Ю.О. Мартов как историк русской философии

А.Д. Лаврищев 

Ю.О. МАРТОВ 
КАК ИСТОРИК 

РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ 

Издательство КОГИТО-ЦЕНТР 
2001 

Артем Дмитриевич Лаврищев 
Ю.О. МАРТОВ КАК ИСТОРИК 

РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ 

Научные рецензенты 

д.филос.н. Сербиненко В.В., 
к.филос.н. Панибратцев А.В. 

Сдано в набор 04.01.2001 

Подписано в печать 06.02.2001 

Гарнитура «SchoolBook». 

Формат 60x90/16. Объем 1,5 усл. печ. л. 

Тираж 500 экз. 

ISBN-5-89353-065-9 

Издательство «Когито-Центр» 

ЛР №064615 от 03.06.96 

101000, Москва, Мясницкая, 22-2-5 

Ю.О. Мартов в своей деятельности часто обращался к истории 
русской философии, которую он хорошо знал и любил. Мартов, 
разумеется, не претендовал на создание капитального труда в этой 
области, поскольку на этот труд у него просто не хватило бы времени, но в тех статьях, где ему приходилось обращаться к истории 
отечественной мысли, Мартов показывает себя ярким и вдумчивым мыслителем. Вклад Мартова в историю русской философии 
— значителен и потому достоин самого пристального исследования. 

Историко-философские взгляды Ю.О. Мартова, ставшего видным идеологом российского марксизма, определялись теми идейными основаниями, которые превалировали в российских универ­
ситетах 1880-х — 1890-х гг. Его мемуары раскрывают метания, 
которые происходили в среде российского студенчества. В многоликой массе молодых, жаждущих знаний и справедливости, людей 
философия виделась фундаментом, на котором базируется все остальное здание человеческого знания. Российская действительность 
заставляла молодежь соотносить отвлеченную философию с окружающими явлениями общественно-политической жизни. Именно 
этой жизнью определялась оценка того или иного мыслителя. Политические интересы переплетались тогда с философско-этическими интересами. Властителями дум тогда были Н.К. Михайловский, П.Л. Лавров, Н.Г. Чернышевский
1. 

Вдумчивое изучение марксизма склонило Ю.О. Мартова к материалистическому мировоззрению. Учёба на естественнонаучном 
факультете Петербургского университета способствовала дальнейшему укреплению этого мировоззрения: "После некоторых колебаний я решил поступить на естественный факультет, — вспоминает 
Мартов, — я считал, что естественные науки являются тем фундаментом, без которого нельзя выработать себе прочного и цельного 
мировоззрения"
2. Показательно то, что марксизм воспринимался 
Мартовым и другими студентами не как политическая доктрина 
(которой он стал, по признанию самого Мартова, во второй половине 90-х гг. XIX в.
3), а именно как общефилософская, мировоззренческая теория. 

3 

В результате напряжённых философских исканий марксизм 
открылся Мартову как целостное всеобъемлющее мировоззрение, 
включающее в себя весь спектр человеческого знания. "Продолжая читать, что попадется, я вплотную засел за первый том "Капитала". Когда, все более увлекаясь чтением, я подходил к концу, 
мне как-то вдруг стало ясно, как поверхностен и беспочвен до сих 
пор был мой революционаризм, и каким карликом являлся субъективный политический романтизм перед той философской и социологической высотой, на которую поднимает марксизм"
4. 

Приверженность философскому и социологическому учению К. 
Маркса предопределила методологию историко-философских взглядов Мартова. Ее существо составляет движение мысли к признанию единственно правильной, по мнению Мартова, философии марксизма. Это движение становится возможным только в результате 
применения спекулятивных выводов в общественно-политической 
практике. 

В идеологической борьбе начала XX в. даже отвлечённые построения теоретической мысли сказывались на ходе политической 
борьбы, отсюда же неизмеримо возросло значение принципа партийности философии. Так, Ю.О. Мартов, критикуя эмпириомонизма 
А.А. Богданова, писал: "В задачи же политического органа партии 
эта критика будет входить лишь постольку, поскольку инкриминируемое философское течение явится теоретической санкцией тех 
или других расходящихся с задачами социал-демократии общественных стремлений или проявит тенденцию к такому санкционированию"
6 . 

Здесь необходимо отметить, что партийность философии, по мнению Ю.О. Мартова, не исключала свободы творческого исследования, более того, она выступала в качестве её гаранта. Мартов связывал развитие русской философской и общественной мысли с эволюцией российской интеллигенции, пытавшейся отстоять свое право 
на возможность свободно мыслить. В своей статье "Общественные 
и умственные движения 70-х годов" Мартов писал: "История общественных и умственных движений первых десятилетий пореформенной эпохи постольку представляется, прежде всего, историей борьбы русской интеллигенции за свое самоопределение и за 
свою эмансипацию..."
8. Итак, критерием дифференциации единого 
поля философской мысли России второй половины XIX в. у Мартова являлась политическая составляющая философских взглядов того или иного мыслителя. 

Один из идейных кумиров Мартова, Н.Г. Чернышевский, писал: 
"Политические теории, да и всякие вообще философские учения, 

4 

создавались всегда под сильнейшим влиянием того общественного положения, к которому принадлежали, и каждый философ бывал представителем какой-нибудь из политических партий, боровшихся в его время за преобладание над обществом, к которому 
принадлежал философ"
7. 

Марксизм привлекал Ю.О. Мартова тем, что позволял научно 
обосновать возможность построения общества справедливости и 
равенства (именно этим прельщало учение Маркса и остальную 
российскую молодежь), марксизм требовал максимального напряжения интеллектуальных сил, поскольку предполагал 
активное 
воплощение абстрактной философии в общественно-политической 
практике. Поэтому социалистические учения, предшествовавшие 
марксизму, сочувствия к себе у Мартова не встретили. "Первые 
великие утописты Оуэн, Сен-Симон, Фурье, — писал Мартов, — 
рассматривали социализм, как чисто экономическую проблему и 
проявляли полное равнодушие к политическим формам и политической борьбе"
8. Мартов говорил о "двух фазах социалистической мысли" — марксистской и утопической, или либеральной. Продолжателями последней он видел ревизионистское направление в 
европейской социал-демократии. Характеризуя позиции европейских ревизионистов, Мартов писал: "Французы и бельгийцы не пошли по существу дальше романтического социализма чувств, который может подыматься до крайней высоты радикализма... в собственном воображении, но который абсолютно не способен справиться с реальной действительностью и легко разбивается первыми же ударами марксисткой критики"
9. 

Ю.О. Мартов не рассматривал русскую философию в качестве 
изолированного явления, поскольку прекрасно понимал, что без 
плодотворной рецепции передовой западноевропейской мысли любая национальная философия обречена на жалкое прозябание. Но 
эта рецепция, как считал Мартов, отнюдь не представляет собой 
механическое заимствование, напротив того, он считал названное 
заимствование творческим процессом, позволяющим максимально 
раскрыть творческий потенциал российской интеллигенции. 

Проблема "заимствований" в русской философии, которая была 
актуальной в работах по истории философии на рубеже веков, представлялась Мартову как объективный процесс, связанный с органическим единством всего мира, и потому такое "заимствование" 
рассматривалось им без отрицательной оценки
1 0. Исходя из этой 
посылки, Мартов совершенно спокойно реагировал на то, что российская интеллигенция переняла у буржуазных мыслителей то 
лучшее, что они выработали в течении XIX в. "Сближение мелко
5 

буржуазной демократии с социализмом, — писал Мартов, — в социально-политической сфере способствовало тому, что коллективистские и коммунистические симпатии русской интеллигенции 
могли психологически сочетаться с тяготением к философии тогдашнего западноевропейского буржуазно-индивидуалистического радикализма. Материалистические и позитивистские разновидности 
этой философии, в которой буржуазная личность давала последний 
бой за свое освобождение, вполне отвечали запросам русской интеллигенции, переживавшей разгар борьбы с крепостническими узами и крепостническими традициями; а гуманитарная и социалреформаторская окраска этого философского индивидуализма мирила социал-народнически настроенную интеллигенцию с классовой узостью и ограниченностью ее общего кругозора"
11. Таким 
образом, Мартов подчёркивал зависимость русской философии как 
от социально-политического состояния российского общества, так 
и от зрелости его интеллектуальной элиты. "Заимствования" носили творческий характер, т.е. не были слепым подражанием, а 
были связаны с необходимостью поиска ответов на злободневные 
вопросы современности.
12 

Философская взаимосвязь России и Европы выражалась также 
и в общей зависимости от политических событий. Так, по мнению 
Мартова, успешное становление буржуазного строя сопровождалось 
ростом влияния материализма и позитивизма — "прогрессивных" 
течений философии, а разгром Парижской Коммуны и "торжество 
политики "крови и железа"", положившие конец новому расцвету 
буржуазной демократии привели к "попятному" движению в развитии философии, что означало возвращение к идеализму и метафизике. Обращение к идеализму привело к тому, что "естественные 
науки, недавно еще непосредственно служившие цели борьбы за 
эмансипацию личности, теперь выступили в роли боевого орудия 
против эгалитарных стремлений". Именно с таких позиций Мартов оценивал философское значение дарвинизма, который "революционизировал естествознание" и явился "опорой консервативнобуржуазных течений, как в социальной науке, так и в политике"
13. 
Речь здесь, разумеется, идёт о социал-дарвинизме, получившем значительное распространение в Англии и Германии. 

Связывая развитие философской и общественной мысли с социально-политическими проблемами современности, Мартов выделял 
ее носитель и двигатель не в лице представителей того или иного 
класса общества, а в лице разночинской интеллигенции, которая 
несла на протяжении второй половины века основное бремя освободительной борьбы. Не случайно основной смысл духовных иска
6 

ний 60 — 70 гг. XIX в. он сводил к поиску "системы, способной 
одновременно ответить потребности интеллигенции в идеализации 
своего собственного положения в пореформенной России и связать 
ее эмансипационные стремления с демократическим самоограничением в пользу активности народных масс"
1 4. 

В начале XX ст. российские марксисты, если им приходилось 
обращаться к философии, предпочитали ставить в прямую от неё 
зависимость учения о развитии общества. Ю.О. Мартов не избежал здесь общей участи своих товарищей по партии. Так, материализм и сенсуализм в гносеологии прямо отождествлялись Мартовым с социализмом в социальной философии, тогда как идеализм и метафизика идентифицировалась им с политической реакцией. "Капитуляция перед идеализмом и метафизикой, — писал 
Мартов, — является типичным симптомом всякой общественной 
реакции"
1 5. 

Анализ взглядов российских мыслителей Мартов начинал в зависимости от степени влияния на современную ему мысль и освободительное движение. Наиболее прогрессивным направлением 
философской и общественной мысли России до марксистов, по мнению Ю.О. Мартова, было народничество. 

Одним из идейных источников народнической философии Ю.О. 
Мартов считал учение М.А. Бакунина, которое, по мнению видного 
теоретика меньшевизма, являлось классическим примером творческой рецепции на российской почве немецкой классической философии. Рассматривая эволюцию системы взглядов Бакунина, 
Мартов выделял в них первоначальное гегельянство начала 1840х гг. Следующий этап развития философии Бакунина Мартов связывал с влиянием идей Маркса и Прудона, которые происходят в 
конце 1840-х гг. К указанному времени, по мнению Мартова, "бакунизм" еще не сложился и находился в стадии становления. Окончательное формирование философии Бакунина Мартов относит к 
концу 1860-х гг. С этих пор она стала идейным руководством 
всего анархистского движения второй половины прошлого века
1 6. 

Наибольшее внимание Ю.О. Мартова было обращено на тот 
период в развитии философии Бакунина, когда теоретик анархизма 
активно полемизировал с Марксом. Мартов указывал, что влияние 
марксизма на Бакунина ограничилось лишь признанием последним предпринятого Марксом анализа капиталистического производства и перспективы "экспроприации экспроприаторов", как 
сущности грядущего социального переворота. Вслед за Прудоном, 
Бакунин отвергал борьбу за улучшение государственных форм и 
задачу завоевания государственной власти. Важнейшей ошибкой, 

7 

на которую указывал Мартов, было признание Бакуниным субъектом революционного движения не "современный пролетариат", а 
лишь низшие слои, "более или менее близко стоящие к люмпенпролетариату". 

Не менее важной ошибкой Бакунина Мартов считал идеализм 
в философии истории. Первостепенным фактором "народной эволюции" Бакунин, как известно, считал некий "народный дух". "На 
этом пути он (Бакунин), — писал Мартов, — следуя к старым 
славянофилам, приходит к противопоставлению славянского мира 
германскому, причем, вопреки славянофилам, сближает романские 
народы с первым". "Бакунин в своих построениях русской революции, — писал Мартов о философско-исторических взглядах русского анархиста, — пытался опереться на материалистическое понимание истории, но при этом крайне вульгаризировал учение Маркса. Поскольку совершенно не усвоил себе его диалектической стороны"
1 7. 

Мартов также видел вульгарное истолкование марксизма Бакуниным в том, что тот "от "народного инстинкта" пытался апеллировать к социальному бытию, чтобы в условиях объективного исторического развития обоих миров найти ключ к объяснению различий народной психологии. Плодом такой интерпретации примата социальности стала идея о том, что "борьба между "государством и анархией" есть борьба между немцами и славянами или, в 
конце концов, борьба между городом и деревней"
1 8. 

Положительными сторонами философии Бакунина Мартов считал антитеологизм, материализм и атеизм. Разделял он и его понимание социологии, которую Бакунин считал своеобразным "увенчанием" социологии. 

Следующей фигурой в истории русской философии, обратившей 
на себя пристальное внимание Ю.О. Мартова, был П.Л. Лавров, 
которую теоретик меньшевизма считал идейной реакцией на социальную философию Бакунина. Лавров сочетал приверженность к 
социализму с решительным отвержением метафизики и сенсуализма. Мартов выделял существенную черту философии Лаврова 
— ее историзм. Анализу Мартова подверглись "Исторические письма" 
П.Л. Лаврова, вышедшие в "Неделе" в 1866 — 1870 гг. "Изучение 
истории должно дать мыслящему человеку ту руководящую нить 
в общественной деятельности, которую шестидесятники искали в 
природе человека", — передавал Мартов основной тезис того поколения философов-народников. Однако историзм Лаврова, по мнению Мартова, таил в себе определённые опасности, поскольку не 
основывался на историческом материализме, как того требовал 

8 

марксисзм. "Лавров сразу же наталкивается на тот же самый вопрос о природе человека, как объекта и субъекта исторического процесса". Мартов считал, что Лавров, как вообще все народники, преувеличивал значение субъективного фактора в историческом процессе. 

Далее, гносеология Лаврова, по мнению Мартова, опиралась на 
"последовательное отрицание объективных критериев истины". В 
философии истории это выражалось в признании Лавровым того, 
что прогресс истории есть понятие чисто субъективное, вносимое 
самим исследователем в хаос фактической истории и делающее 
его творцом исторической разумности. Но таким образом, возражал Мартов, общественный идеал переносится целиком в область 
утопии, процесс действительной человеческой истории оценивается 
с точки зрения противопоставленного ему сознания передовой личности, а содержание этого сознания мыслится, как независимое от 
самого исторического процесса. 

Отрицание объективных законов истории Лавровым проводило 
его, по мнению Мартова, к признанию основным критерием исторического процесса — "развитие личности". Отсюда следовал вывод о "критически мыслящей личности, двигающей историю". Стремление подчинять рассматриваемую доктрину тому варианту интерпретации, который был наиболее удобен, заставило Мартова истолковать слова Лаврова о необходимости объединения "критически 
мыслящих людей" как призыв к партийному строительству. Таким образом, по мнению Мартова, Лавров предполагал ускорить 
исторический процесс, совершить некоторый скачек. При этом существо позиции Лаврова Мартов видел в том, что "критическимыслящая личность творит суд над историей и, воздействуя идейно на массы, делает их исполнителем вынесенного ею приговора". 

Проблема учета последовательности периодов и стадий истории 
была актуальна для Мартова-философа, который считал недопустимым скачки через определенные стадии развития общества. По 
этой причине он уделял большое внимание отношению к проблеме 
стадиальности исторического процесса у других философов, особенно 1860-х гг., когда многие из просветительски настроенных мыслителей верили в возможность интеллигентской мысли вырвать 
народные массы из-под законов исторического развития. 

Разрыв между научной мыслью и действительностью, который 
Мартов находил в "социалистическом эксперименте" большевиков, он обнаруживал и в мысли пореформенной России, когда мыслители пытались игнорировать противоречие между европейскими 
стремлениями пореформенной интеллигентской демократии и от
9 

сутствием в экономической действительности элементов для образования исторически-прогрессивной народной демократии. 

Неизменным атрибутом мартовской оценки философии Лаврова было определение характера указанного мыслителя по принципу партийности и социальной актуальности философских выводов. "Эта абстрактная формула прогресса, — писал Мартов о философии истории Лаврова, — выражала не что иное, как оценку русским демократом-интеллигентом положительных целей социалистического рабочего движения на Западе, присоединение русского 
демократа к стремлениям европейского пролетариата"
19. 

Продолжателем субъективно-философской традиции П.Л. Лаврова Мартов видел Н.К. Михайловского. Однако, по сравнению с 
Лавровым, Михайловский пытается найти для себя более "твердую" опору в некоторых объективных законах социологии: он, по 
мнению Мартова, принимает ряд социологических обобщений 
Спенсера и других представителей "органистической" школы и сам 
устанавливает, что содержанием истории человечества является 
"смена форм кооперации"
20. 

Поддерживая взгляды Михайловского на стадиальность исторического процесса, Мартов критиковал его за попытки "субъективизации" общего процесса исторического развития. В частности, он 
отмечал, что "революционное народничество 70-х гг., Н.К. Михайловский и первоначальное народничество одинаково исходили из 
несомненности движения России по пути капиталистического развития и ставили себе задачей остановить (выделено Мартовым — 
А.Л.) это движение в интересах трудящихся масс"
21. 

В целом суть эволюции народнической философии Мартов выразил так: "Через бакунистское народничество к народовольчеству русская демократическая интеллигенция прошла в 70-ые гг. 
путь от принципиального отрицания своей руководящей роли в 
процессе народной жизни к самоутверждению в качестве единственного фактора, способного активно творить общественный 
прогресс". Теоретически неверное, с точки зрения Мартова, народничество обречено было переродиться, т.к. не выдержало испытанием практикой. "Неудача народовольческого заговора, — писал 
Мартов, — явилась вместе с тем и крушением всего субъективистско-народнического мировоззрения". Итогом идейных исканий 
народников стала мысль о необходимости теоретического пересмотра всего идейного наследия пореформенной интеллигенции: 
"Так из умирающего революционного народничества возник русский социал-демократический марксизм, который в следующую 
эпоху общественного подъема заменил народничество в роли идей
10