Два газетчика

А.П. Чехов

ДВА ГАЗЕТЧИКА

Москва

ИНФРА-М

2013

УДК 822
ББК 84 (2 Рос=Рус)
Ч 56

Чехов А.П.
Два газетчика. — М.: ИНФРА-М, 2013. — 5 с. – (Библиотека 

русской классики).

ISBN 978-5-16-007079-7
© Оформление. ИНФРА-М, 2013

Подписано в печать 25.12.2012. Формат 60x88/16. 

Гарнитура Newton. Бумага офсетная.

Усл. печ. л. 15,0. Уч.изд. л. 18,72.

Тираж 5000 экз. Заказ №

Цена свободная.

«Научно-издательский центр ИНФРА-М»
127282, Москва, ул. Полярная, д. 31В, стр. 1

Тел.: (495) 3800540, 3800543. Факс: (495) 3639212

E-mail: books@infra-m.ru
http://www.infra-m.ru

ДВА ГАЗЕТЧИКА

Рыбкин, сотрудник газеты "Начихать вам на головы!", человек 

обрюзглый, сырой и тусклый, стоял посреди своего номера и любовно поглядывал на потолок, где торчал крючок, приспособленный для лампы. В руках у него болталась веревка. 

"Выдержит или не выдержит? - думал он. - Оборвется, чего 

доброго, и крючком по голове... Жизнь анафемская! Даже повеситься путем негде!" 

Не знаю, чем кончились бы размышления безумца, если бы не 

отворилась дверь и не вошел в номер приятель Рыбкина, Шлепкин, 
сотрудник газеты "Иуда предатель", живой, веселый, розовый. 

- Здорово, Вася! - начал он, садясь. - Я за тобой... Едем! В Вы
боргской покушение на убийство, строк на тридцать... Какая-то 
шельма резала и не дорезала. Резал бы уж на целых сто строк, подлец! Часто, брат, я думаю и даже хочу об этом писать: если бы человечество было гуманно и знало, как нам жрать хочется, то оно 
вешалось бы, горело и судилось во сто раз чаще. Ба! Это что такое? - развел он руками, увидев веревку. - Уж не вешаться ли 
вздумал? 

- Да, брат... - вздохнул Рыбкин. - Шабаш... прощай! Опротивела 

жизнь! Пора уж... 

- Ну, не идиотство ли? Чем же могла тебе жизнь опротиветь? 
- Да так, всем... Туман какой-то кругом, неопределенность... бе
зызвестность... писать не о чем. От одной мысли можно десять раз 
повеситься: кругом друг друга едят, грабят, топят, друг другу в 
морды плюют, а писать не о чем! Жизнь кипит, трещит, шипит, а 
писать не о чем! Дуализм проклятый какой-то... 

- Как же не о чем писать? Будь у тебя десять рук, и на все бы 

десять работы хватило. 

- Нет, не о чем писать! Кончена моя жизнь! Ну, о чем прика
жешь писать? О кассирах писали, об аптеках писали, про восточный вопрос писали... до того писали, что всё перепутали и ни черта 
в этом вопросе не поймешь. Писали о неверии, тещах, о юбилеях, о 
пожарах, женских шляпках, падении нравов, о Цукки... Всю вселенную перебрали, и ничего не осталось. Ты вот сейчас про убийство говоришь: человека зарезали... Эка невидаль! Я знаю такое 
убийство, что человека повесили, зарезали, керосином облили и 
сожгли - всё это сразу, и то я молчу. Наплевать мне! Всё это уже 
было, и ничего тут нет необыкновенного. Допустим, что ты двести 
тысяч украл или что Невский с двух концов поджег, - наплевать и 
на это! Всё это обыкновенно, и писали уж об этом. Прощай! 

- Не понимаю! Такая масса вопросов... такое разнообразие яв
лений! В собаку камень бросишь, а в вопрос или явление попадешь... 

- Ничего не стоят ни вопросы, ни явления... Например, вот я 

вешаюсь сейчас... По-твоему, это вопрос, событие; а по-моему, 
пять строк петита - и больше ничего. И писать незачем. Околевали, 
околевают и будут околевать ничего тут нет нового... Все эти, 
брат, разнообразия, кипения, шипения очень уж однообразны... И 
самому писать тошно, да и читателя жалко: за что его, бедного, в 
меланхолию вгонять? 

Рыбкин вздохнул, покачал головой и горько улыбнулся. 
- А вот если бы, - сказал он, - случилось что-нибудь особенное, 

этакое, знаешь, зашибательное, что-нибудь мерзейшее, распереподлое, такое, чтоб черти с перепугу передохли, ну, тогда ожил бы 
я! Прошла бы земля сквозь хвост кометы, что ли, Бисмарк бы в 
магометанскую веру перешел, или турки Калугу приступом взяли 
бы... или, знаешь, Нотовича в тайные советники произвели бы... 
одним словом, что-нибудь зажигательное, отчаянное, - ах, как бы я 
зажил тогда! 

- Любишь ты широко глядеть, а ты попробуй помельче плавать. 

Вглядись в былинку, в песчинку, в щелочку... всюду жизнь, драма, 
трагедия! В каждой щепке, в каждой свинье драма! 

- Благо у тебя натура такая, что ты и про выеденное яйцо мо
жешь писать, а я... нет! 

- А что ж? - окрысился Шлепкин. - Чем, по-твоему, плохо вы
еденное яйцо? Масса вопросов! Во-первых, когда ты видишь перед 
собой выеденное яйцо, тебя охватывает негодование, ты возмущен!! Яйцо, предназначенное природою для воспроизведения 
жизни индивидуума... понимаешь! жизни!.. жизни, которая в свою 
очередь дала бы жизнь целому поколению, а это поколение тысячам будущих поколений, вдруг съедено, стало жертвою чревоугодия, прихоти! Это яйцо дало бы курицу, курица в течение всей 
своей жизни снесла бы тысячу яиц... - вот тебе, как на ладони, подрыв экономического строя, заедание будущего! Во-вторых, глядя 
на выеденное яйцо, ты радуешься: 

если яйцо съедено, то, значит, на Руси хорошо питаются... В
третьих, тебе приходит на мысль, что яичной скорлупой удобряют 
землю, и ты советуешь читателю
дорожить отбросами. В
четвертых, выеденное яйцо наводит тебя на мысль о бренности 
всего земного: жило и нет его! В-пятых... Да что я считаю? На сто 
нумеров хватит! 

- Нет, куда мне! Да и веру я в себя потерял, в уныние впал... Ну 

его, всё к чёрту! 

Рыбкин стал на табурет и прицепил веревку к крючку. 
- Напрасно, ей-богу напрасно! - убеждал Шлепкин. - Ты погля
ди: двадцать у нас газет и все полны! Стало быть, есть о чем писать! Даже провинциальные газеты, и те полны! 

- Нет... Спящие гласные, кассиры... - забормотал Рыбкин, как 

бы ища за что ухватиться, - дворянский банк, паспортная система... 
упразднение чинов, Румелия... Бог с ними! 

- Ну, как знаешь... 
Рыбкин накинул себе петлю на шею и с удовольствием пове
сился. Шлепкин сел за стол и в один миг написал: заметку о самоубийстве, некролог Рыбкина, фельетон по поводу частых самоубийств, передовую об усилении кары, налагаемой на самоубийц, 
и еще несколько других статей на ту же тему. Написав всё это, он 
положил в карман и весело побежал в редакцию, где его ждали 
мзда, слава и читатели.