На чужбине

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

НА ЧУЖБИНЕ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

НА ЧУЖБИНЕ 

Воскресный полдень. Помещик Камышев сидит у себя в столовой за роскошно сервированным столом и медленно завтракает. С ним разделяет трапезу чистенький, гладко выбритый старик 
французик, m–r Шампунь. Этот Шампунь был когда–то у Камышева гувернером, учил его детей манерам, хорошему произношению и танцам, потом же, когда дети Камышева выросли и стали 
поручиками, Шампунь остался чем–то вроде бонны мужского 
пола. Обязанности бывшего гувернера не сложны. Он должен 
прилично одеваться, пахнуть духами, выслушивать праздную 
болтовню Камышева, есть, пить, спать – и больше, кажется, ничего. За это он получает стол, комнату и неопределенное жалованье. 
Камышев ест и, по обыкновению, празднословит. 
– Смерть! – говорит он, вытирая слезы, выступившие после 
куска ветчины, густо вымазанного горчицей. – Уф! В голову и во 
все суставы ударило. А вот от вашей французской горчицы не 
будет этого, хоть всю банку съешь. 
– Кто любит французскую, а кто русскую... – кротко заявляет 
Шампунь. 
– Никто не любит французской, разве только одни французы. 
А французу что ни подай – всё съест: и лягушку, и крысу, и тараканов... брр! Вам, например, эта ветчина не нравится, потому что 
она русская, а подай вам жареное стекло и скажи, что оно французское, вы станете есть и причмокивать... По–вашему, всё русское скверно. 
– Я этого не говорю. 

– Всё русское скверно, а французское – о, сэ трэ жоли!  По–
вашему, лучше и страны нет, как Франция, а по–моему... ну, что 
такое Франция, говоря по совести? Кусочек земли! Пошли туда 
нашего исправника, так он через месяц же перевода запросит: повернуться негде! Вашу Францию всю в один день объездить 
можно, а у нас выйдешь за ворота – конца краю не видно! Едешь, 
едешь... 

– Да, monsieur, Россия громадная страна. 
– То–то вот и есть! По–вашему, лучше французов и людей нет. 
Ученый, умный народ. Цивилизация! Согласен, французы все 

2 

ученые, манерные... это верно... Француз никогда не позволит себе невежества: вовремя даме стул подаст, раков не станет есть 
вилкой, не плюнет на пол, но... нет того духу! Духу того в нем 
нет! Я не могу только вам объяснить, но, как бы это выразиться, 
во французе не хватает чего–то такого, этакого... (говорящий шевелит пальцами) чего–то такого... юридического. Я, помню, читал 
где–то, что у вас у всех ум приобретенный, из книг, а у нас ум 
врожденный. Если русского обучить как следует наукам, то никакой ваш профессор не сравняется. 
– Может быть... – как бы нехотя говорит Шампунь. 
– Нет, не может быть, а верно! Нечего морщиться, правду говорю! Русский ум – изобретательный ум! Только, конечно, ходу 
ему не дают, да и хвастать он не умеет... Изобретет что–нибудь и 
поломает или же детишкам отдаст поиграть, а ваш француз изобретет какую–нибудь чепуху и на весь свет кричит. Намедни кучер Иона сделал из дерева человечка: дернешь этого человечка за 
ниточку, а он и сделает непристойность. Однако же Иона не хвастает. Вообще... не нравятся мне французы! Я про вас не говорю, 
а вообще... Безнравственный народ! Наружностью словно как бы 
и на людей походят, а живут как собаки... Взять хоть, например, 
брак. У нас коли женился, так прилепись к жене и никаких разговоров, а у вас чёрт знает что. Муж целый день в кафе сидит, а жена напустит полный дом французов и давай сними канканировать. 
– Это неправда! –не выдерживает Шампунь, вспыхивая. – Во 
Франции семейный принцип стоит очень высоко! 
– Знаем мы этот принцип! А вам стыдно защищать. Надо беспристрастно: свиньи, так и есть свиньи... Спасибо немцам за то, 
что побили... Ей–богу, спасибо. Дай бог им здоровья... 
– В таком случае, monsieur, я не понимаю, – говорит француз, 
вскакивая и сверкая глазами, – если вы ненавидите французов, то 
зачем вы меня держите? 
– Куда же мне вас девать? 
– Отпустите меня, и я уеду во Францию! 
– Что–о–о? Да нешто вас пустят теперь во Францию? Ведь вы 
изменник своему отечеству! То у вас Наполеон великий человек, 
то Гамбетта... сам чёрт вас не разберет! 
– Monsieur, – говорит по–французски Шампунь, брызжа и 
комкая в руках салфетку. – Выше оскорбления, которое вы на
3 

несли сейчас моему чувству, не мог бы придумать и враг мой! 
Всё кончено!! 
И, сделав рукой трагический жест, француз манерно бросает 
на стол салфетку и с достоинством выходит. 
Часа через три на столе переменяется сервировка и прислуга 
подает обед. Камышев садится за обед один. После предобеденной рюмки у него является жажда празднословия. Поболтать хочется, а слушателя нет... 
– Что делает Альфонс Людовикович? – спрашивает он лакея. 
– Чемодан укладывают–с. 
– Экая дуррында, прости господи!.. – говорит Камышев и идет 
к французу. 
Шампунь сидит у себя на полу среди комнаты и дрожащими 
руками укладывает в чемодан белье, флаконы из–под духов, молитвенники, помочи, галстуки... Вся его приличная фигура, чемодан, кровать и стол так и дышат изяществом и женственностью. 
Из его больших голубых глаз капают в чемодан крупные слезы. 
– Куда же это вы? – спрашивает Камышев, постояв немного. 
Француз молчит. 
– Уезжать хотите? – продолжает Камышев. – Что ж, как знаете... Не смею удерживать... Только вот что странно: как это вы 
без паспорта поедете? Удивляюсь! Вы знаете, я ведь потерял ваш 
паспорт. Сунул его куда–то между бумаг, он и потерялся... А у 
нас насчет паспортов строго. Не успеете и пяти верст проехать, 
как вас сцарапают. 
Шампунь поднимает голову и недоверчиво глядит на Камышева. 
– Да... Вот увидите! Заметят по лицу, что вы без паспорта, и 
сейчас: кто таков? Альфонс Шампунь! Знаем мы этих Альфонсов 
Шампуней! А не угодно ли вам по этапу в не столь отдаленные! 
– Вы это шутите? 
– С какой стати мне шутить! Очень мне нужно! Только смотрите, условие: не извольте потом хныкать и письма писать. И 
пальцем не пошевельну, когда вас мимо в кандалах проведут! 
Шампунь вскакивает и, бледный, широкоглазый, начинает шагать по комнате. 
– Что вы со мной делаете?! – говорит он, в отчаянии хватая 
себя за голову. – Боже мой! О, будь проклят тот час, когда мне 
пришла в голову пагубная мысль оставить отечество! 

4 

– Ну, ну, ну... я пошутил! – говорит Камышев, понизив тон. – 
Чудак какой, шуток не понимает! Слова сказать нельзя! 
– Дорогой мой! – взвизгивает Шампунь, успокоенный тоном 
Камышева. – Клянусь вам, я привязан к России, к вам и к вашим 
детям... Оставить вас для меня так же тяжело, как умереть! Но 
каждое ваше слово режет мне сердце! 
– Ах, чудак! Если я французов ругаю, так вам–то с какой стати 
обижаться? Мало ли кого мы ругаем, так всем и обижаться? Чудак, право! Берите пример вот с Лазаря Исакича, арендатора... Я 
его итак, и этак, и жидом, и пархом, и свинячье ухо из полы делаю, и за пейсы хватаю... не обижается же! 
– Но то ведь раб! Из–за копейки он готов на всякую низость! 
– Ну, ну, ну... будет! Пойдем обедать! Мир и согласие! 
Шампунь пудрит свое заплаканное лицо и идет с Камышовым 
в столовую. Первое блюдо съедается молча, после второго начинается та же история, и таким образом страдания Шампуня не 
имеют конца.