спектакля — стремлении рассмешить публику, — а в том, 
что при карикатурной манере игры сидящие в зале воспринимали 
происходящее на сцене без применения к себе, так как персонажи 
были утрированно смешны. Между тем замысел Гоголя был рассчитан как раз на противоположное восприятие: вовлечь зрителя 
в спектакль, дать почувствовать, что город, обозначенный в комедии, существует не где-то, но в той или иной мере в любом месте 
России, а страсти и пороки чиновников есть в душе каждого из 
нас. Гоголь обращается ко всем и каждому. В этом и заключено 
громадное общественное значение «Ревизора». В этом и смысл 
знаменитой реплики Городничего: «Чему смеетесь? Над собой 

смеетесь!» — обращенной к залу (именно к залу, так как на сцене 
в это время никто не смеется). На это указывает и эпиграф: «На 
зеркало неча пенять, коли рожа крива». В своеобразных театрализованных комментариях к пьесе — «Театральный разъезд» и «Развязка Ревизора», — где зрители и актеры обсуждают комедию, Гоголь как бы стремится разрушить стену, разделяющую сцену и 
зрительный зал.
В «Ревизоре» Гоголь заставил современников смеяться над тем, 
к чему они привыкли и что перестали замечать. Но самое главное, 
они привыкли к беспечности в духовной жизни. Зрители смеются 
над героями, которые погибают именно духовно. Обратимся 
к примерам из пьесы, которые показывают такую гибель.
Городничий искренне считает, что «нет человека, который бы 
за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так Самим Богом 
устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят». На что 
Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин возражает: «Что же вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь. 
Я говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми 
щенками. Это совсем иное дело».
Судья уверен, что взятки борзыми щенками и за взятки считать 
нельзя, «а вот, например, если у кого-нибудь шуба стоит пятьсот 
рублей, да супруге шаль…» Тут Городничий, поняв намек, парирует: 
«Зато вы в Бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите; а я по 
крайней мере в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви. 
А вы… О, я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, 
просто волосы дыбом поднимаются». На что Аммос Федорович 
отвечает: «Да ведь сам собою дошел, собственным умом».
Гоголь — лучший комментатор своих произведений. В «Предуведомлении…» он замечает о Судье: «Он даже не охотник творить 
неправду, но [велика] страсть ко псовой охоте... <…> Он занят собой и умом своим, и безбожник только потому, что на этом поприще есть простор ему выказать себя».
Городничий полагает, что он в вере тверд. Чем искреннее он 
высказывает это, тем смешнее. Отправляясь к Хлестакову, он отдает распоряжение подчиненным: «Да если спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую назад 
тому пять лет была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что 
начала строиться, но сгорела. Я об этом и рапорт представлял. 
А то, пожалуй, кто-нибудь, позабывшись, сдуру скажет, что она и 
не начиналась».