Великолепная двадцатка: архитектура Москвы и зачем она была

Григорий Ревзин

ВЕЛИКОЛЕПНАЯ ДВАДЦАТКА: 
АРХИТЕКТУРА МОСКВЫ 
И ЧЕМ ОНА БЫЛА

Москва
«Стрелка Пресс» 

2017

3-е издание (электронное)

УДК 72.01
ББК  85.11
         Р32

Ревзин, Григорий.

Р32
Великолепная двадцатка: архитектура Москвы и чем она 
была [Электронный ресурс] / Григорий Ревзин. — 3-е изд. (эл.). — 
Электрон. текстовые дан. (1 файл pdf : 29 с.). — М. : Стрелка 
Пресс, 2017. — Систем. требования: Adobe Reader XI либо 
Adobe Digital Editions 4.5 ; экран 10".

ISBN 978-5-906264-11-4

    20 лет назад российская архитектура освободилась от бремени советского государства — что удалось сделать за это время? 
Книга Григория Ревзина «Великолепная двадцатка» — подведение 
неутешительных итогов прошедшего двадцатилетия, которые он 
связывает с предпринятой постсоветской архитектурой попыткой 
решить нерешаемые проблемы идеологии нового общества — его 
стремлением войти в западную цивилизацию и отделить себя от 
советского исторического и культурного опыта.

УДК 72.01
ББК  85.11

Деривативное электронное издание на основе печатного 
издания: Великолепная двадцатка: архитектура Москвы и зачем 
она была / Григорий Ревзин. — М. : Стрелка Пресс, 2014. —  
ISBN 978-5-519-01811-1.

В соответствии со ст. 1299 и 1301 ГК РФ при устранении ограничений, установленных техническими средствами защиты авторских прав, правообладатель вправе требовать от нарушителя возмещения убытков или выплаты 
компенсации.

ISBN 978-5-906264-11-4
© «Стрелка Пресс», 2014

ОБ  АВТ ОР Е

Григорий 
Ревзин 
— 
архитектурный 
критик, 
специальный
корреспондент Издательского дома «Коммерсантъ», автор книг
«Неоклассицизм в русской архитектуре начала XX века» (1992),
«Очерки по философии архитектурной формы» (2002), «На пути
в Боливию: заметки о русской духовности» (2006) и др.

О «СТ Р ЕЛКЕ»

Институт 
медиа, 
архитектуры 
и 
дизайна 
«Стрелка» 
—
международный образовательный проект, созданный в 2009 году.
Помимо 
постдипломной 
образовательной 
программы 
с
преподавателями 
мирового 
уровня 
«Стрелка» 
организует
публичные лекции, семинары и воркшопы, консультирует в
области городского развития и издает лучшие книги по
урбанистике, дизайну и архитектуре.

     Постсоветская архитектура продолжается двадцать лет. Это много. 
За двадцать лет начались и закончились модерн, неоклассицизм, 
конструктивизм, сталинская архитектура — есть с чем сравнивать.

История этой архитектуры — повесть о двадцати главных
героях. 
Это 
нормально. 
Честертон 
написал 
(несколько
высокопарно), что архитектура — это азбука гигантов, это верно
не только в том смысле, что буквы большие, а и в том, что гиганты
редко ходят толпами. Конструктивисты (тоже примерно двадцать
человек), и сталинские архитекторы, и архитекторы модерна (это
опять же двадцать человек максимум), все остальные —
краеведение. В историю больше двадцати не пропихивается, и,
кстати, это серьезный резон не становиться архитектором. В год в
России появляется примерно две тысячи человек с дипломом
архитектора, поколение — двадцать лет, около сорока тысяч
человек, а в итоге — двадцать фигур. Шансы — один к двум
тысячам, хуже только у поэтов.
Что это было? Что за двадцать лет сделали двадцать героев? В
2008 году, когда я делал выставку «Партия в шахматы» на
Венецианской биеннале, Андрей Боков, Александр Скокан и
Евгений Асс с разной степенью резкости критиковали меня за
идею 
противопоставления 
российской 
и 
западной 
школ.
«Архитектор, — говорили они, — профессия интернациональная,
важно не то, какое у него гражданство, а то, что он привнес в
сегодняшнюю мировую архитектуру». Отлично, что мы туда
внесли?
В деятельности историка случаются неприятные моменты.
Иногда нужно признать историческое поражение.

6

В прошлом году там же, на биеннале в Венеции, в британском
павильоне была выставка «Venice Takeaway». Две дамы, Вики
Ричардсон, директор архитектурных программ Британского
совета, и Ванесса Норвуд, директор выставок AA (Architectural
Association, довольно-таки прославленная архитектурная школа),
пришли к выводу, что британская архитектура зашла в тупик.
Отталкиваясь от этой грустной констатации, Британский совет
выделил 500 грантов на экспедиции по всему миру для поисков
альтернативных идей развития. В short list для показа на биеннале
вошли тринадцать команд, в том числе исследование Росса
Андерсона и Анны Гибб, которые отправились в Россию и
обнаружили 
здесь 
«бумажную 
архитектуру». 
На 
входе 
в
британский павильон на трех айпадах Юрий Аввакумов, Михаил
Белов и Александр Бродский рассказывали о своем жизненном
пути и судьбе архитектуры, и имелось в виду, что это выход.
Английская архитектура, напомню, — это национальная школа,
которую сейчас представляют Норман Фостер, Заха Хадид,
Ричард Роджерс, Дэвид Аджайе и другие; вообще-то, от момента
обновления Лондона на Millennium и до Олимпиады 2012 года —
это сильнейшая архитектурная школа в мире. «Бумажная
архитектура» через двадцать лет после того, как она закончилась,
остается надеждой на обновление языка — но не для России. 
В архитектуре иногда говорят об обезличивании, и не совсем
понятно, как должен звучать антоним к этому процессу, когда
пространство приобретает настолько личный характер, что у него
появляется 
сложный 
психологический 
рисунок. 
«Бумажная
архитектура» — это иной уровень гуманизации пространства,
когда оно становится глубоко личным. Так вот, мы не смогли не то

7

что реализовать этот потенциал — мы даже не смогли двинуться в
этом направлении. Михаил Филиппов и Михаил Белов строят, но
это не архитектура сделала шаг к тому, что они открыли тогда, в
молодости, это они пошли на компромисс с реальностью, сделав
шаг от поэзии к недвижимости. Юрий Аввакумов и Александр
Бродский отказались идти по этому пути — ну так они по
большому счету стали не архитекторами, а художниками.
Что ж, это было слишком сложно, хотя, если бы мы больше
уважали их, если бы смогли доказать заказчикам и обществу, что
тот 
уровень 
поэзии, 
эмоционального 
переживания 
и
интеллектуальной медитации, который был стандартом почти
любого «бумажного» проекта 70–80-х годов, это и есть русская
школа, это была бы победа, и мировая победа. Но у нас и не было
такой цели. Давайте честно признаемся: мы хотели, чтобы наши
пространства выглядели как-то ближе к «Макдоналдсу», чем к
ресторану «95 градусов», который Александр Бродский построил
в Пирогово. Увы и ах. Это безусловное поражение.
Приблизимся 
к 
реальности. 
Мы 
придумали 
средовой
неомодернизм: Александр Скокан был главой этого направления, а
Остоженка — главным местом действия. Пусть не «бумажная
архитектура», но все же это было не вполне вторично и уж во
всяком случае небезынтересно. По сути, это был вариант
архитектурной деконструкции, только вместо случайности как
«безумия» 
мастера, 
который 
ломает 
конструктивную 
и
композиционную логику, у нас получилась случайность как
«безумие» истории, которая ломает любые человеческие замыслы,
прокладывает улицы и переулки как хочет, и это ценно, потому
что это и есть жизнь. В профессиональной плоскости это был

8

внятный ответ на то, как современная архитектура может
существовать в историческом городе. Потенциально — не
русская, а мировая тема.
Мы не только не смогли утвердить средовой подход как
достижение российской архитектурной школы — мы пришли к
признанию, что концепция, родившаяся из идеи сохранения
исторического города, привела к его уничтожению. Тонкая
профессиональная логика уперлась в тупую политическую, когда
средовой модернизм был осознан как «точечная застройка» и
«разрушение исторической среды», и в борьбе с этими фантомами
массового сознания политики вполне себе честные, но далекие от
понимания ценностей культуры вообще (я имею в виду, например,
Сергея Митрохина и возглавляемую им партию «Яблоко»)
попытались привлечь на свою сторону избирателей. И у них не
получилось, и архитектура не состоялась. Это не поражение?
Ладно, черт с ним, со средовым подходом, мы его победили.
Мы еще создали «гламурный авангард». Соединение авангарда с
luxury — не российская тема, это в 2000-е годы делал весь мир,
прежде всего — арабские заказчики, до мусульманской весны 2010
года. Но Россия сегодня занимает второе место в мире по числу
легальных миллиардеров, нигде в мире в 2000-х не было
заказчиков, столь жадных до престижного потребления, не
связанных ни протестантской этикой США и Европы, ни
китайскими церемониями. Казалось бы, здесь, в России, должны
были 
быть 
созданы 
главные 
шедевры 
этого 
ответвления
авангардного древа. И где? Наши заказчики теперь прекратили
ставить на Россию, обустраивают свою недвижимость в Европе.
Условий для гламурного авангарда больше нет, в моде социальная

9

политика и экология. Ау, где вы, наши памятники раннего
российского 
неокапитализма, 
шедевры 
деконструкции 
из
крокодиловой кожи со стразами Swarovski? Один раз за всю свою
карьеру критика я видел входную дверь, обитую стриженой
норкой абстрактного рисунка, — но это все. Наши интерьеры, в
отличие от людей, в них обитающих, не попали в европейские или
американские Vogue, Tatler, Vanity Fair и AD, хотя арабских,
японских и китайских там было в избытке. Это не поражение, это
вообще позор какой-то.
Мы создали, наконец, свой неоклассицизм, и в 2000-е он, по
моему скромному мнению, был самым сильным в мире — работы
итальянцев, немцев, американцев выглядят по сравнению с
Михаилом 
Филипповым, 
Михаилом 
Беловым, 
Максимом
Атаянцем боязливо и неизобретательно. В Европе и Америке это
был стиль консервативной элиты, а это не слишком раскованный
заказчик. У нас модернизм был официальным брежневским стилем,
поэтому 
наши 
неоклассики 
впитали 
в 
себя 
какую-то
авангардистскую эпатажную оппозиционность — это создало
уникальность школы. Мы сами не смогли оценить, насколько это
интересная школа, не говоря уже о том, чтобы утвердить это как
национальный 
приоритет. 
За 
исключением 
Римского 
дома
Михаила Филиппова и Помпейского дома Михаила Белова, ни
один неоклассический архитектурный проект не воплощен так, как
задумывался авторами. С 2000 по 2010 год я издавал журнал
«Проект Классика», одной из главных целей которого было
утверждение достоинства неоклассического направления в русской
архитектуре. Так что это не поражение вообще, а отчасти мое,
личное.

10