Книжная полка Сохранить
Размер шрифта:
А
А
А
|  Шрифт:
Arial
Times
|  Интервал:
Стандартный
Средний
Большой
|  Цвет сайта:
Ц
Ц
Ц
Ц
Ц

Похвала щедрости, чаша из черепа, золотая луда...Контуры русско-варяжского культурного взаимодействия

Покупка
Артикул: 707300.01.99
Доступ онлайн
209 ₽
В корзину
В отечественной науке роль варягов в образовании древнерусского государства оценивается весьма высоко, в частности у исследователей уже практически не вызывает сомнений скандинавское происхождение самой княжеской династии Рюриковичей. Однако на сегодняшний день в так называемом варяжском вопросе наблюдается известное противоречие: при огромном массиве археологических данных, недвусмысленно свидетельствующих об активном присутствии варягов на Руси в X-XI вв., мы располагаем весьма ограниченным количеством лингвистических следов и примет этнокультурного взаимодействия русских и скандинавов в эту эпоху. Данная книга представляет собой опыт историко-филологического разыскания в области культурных контактов Скандинавии и Руси на излете эпохи викингов. Образ идеального правителя, практика обмена дарами, представления о статусе и наследственных правах незаконнорожденного, рассказ о предках как средство характеристики потомков, перекличка личных имен, прозвищ и торжественных панегириков — такова лишь часть тех напряженных точек этого взаимодействия, к которым мы попытались подступиться в нашем исследовании.
Литвина, А. Ф. Похвала щедрости, чаша из черепа, золотая луда... Контуры русско-варяжского культурного взаимодействия [Электронный ресурс] / А. Ф. Литвина, Ф. Б. Успенский ; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». — Эл. изд. — Электрон, текстовые дан. (1 файл pdf: 197 с.).— М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2018. — Систем, требования: Adobe Reader XI либо Adobe Digital Editions 4.5 ; экран 10". - ISBN 978-5-7598-1824-3. - Текст : электронный. - URL: https://znanium.com/catalog/product/1018835 (дата обращения: 29.03.2024). – Режим доступа: по подписке.
Фрагмент текстового слоя документа размещен для индексирующих роботов. Для полноценной работы с документом, пожалуйста, перейдите в ридер.
А Н Н А Л И Т В И Н А · Ф Е Д О Р У С П Е Н С К И Й 

П О Х В А Л А Щ Е Д Р О С Т И, 

Ч А Ш А И З Ч Е Р Е П А , 

З О Л ОТА Я Л У Д А ... 

Контуры 
русско-варяжского 
культурного 
взаимодействия

ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

И З Д АТ Е Л Ь С К И Й Д О М

В Ы С Ш Е Й Ш К О Л Ы Э К О Н О М И К И

М О С К В А · 2018

Электронное издание

УДК 930.85
ББК 63.3(0)4
Л64

Рецензент — канд. ист. наук, доцент Школы исторических наук
факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ
Д. А. Добровольский

Л64
Литвина, А. Ф.
Похвала щедрости, чаша из черепа, золотая луда... Контуры русско-варяжского культурного взаимодействия [Электронный ресурс] / А. Ф. Литвина, 
Ф. Б. Успенский ; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». — Эл. изд. — 
Электрон. текстовые дан. (1 файл pdf : 197 с.). — М. : Изд. дом Высшей школы 
экономики, 2018. — Систем. требования: Adobe Reader XI либо Adobe Digital 
Editions 4.5 ; экран 10".
ISBN 978-5-7598-1824-3
В отечественной науке роль варягов в образовании древнерусского государства оценивается весьма высоко, в частности у исследователей уже практически не вызывает сомнений скандинавское происхождение самой княжеской династии Рюриковичей. Однако на сегодняшний день в так называемом 
варяжском вопросе наблюдается известное противоречие: при огромном 
массиве археологических данных, недвусмысленно свидетельствующих об 
активном присутствии варягов на Руси в X–XI вв., мы располагаем весьма 
ограниченным количеством лингвистических следов и примет этнокультурного взаимодействия русских и скандинавов в эту эпоху. 
Данная книга представляет собой опыт историко-филологического разыскания в области культурных контактов Скандинавии и Руси на излете эпохи 
викингов. Образ идеального правителя, практика обмена дарами, представления о статусе и наследственных правах незаконнорожденного, рассказ о 
предках как средство характеристики потомков, перекличка личных имен, 
прозвищ и торжественных панегириков - такова лишь часть тех напряженных 
точек этого взаимодействия, к которым мы попытались подступиться в нашем 
исследовании.
УДК 930.85
ББК 63.3(0)4

Деривативное электронное издание на основе печатного издания: Похвала щедрости, чаша из 
черепа, золотая луда... Контуры русско-варяжского культурного взаимодействия [Текст]  / 
А. Ф. Литвина, Ф. Б. Успенский ; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». — М. : Изд. 
дом Высшей школы экономики, 2018. — 192 с. — ISBN 978-5-7598-1392-7.

В соответствии со ст. 1299 и 1301 ГК РФ при устранении ограничений, установленных техническими средствами защиты авторских прав, правообладатель вправе требовать от нарушителя 
возмещения убытков или выплаты компенсации.

ISBN 978-5-7598-1824-3
© Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б., 2018
© Национальный исследовательский 
университет «Высшая школа экономики», 2018

На обложке — фрагмент изображения парусника норвежского короля Олафа (1015–1028) на алтаре церкви Varmdo в Стокгольме <https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Olav_der_Heilige01.jpg>

Содержание

От авторов  5

Глава I
ПОХВАЛА ЩЕДРОСТИ  8

1. СКАНДИНАВСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА  9

СКУПОЙ — ЩЕДРЫЙ — ДОБРЫЙ  9
Прозвища и родовая характеристика 
скандинавских конунгов  9

ЗОЛОТО И УГОЩЕНИЕ, НАГРАДА И ОТПЛАТА  21
Синтез и антитеза в панегирических формулах  21

СКАЛЬДЫ И САГИ  28
Автохтонность формулы 
и механизмы ее распространения  28

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ  43

2. РУССКАЯ ПЕРСПЕКТИВА  45

НОВАЯ РОДИНА КРАТКОЙ ФОРМУЛЫ  46
Части и целое, панегирик и порицание  46

РЕЧЕНИЕ И РАССКАЗ  55
Где и как формула стала сюжетом  55

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ  69

Глава II
ЧАША ИЗ ЧЕРЕПА  72

ЧАША ИЗ ЧЕРЕПА ПОВЕРЖЕННОГО ПРАВИТЕЛЯ 
В ДРЕВНЕГЕРМАНСКОМ КОНТЕКСТЕ   75

ЧАША ИЗ ЧЕРЕПА КАК ИСТОРИОГРАФИЧЕСКОЕ КЛИШЕ 
В ВИЗАНТИЙСКОЙ ТРАДИЦИИ  89

ЧАША ИЗ ЧЕРЕПА В РУКАХ ВАРВАРА — 
ПОКАЗАНИЯ АНТИЧНЫХ ИСТОЧНИКОВ  104

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ  124

СОДЕРЖАНИЕ

Глава III
ОШИБКА РОГНЕДЫ  126

ОГРАНИЧЕННОСТЬ/ОТСУТСТВИЕ 
НАСЛЕДСТВЕННЫХ ПРАВ У ДЕТЕЙ РАБЫНИ 
В СКАНДИНАВИИ  127

КЕМ БЫЛИ РАБЫНИ-МАТЕРИ  131

ДВА ЛЕТОПИСНЫХ РАССКАЗА О РОГНЕДЕ 
В ПЕРСПЕКТИВЕ 
СКАНДИНАВСКОЙ ТРАДИЦИИ  141

ВНЕБРАЧНЫЕ ДЕТИ И БУКВА ЗАКОНА  145

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ИТОГИ  148

Глава IV
ЗОЛОТАЯ ЛУДА ВАРЯГА ЯКУНА  151

СЦЕНЫ ЛИСТВЕНСКОЙ БИТВЫ 1024 Г.  151

«ТЕМНЫЕ МЕСТА» В РАССКАЗЕ 
О ВАРЯГЕ ЯКУНЕ  152

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ПЛАЩОМ 
В СКАНДИНАВИИ  157

ХАКОН МОГУЧИЙ 
В ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ СЕВЕРЯН  162

ВНУК КАК ВОПЛОЩЕНИЕ 
РОДОВОГО НАСЛЕДИЯ  164

МОЛОДОЙ ЯРЛ НА ПЕРЕСЕЧЕНИИ 
ДВУХ НАРРАТИВНЫХ ТРАДИЦИЙ  167

СЕМАНТИКА КОНСТРУКЦИИ «отбѣжати + Gen.» 
В ДРЕВНЕЙШИХ РУССКИХ ЛЕТОПИСЯХ  172

Литература и сокращения  176

От авторов

Н
емного найдется событий тысячелетней давности, которые вызывали бы столь напряженный, живой, а иногда и весьма болезненный интерес, как история скандинавского присутствия на Руси. 
Мало того, что так называемый норманнский вопрос, или спор о роли 
северных пришельцев в основании древнерусского государства, еще с 
петровских времен то и дело вовлекается в пространство злободневной 
политической идеологии, но и самые свидетельства варяжско-русских 
контактов весьма неоднородны в различных областях культурной традиции. В самом деле, если говорить о доказательствах вещественных, 
материальных, то здесь мы сталкиваемся с чрезвычайным изобилием 
различных артефактов — от пряслица с рунической надписью или молоточка Тора до целого кургана с нетронутым погребением знатного 
воина. Число археологических находок подобного рода постоянно 
растет, у нас всегда есть надежда на появление новых данных, которые позволят расширить наши представления о масштабах скандинавского присутствия. 
Однако едва лишь мы обращаемся к миру слов и образов, все оказывается заметно сложнее. Найдем ли мы, например, в древнерусском 
языке скандинавские заимствования? Да, разумеется, северогерманское происхождение целого ряда слов давно не вызывает сомнений у 
лингвистов, но число этих заимствований несопоставимо с теми языковыми преобразованиями, которые претерпел, скажем, древнеанглийский язык в результате нормандского завоевания. Тем более труден вопрос о том, много ли в древнерусских текстах мотивов, сюжетов 
или мелких повествовательных деталей, напрямую перекликающихся с теми, что мы обнаруживаем в скандинавских памятниках, запечатлевших ту же эпоху. По-видимому, их одновременно и больше, и 
меньше, чем может показаться на первый взгляд. 
Причины всех этих трудностей не в последнюю очередь связаны 
с тем, что русская и скандинавская средневековая книжность отнюдь 
не были ориентированы друг на друга — ни одна из этих традиций не 
послужила для другой прямым источником образцов, хотя им нередко 
приходилось черпать образцы из одного и того же источника. Жанро
вый репертуар этих традиций чрезвычайно различен: на русской почве мы не увидим ни родовых саг, ни тем более скальдической поэзии, 
и ни один из скандинавских хроникальных источников невозможно 
уподобить древнейшим русским летописям. Даже если эти памятники 
говорят об одном и том же, опознать подобное тождество показаний 
порой оказывается весьма непросто из-за естественных различий в 
структуре и поэтике текста. Вместе с тем не менее различны и критерии достоверности, которые приходится применять к извлекаемым из 
столь непохожих источников сведениям.
Кроме того, IX—XII вв. — времена, на которые пришлись интересующие нас контакты, отчасти непосредственно предшествовали, 
а в значительной степени попросту совпадали с эпохой грандиозных 
сдвигов и перемен в истории Руси и Скандинавии. Распространение 
христианства, крещение отдельных правителей и их окружения, а затем и целых народов, становление единовластных династий и формирование собственного круга почитаемых святых шли бок о бок с 
возникновением письменной культуры нового типа, которая была 
порождением и частью этих инновационных процессов. Неудивительно поэтому, что в ее недрах большее отчасти погребло под собой 
меньшее — некогда судьбоносное взаимодействие с близкими соседями интересовало книжников лишь постольку, поскольку оно соответствовало этим новым перспективам. 
Дело усугубляется еще и тем, что русские хронографические сочинения, из которых мы черпаем наши знания о скандинавском присутствии, будь то «Повесть временных лет» или Новгородская первая 
летопись, были впервые занесены на пергамент отнюдь не в тот период, когда взаимодействие с варягами было особенно интенсивным, но 
лишь в ту пору, когда оно начало заметно ослабевать. До нас же эти 
тексты дошли в списках еще куда более поздних, когда такие контакты окончательно отходили в область минувшего и различные их приметы — некогда понятные без объяснений — стали загадочными или 
неважными. Иначе говоря, письменная традиция парадоксальным 
образом оказывается одновременно и зеркалом, в котором можно 
разглядеть контуры интересующей нас проблемы, и барьером, нуждающимся в преодолении.
Сейчас, когда в спорах о том, какую роль скандинавы сыграли в 
формировании древнерусского государства, сломлено столько копий 
и накоплено столько ценнейшей информации, можно, как кажется, 

ПОХВАЛА ЩЕДРОСТИ, ЧАША ИЗ ЧЕРЕПА, ЗОЛОТАЯ ЛУДА...

отойти на пару шагов в сторону от фигуры основателя династии Рюриковичей и сосредоточиться скорее не на политической, а на культурной составляющей русско-скандинавского взаимодействия. И на 
этом поприще в XIX–XX столетиях сделано немало, тем не менее язык 
научного знания, на котором можно было бы говорить об этом предмете, лежащем на стыке филологии и истории, еще не до конца сформирован. Нам представляется, что на данном этапе исследовательская 
методология должна быть не только и не столько декларативно сформулирована, сколько продемонстрирована в действии. 
Именно поэтому отправная точка для каждой главы в данной 
книге предельно конкретна — всякий раз мы начинаем с небольшого 
фрагмента из «Повести временных лет» или Новгородской первой летописи, провоцировавшего множество ассоциаций не только у современных исследователей, но и у средневековой аудитории, фрагмента, 
где проявляется близость русского и скандинавского мира, будь то 
сходство фабулы, тождество имен или совпадение фактов. 
Мы постарались привлечь такой набор эпизодов, чтобы причины 
этой близости были максимально разнообразны. Так, в одном случае 
речь идет о прямом и раннем перенесении некоего культурного клише 
со скандинавской почвы на русскую, клише, настолько удачно прижившегося на новой родине, что едва ли кто-то из книжников XII столетия осознавал его как заимствование. В другом — следует говорить 
скорее о существовании некоего единого варяжско-русского пространства, в котором перемещаются живые люди, а с ними из страны в 
страну перемещаются не менее живые исторические предания. В третьем случае удается проследить, насколько в предхристианскую эпоху 
у северной знати могли быть близки представления о правовых нормах 
и о возможности пренебречь ими. Иногда же выясняется, что сходство 
в описании событий и обрядов вовсе не свидетельствует о взаимодействии двух интересующих нас культурных традиций, однако подобный 
отрицательный результат, в сущности, оказывается не менее ценен для 
их сопоставления — мы можем разглядеть, в частности, как по-разному 
влияли на них более древние книжные и некнижные образцы. 
Во всех четырех главах мы стремились не злоупотреблять наложением единой готовой схемы анализа на заведомо разнообразный 
и многоликий материал источников, но попытались представить несколько моделей исследования, которые могут пригодиться в дальнейших разыс каниях. 

ОТ АВТОРОВ

Глава I 

ПОХВАЛА ЩЕДРОСТИ

В 
«Повести временных лет» под 971 г. мы находим рассказ о том, 
как византийский император решил испытать дарами русского 
князя Святослава Игоревича и что из этого испытания вышло; есть 
эта история и в Новгородской первой летописи.

Цесарь же созваше боляры своя в полату и рече имъ: «что сътворимъ, яко не можемъ противу ему стати». И рѣша ему бояре: «пошли 
к нему дары, искусимъ его; любезнивъ ли есть злату и паволокамъ». 
Послаша к нему злато и паволокы и мужа мудра, и рѣша ему: «глядаи 
взора его и лица его и смысла его». Святославу, яко приидоша Грѣци 
с поклономъ. И рче Святославъ: «введите ихъ сѣмо»; и абие приведоша и. Онѣмъ же слом пришедщимъ и пакы поклонившимся ему, 
и положиша пред нимъ злато и паволокы. И рече Святославъ, кромѣ 
зря, отрокомъ своимъ «возмѣте, кому что будет». они же поимаша, 
а слы цесаревѣ, видѣвше тое, приидоша ко цесарю. И съзва царь бояры своя и велможа; рѣша же послании, яко «приидохомъ к нему и не 
позри на ны, нь толико отрокомъ повелѣ поимати». Рече же единъ от 
ту предстоящиъ: «царю, искуси единою еще; пошли к нему оружье 
браньное». Онъ же послуша его, и послаше ему мечъ и иное оружье. 
Слу же цесареву принесъшю къ Святославу, он же приимъ, нача любити и хвалити и цѣловати, [яко самого] цесаря. И приидоша опять 
къ цесарю, и повѣдаша вся бывшая. И рѣша б ояре: «лютъ сьи мужь 
хощеть бытии, яко имѣниа небрежеть, а оружие емлет и любит, 
имѣся по дань» [ПСРЛ, т. III, с. 122–123].

Замечательно при этом, что в скандинавском своде саг о королях 
Норвегии под названием «Гнилая кожа» (Morkinskinna) рассказывается о том, как аналогичному испытанию подвергается конунг Си
Глава I.  ПОХВАЛА ЩЕДРОСТИ

гурд Крестоносец: есть здесь и двукратное посольство от императора, 
и емкости с золотом, и нарочито небрежное распоряжение раздать все 
императорские дары дружинникам, и умение продемонстрировать 
находчивость в сочетании с могуществом... 
Что стоит за этим сходством? Имеем ли мы дело со случайным 
совпадением, заимствованием из некоего общего источника, реализацией некоторого универсального мотива, с равным успехом воплощающегося в самых разных культурных практиках? Или перед нами 
пример прямого взаимодействия двух интересующих нас традиций? 
Чтобы подступиться к ответу на данный вопрос, необходимо провести два независимых расследования и не только рассмотреть два этих 
сюжета подробнее, но и восстановить все их «родственные связи» в 
дошедших до нас скандинавских и древнерусских памятниках. Связи 
эти оказываются весьма обильными, многоступенчатыми — небрежение к золоту, щедрость к своим людям многократно запечатлеваются 
на письме, в частности воспроизводятся вновь и вновь на разных хронологических повествованиях. Складывается впечатление, что рассказы о Святославе и Сигурде — лишь часть какой-то более обширной 
традиции оценки правителя, традиции, возможно, достаточно архаичной. Попробуем описать ее более обстоятельно.

1. СКАНДИНАВСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА

СКУПОЙ — ЩЕДРЫЙ — ДОБРЫЙ

Прозвища и родовая характеристика 
скандинавских конунгов

Начнем с анализа одного древнего прозвища конунга из династии 
Инглингов по имени Хальвдан, жившего, по-видимому, на рубеже 
VIII и IX вв. В древнейших скандинавских историографических источниках (таких, например, как «Книга об исландцах» Ари Мудрого, 
созданная в первой половине XII в.) он называется Хальвдан Щедрый и 
Скупой на Еду (hinn mildi ok matarilli). При этом во многих средневековых сочинениях, прежде всего в «Круге Земном» (XIII в.) и в «Книге с 
Плоского острова» (начало XIV в.), непосредственно за упоминанием 

ПОХВАЛА ЩЕДРОСТИ, ЧАША ИЗ ЧЕРЕПА, ЗОЛОТАЯ ЛУДА...

прозвища конунга Хальвдана следует своеобразный комментарий, где 
оно разъясняется следующим образом: 

Рассказывают, что его люди получили столько золотых монет, 
сколько у других конунгов люди получают серебряных, но жили 
впро голодь. Он был очень воинствен, часто ходил в викингские походы и добывал богатство1.

Появляющаяся в этом комментарии тема золота в свое время 
даже позволила интерпретаторам «Круга Земного» перевести прозвище конунга как «Щедрый на Золото и Скупой на Еду». Как мы увидим ниже, подобный перевод, не будучи буквальным, довольно верно 
отражает те коннотации, которые связывались с эпитетом «щедрый» 
(mildi), коль скоро он прилагался к правителю. 
Если это именование является подлинным прозванием древнего правителя, то перед нами весьма ранний и ценный пример скандинавского прозвища-формулы, где фигурируют интересующие нас 
концепты «щедрости» и «скупости». Несколько соображений в пользу 
если не его аутентичности, то, во всяком случае, архаичности можно привести сразу. Так, следует упомянуть, с одной стороны, множественность источников, в которых это именование представлено, 
и, с другой стороны, его явную мнемо-поэтическую оформленность. 
В самом деле, во фразе hinn mildi ok matarilli, «щедрый и скупой на 

1 ...svá er sagt, at hann gaf þar í mála mönnum sínum jammarga gullpenninga, 
sem aðrir konungar silfrpenninga, en hann svelti menn at mat. Hann var hermaðr 
mikill ok var löngum í vikingu ok fekk sér fjár [Hkr., bnd. I, bls. 80; CF, bls. 31; КЗ, 
с. 36]. 
Приведенная характеристика конунга Хальвдана исключительно близка той, что мы обнаруживаем в «Истории Норвегии» (Historia Norwegiae), 
одном из древнейших скандинавских исторических сочинений, составленном на латыни, по всей видимости, в Норвегии или в Исландии в середине 
XII в. [Ekrem, 1998, S. 8–13, 87]: «Huic successit in regnum fi lius suus Halfdan 
auri prodigus cibique tenacissimus, stipendiarios namque suos auro donavit eosdemque fame maceravit» [MHN, p. 103]. Отметим, однако, что в этом источнике 
ни слова не говорится о прозвище конунга Хальвдана, хотя автор «Истории 
Норвегии» с чрезвычайной последовательностью стремится воспроизводить 
прозвания (cognomen) древнейших норвежских правителей. 

Глава I.  ПОХВАЛА ЩЕДРОСТИ

еду», присутствует как аллитерация, так и внутренняя рифма, сродни 
тем, что мы обнаруживаем в скальдических стихах, и это неизбежно 
наводит нас на мысль, что само прозвище — не что иное, как фрагмент 
древнего поэтического текста, посвященного конунгу. Эти лежащие 
на поверхности аргументы ни в коей мере не могут быть признаны исчерпывающими, но мы попытаемся привести целый ряд других данных, свидетельствующих не только о древности этого формульного 
прозвища, но и о его связях с целым классом формул, бытовавших 
в средневековой Скандинавии и распространявшихся за ее пределы. 
В «Круге Земном» Снорри Стурлусона — самой подробной и, пожалуй, самой авторитетной истории династии Инглингов, составленной в первой половине XIII в., — интересующее нас прозвище фигурирует не только как элемент именования определенного персонажа, 
но, несомненно, и как своеобразная характеристика нрава нескольких 
поколений его прямых потомков. Когда один из них — конунг Хакон 
Добрый, первый христианин на норвежском престоле — призывал в 
Х в. своих подданных-язычников поститься и чтить святость воскресного дня, те не соглашались: 

Но как только конунг возвестил это народу, сразу же поднялся громкий ропот. Бонды роптали на то, что конунг хочет отнять у них их 
работы, и говорили, что тогда им нельзя хозяйствовать на земле. 
А батраки и рабы говорили, что, если они не будут есть, они не смогут работать. Есть такой изъян — говорили они — у Хакона конунга 
и его отца <конунга Харальда Прекрасноволосого. — А. Л., Ф. У.> 
и всей его родни, что они скупы на еду, хотя и щедры на золото (þeir 
váru illir af mat, svá þótt þeir væri mildir af gulli) [Hkr., bnd. I, bls. 189; 
КЗ, с. 75].

В «Саге о Хаконе» напрямую не говорится, о какой именно родне 
конунга идет речь, однако современник и читатель Снорри Стурлусона, живущий в мире родовых связей, не мог не вспомнить о том, что 
отец Хакона Доброго, Харальд Прекрасноволосый († ок. 940 г.), приходился родным правнуком конунгу Хальвдану Щедрому [на Золото] 
и Скупому на Еду. В ряде источников, например в «Книге об исландцах» Ари Мудрого или «Книге с Плоского острова», этот Хальвдан 
фигурирует по преимуществу в родословных и известен прежде всего 
как предок объединителя Норвегии Харальда Прекрасноволосого.

ПОХВАЛА ЩЕДРОСТИ, ЧАША ИЗ ЧЕРЕПА, ЗОЛОТАЯ ЛУДА...

Хакон же, не наследуя ни имени, ни прозвища прапрадеда, согласно молве, наследует те родовые качества, которые в свое время 
вызвали к жизни прозвище его предка. Для родового мира Исландии, где перечисление имен и черт характера родичей могло быть в 
каком-то смысле важнее собственного имени человека, такой подход 
к делу представляется более чем закономерным. Коль скоро кто-либо 
из родичей обладал характеризующим прозвищем, у целой череды его 
потомков оно могло присутствовать, так сказать, в латентной форме, 
иногда оживая в виде более или менее окказиональной характеристики того или иного родича, а иногда вновь обретая статус устойчивого 
прозвания. 
Иными словами, для носителя родового сознания черты характера, которыми обладал тот или иной член семьи в древности, никуда 
не исчезают, а лишь проявляются в следующих поколениях с большей 
или меньшей силой, а следовательно, между характеризующим конунга речением и собственно прозвищем не может быть непроницаемой границы: тот или иной эпитет, та или иная фраза по отношению 
к предкам и потомкам может использоваться то так, то эдак. 
В известном смысле весь цикл рассказов «Круга Земного» о норвежских правителях из рода Инглингов создает образы конунгов, у которых необходимая знатному человеку щедрость зачастую может так 
или иначе сочетаться с фамильной скуповатостью. Об Олаве Трюггвасоне († 1000 г.) сказано, что на Руси «он был щедр со своими людьми, 
и поэтому его очень любили»2, тогда как о его тезке, Олаве Святом 
(† 1030 г.), Снорри говорит, что тот был «охоч до всякого добра и щедро раздавал его», и при этом вынужден опровергать предание о скупости конунга («незаслуженны упреки в том, что он был скуп (hnøggr) 
к своим людям. Он был очень щедр (inn mildasti) к своим друзьям»)3. 
Соправители Харальд Суровый († 1066 г.) и Магнус Добрый († 1047 г.) 

2 Óláfr var örr maðr við sína menn, varð hann af því vinsæll [Hkr., bnd. I, 
bls. 292; КЗ, с. 110].
3 См. [Hkr., bnd. II, bls. 82, 422; КЗ, гл. 58, с. 196; гл. 181, с. 336]; ср. сходную характеристику Олава, строящуюся на полярных оценках личности конунга: [ÓHLeg., s. 27–28]. Намеки на скупость конунга содержатся и в разговоре исландца Тормода Скальда Черных Бровей с Олавом Святым (см. 
[ÓHLeg., s. 53]). 

Доступ онлайн
209 ₽
В корзину