Книжная полка Сохранить
Размер шрифта:
А
А
А
|  Шрифт:
Arial
Times
|  Интервал:
Стандартный
Средний
Большой
|  Цвет сайта:
Ц
Ц
Ц
Ц
Ц

Отец и сын

Бесплатно
Основная коллекция
Артикул: 627159.01.99
Салтыков-Щедрин, М.Е. Отец и сын [Электронный ресурс] / М.Е. Салтыков-Щедрин. - Москва : Инфра-М, 2014. - 54 с. - Текст : электронный. - URL: https://znanium.com/catalog/product/512284 (дата обращения: 29.03.2024)
Фрагмент текстового слоя документа размещен для индексирующих роботов. Для полноценной работы с документом, пожалуйста, перейдите в ридер.
М.Е. Салтыков-Щедрин 
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ОТЕЦ И СЫН 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

ОТЕЦ И СЫН 

 
На севере диком растет одиноко 
На голом утесе сосна, 
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим, 
Как ризой, одета она. 
И снится ей… 
 
Снятся консервативные начала, благонадежные элементы, 
правящие сословия, английские лорды и, как неизбежное к ним в 
русском стиле дополнение: Сидорова коза и Макар, телят не гоняющий… 
На обрывистом берегу реки Вопли стоит дворянская усадьба и 
дремлет. Снится ей новый с иголочки дом, стоящий на противоположном низменном берегу реки, дом, словно облупленное яичко, весь светящийся в лучах солнца, дом с обширным двором, обнесенным дощатым забором, с целым рядом хозяйственных 
строений по обоим бокам, – строений совсем новых, свежих, в 
которых помещаются: кабак, называющийся, впрочем, «белой 
харчевней», лавочка, скотопрогонный двор, амбар и проч. 
В барской усадьбе живет старый генерал Павел Петрович Утробин; в новом домике, напротив, – хозяйствует Антошка кабатчик, Антошка прасол, Антошка закладчик, словом, Антошка – 
homo novus,1 выброшенный волнами современной русской цивилизации на поверхность житейского моря. 
Генерал называет Антошку подлецом и христопродавцем; Антошка называет генерала «гнилою колодою». Оба избегают 
встреч друг с другом, оба стараются даже не думать друг об друге, и оба не могут ступить шагу, чтобы одному не бросился в глаза новый с иголочки домик «нового человека», а другому – тоже 
не старая, но уже несомненно потухающая усадьба «ветхого человека»… 
В сумерки, когда надвигающиеся со всех сторон тени ночи 
уже препятствуют ясно различать предметы, генерал не утерпит и 
выйдет на крутой берег реки. Долгое время стоит он недвижно, 
уставясь глазами в противоположную сторону. 
                                                 
1 новый человек (лат.)  
 

2 

– Ежели верить Токвилю… – начинают шептать его губы (генерал – член губернского земского собрания, в которых Токвиль, 
как известно, пользуется славой почти народного писателя), но 
мысль вдруг перескакивает через Токвиля и круто заворачивает в 
сторону родных представлений, – в бараний рог бы тебя, подлеца! – уже не шепчет, а гремит генерал, – туда бы тебя, христопродавца, куда Макар телят не гонял! 
И в тот же таинственный час, крадучись, выходит из новенького дома Антошка, садится на берег и тоже не может свести 
лисьих глаз с барской усадьбы. 
– Ежели теперича за дом, – шепчут его губы, – ну, хоть полторы, ну, положим, за парк с садом тысячу… а впрочем, зачем же! 
Может, и так, без денег, измором… так-то, старая колода! 
И, намечтавшись досыта, оба, не заметив друг друга, расходятся по домам… 
 

* * * 

 
Генеральская усадьба имеет вид очень странный, чтоб не сказать загадочный. Она представляет собой богатую одежду, усеянную множеством безобразных заплат. Дело в том, что она соединила в себе два элемента: старую усадьбу, следы которой замечаются и теперь, в виде незаровненных ям и разбросанных 
кирпичей и осколков бутового камня, и новую усадьбу, с обширными затеями, оставшимися, по произволению судеб, недоконченными. 
Старая барская усадьба еще не так давно стояла несколько поодаль от реки, на берегу впадающего в нее оврага. Овраг этот был 
исстари запружен в своем устье и образовал громадный, глубокий и хорошо содержанный пруд, в водах которого отражался 
старинный и длинный, словно казарма, господский дом. Вправо 
от дома, по берегу пруда, раскинулся обширный парк, разбитый 
по-старинному на квадраты, засаженные внутри березами, елями 
и соснами, а по бокам вековыми липами, которые образовали, таким образом, длинные и темные аллеи. Сзади дома, под руками, 
находились службы: конный и скотный дворы, застольные, флигеля для дворовых, амбары, погреба и проч. За парком, на трех 

3 

десятинах, был разведен плодовый сад с оранжереями и теплицами, с яблонями и вишеньем, с громадными ярусами гряд клубники и ягодных кустов. Напротив дома, чрез пруд, боком к барской 
усадьбе и лицом к Вопле, расположился крестьянский поселок, 
дворов около двадцати. 
В то время (с небольшим лет двадцать пять тому назад) генеральский дом кипел млеком и медом. Сам генерал, Павел Петрович Утробин, был старик лет пятидесяти, бодрый, деятельный, из 
себя краснощекий и тучный. Служил он некогда, лет пятнадцать 
сряду, губернатором и был, как тогда говорилось, хозяином своей 
губернии. Почтовые дороги обсадил по бокам березками, почтовые станции выстроил с иголочки, хлебные запасные магазины 
пополнил, недоимки взыскал, для губернского города выписал 
новую пожарную трубу, а для губернской типографии новый 
шрифт. Затем, когда все земное было им совершено, он сам, motu 
proprio,1 вышел в отставку с приличною пенсией (это было лет за 
десять до упразднения крепостного права) и поселился у себя в 
Воплине. Сюда он перенес ту же кипучую деятельность, которая 
отличала его и на губернаторском месте, а для того, чтоб не было 
скучно одному посреди холопов, привез с собой, в качестве секретаря, одного довольно жалконького чиновника приказа общественного призрения, Иону Чибисова, предварительно женив его 
на шустренькой маленькой поповне, по имени Агния. 
С приездом хозяина, прадедовская, несколько запущенная 
усадьба ожила. Дворовые встрепенулись; генерал – летом в белом 
пикейном сюртучке с форменными пуговицами, зимой в коротеньком дубленом полушубке и всегда в серо-синеватых брюках 
с выпушкой в обтяжку и в сапогах со шпорами – с утра до вечера 
бродил по полям, садам и огородам; за ним по пятам, как тень, 
всюду следовал Иона Чибисов для принятия приказаний. Аллеи 
парка утрамбовали и посыпали густым слоем песка; оранжереи и 
плодовый сад подчистили, конный и скотный дворы обрядили 
так, что взойти любо. Генерал был строг, но справедлив: любя 
наказывал, но и добрым словом не обходил. Румяный, плотный, 
довольный собой, он бодро ходил по усадьбе, позвякивая шпорами, играя селезенкою и зорким старческим глазом подмечая ма
                                                 
1 добровольно (лат.)  
 

4 

лейшую неисправность. Шустрая поповна Агнушка, кругленькая, 
пухленькая, находилась при ключах, и генерал только языком 
прищелкивал, глядя, как она, словно комочек, с утра до вечера 
перекатывается от погреба к амбару, от амбара к молочной и т. д. 
В скором времени Воплино сделалось почти ежедневным 
сборным пунктом для всех окрестных помещиков. Генерал водил 
их по усадьбе, хвастался вводимыми порядками, кормил, предоставлял в их распоряжение ломберные столы и не отказывал в перинах для отдохновения. Вследствие этого любовь и доверие 
дворянства к гостеприимному воплинскому хозяину росли не по 
дням, а по часам, и не раз шла даже речь о том, чтоб почтить Утробина крайним знаком дворянского доверия, то есть выбором в 
предводители дворянства, но генерал, еще полный воспоминаний 
о недавнем славном губернаторстве, сам постоянно отклонял от 
себя эту честь. 
Одним словом, все шло как нельзя лучше желать, и ни о каких 
признаках, предвещающих пришествие Антошки homo novus, не 
было и в помине. Но в 1856 году смутил генерала бес. Приехал к 
нему в побывку сын, новоиспеченный двадцатилетний титулярный советник, молодой человек, с честью прошедший курс наук в 
самых лучших танцклассах того времени и основательно изучивший всего Поль де Кока. Петенька Утробин на чем свет стоит 
раскостил папашину усадьбу. И виду нет, и скотным двором воняет, и дом на казарму похож, и река далеко. Попал однажды Петенька на крестьянский поселок – и восхитился. Место высокое, 
почти утес; у подошвы течет глубокая Вопля, которая тут же неподалеку, приняв в себя овраг, на котором стояла старая усадьба, 
делает крутой поворот направо. Через реку – вид на безграничное 
пестрое пространство луговой поймы к деревень. По низменному 
берегу вьется почтовая дорога, упирающаяся прямо в загиб Вопли, через которую в этом месте ходит на канате дощаник. На 
мыску, образуемом речным изгибом (там, где ныне выстроил 
почти целый поселок Антошка-подлец), чернеет постоялый двор, 
отдаваемый генералом в аренду богобоязненному и смирному 
мужику Калине Силантьеву, из своих же крепостных. Около постоялого двора и дощаника всегдашняя живописная суета: отпряженные лошади, возы с завороченными вверх оглоблями, мужики, изредка почтовые тройки и большие экипажи, кареты, коляски. Вот где  надобно быть усадьбе, а не там,  разом решил Петенька. Вот тут на берегу, лицом к реке, следует выстроить новый 

5 

дом, с башенками, балконами, террасами, и весь его утопить в зелени кустарников и деревьев; обрывистый берег срыть и между 
домом и рекой устроить покатость, которую убрать газоном, а по 
газону распланировать цветник; сзади дома, параллельно с прудом, развести изящный молодой парк, соединив его красивым 
мостом через пруд с старым парком. Крестьян, разумеется, выселить за старый парк и плодовый сад. Таков был план, который 
начертил Петенька и из которого должен был выйти настоящий 
chateau,1 а не какая-нибудь мурья, в окна которой беспрестанно 
врываются гнусные запахи со скотных дворов и из застольных и 
в которой не мыслимо никакое другое развлечение, кроме мрачного истребления ерофеича. 
К удивлению, преобразовательные затеи Петеньки не встретили почти никакого отпора со стороны генерала. Во-первых, Петенька был единственный сын и притом так отлично кончил курс 
наук и стоял на такой прекрасной дороге, что старик отец не мог 
без сердечной тревоги видеть, как это дорогое его сердцу чадо 
фыркает, бродя по лабиринту отчего хозяйства и нигде не находя 
удовлетворения своей потребности изящного. Во-вторых, генерал 
был так долго «хозяином губернии», что всякая ломка и перетасовка ему самому была по душе. Сообразив составленный Петенькой план, он понял, что тут предстоит целое море построек, 
переносок, посадок, присадок, – и селезенка пуще, чем когдалибо, заиграла в нем. 
Одно только обстоятельство заставляло генерала задуматься: в 
то время уже сильно начали ходить слухи об освобождении крестьян. Но Петенька, который, посещая в Петербурге танцклассы, 
был, как говорится, au courant de toutes les choses,2 удостоверил 
его, что никакого освобождения не будет, а будет «только так». 
– Полно, так ли, мой друг? – допытывался старик, – в народе 
уж сильно поговаривать начали. 

                                                 
1 замок (франц.)  
 
2 в курсе всех дел (франц.)  
 

6 

– Niaiseries, mon pere!,1 – отвечал Петенька, – вы подумайте 
только, есть ли в этом человеческий смысл! Вот и Архипушку, 
стало быть, освободить! 
Архипушка, деревенский дурачок, малый лет уж за пятьдесят, 
как нарочно шел в это время мимо господской усадьбы, поднявши руки в уровень с головой, болтая рукавами своей пестрядинной рубахи, свистя и мыча. Взглянул генерал на Архипушку, подумал: в самом деле, неужели Архипушку освободят? – и решил: 
нет, это было бы даже не великодушно! Тем не менее, чтобы 
окончательно быть удостоверенным, что «зла» не будет, он, по 
отъезде сына в Петербург на службу, съездил в губернский город 
и там изложил свои сомнения губернатору и архиерею. Губернатор, человек старого закала, только улыбнулся в ответ, присовокупив, что хотя подобные слухи и распространяются врагами 
отечества, но что верить им могут только люди, не понимающие 
истинных потребностей России. Преосвященный же прямо сказал, что как в древности были господа и рабы, так и напредь сего 
таковые имеют остаться без изменения. 
Заручившись столь вескими авторитетами, Утробин успокоенный возвратился в Воплино и при первом удобном случае приступил к преобразованиям. На его беду, весна и лето 1857 года 
прошли совсем тихо. Он живо перенес крестьянский поселок за 
плодовый сад, выстроил вчерне большой дом, с башнями и террасами, лицом к Вопле, возвел на первый раз лишь самые необходимые службы, выписал садовника-немца, вместе с ним проектировал английский сад перед домом к реке и парк позади дома, 
прорезал две-три дорожки, но ни к нивелировке береговой кручи, 
ни к посадке деревьев, долженствовавшей положить начало новому парку, приступить не успел. Как ни усердствовали крестьяне, как ни старались сельские начальники, но к концу осени окрестности будущего chateau представляли собою скорее картину 
недавнего геологического переворота, нежели что-нибудь с чемнибудь сообразное; даже ямы, свидетельствовавшие о пребывании в этом месте крестьянских дворов и гумен, не были заровнены. 

                                                 
1 Глупости, отец! (франц.)  
 

7 

А между тем грозный час не медлил, и в конце 1857 года уже 
сделан был первый шаг к разрешению крестьянского вопроса. 
Генерал был так озадачен, что опять поскакал в губернский 
город. Там уже сидел другой губернатор, из молодых ранний, но 
архиерей был прежний. На вопрос генерала: «Что сей сон значит?» – губернатор несколько нахмурился, ибо просторечия даже 
в разговоре не любил, а как сам говорил слогом докладных записок, так и от других того требовал. Впрочем, в виду преклонных 
лет, прежних заслуг и слишком яркой непосредственности Утробина, губернатор снизошел и процедил сквозь зубы, что хотя 
факт обращения к генерал-губернатору Западного края есть факт 
единичный, так как и положение этого края исключительное, и 
хотя засим виды и предположения правительства неисповедимы, 
но что, впрочем, идея правды и справедливости, с одной стороны, 
подкрепляемая идеей общественной пользы, а с другой стороны, 
побуждаемая и, так сказать, питаемая высшими государственными соображениями. 
Генерал слушал эту рацею, выпучив глаза, и к ужасу своему – 
понимал. 
– А я, вашество, в нынешнем году переформировку у себя затеял, – произнес он как-то машинально, словно эта идея одна и 
была в его голове. 
– Очень рад-с! очень рад-с! – ответил губернатор, – очень рад 
видеть, что господа дворяне оставляют прежние рутинные пути и 
выказывают дух предприимчивости, этот, так сказать, нерв… 
На этом месте Утробин шаркнул ножкой, откланялся и направился к архиерею. 
Архиерей принял генерала с распростертыми объятиями и 
сейчас же велел подать закуску. 
– Слышали? – спросил генерал. 
– Не токмо слышал, но и возвеселился! – ответил преосвященный. – Истинно любезная для христианского сердца минута сия 
была. 
Генерал побагровел. 
– Как же так, преосвященнейший! А помните: «и в древности 
были господа и рабы, и напредь таковые должны остаться без изменения»? – огрызнулся он. 
– Да, да, да! то-то вот все мы, бесу смущающу, умствовать 
дерзновение имеем! И предполагаем, и планы строим – и всё на 
песце. Думалось вот: должны оставаться рабы, а вдруг воспосле
8 

довало благочестивейшего государя повеление: не быть рабам! 
При чем же, скажи ты мне, предположения и планы-то наши остались? Истинно говорю: на песце строим! 
Генерал просидел у преосвященного с четверть часа, но не 
проронил больше ни слова и даже не прикоснулся ни к балыку, 
ни к свежей икре. Казалось, он был в летаргическом сне. 
Приехавши из губернского города в Воплино, Утробин двое 
суток сряду проспал непробудным сном. Проснувшись, он увидел 
на столе письмо от сына, который тоже извещал о предстоящей 
катастрофе и писал: «Самое лучшее теперь, милый папаша, – это 
переселить крестьян на неудобную землю, вроде песков: так, по 
крайней мере, все дальновидные люди здесь думают». 
– Ну, нет, слуга покорный! надо еще об окончании своего собственного переселения подумать! – воскликнул генерал и тут же 
мысленно присовокупил: – А впрочем, может быть, ничего и не 
будет. 
Но в январе 1858 года отовсюду посыпались адресы, а следующим летом уже было приступлено к выборам членов комитета об улучшении быта крестьян, и генерал был в числе двоих, избранных за К—ий уезд. 
Тем не менее на глазах генерала работа по возведению новой 
усадьбы шла настолько успешно, что он мог уже в июле перейти 
в новый, хотя далеко еще не отделанный дом и сломать старый. 
Но в августе он должен был переселиться в губернский город, 
чтобы принять участие в работах комитета, и дело по устройству 
усадьбы замялось. Иону и Агнушку генерал взял с собой, а староста, на которого было возложено приведение в исполнение генеральских планов, на все заочные понуждения отвечал, что крестьяне к труду охладели. 
В комитете между тем Утробин выказал себя либералом. Он 
не только говорил, но и кричал,  что «сделать что-нибудь надобно». Впрочем, предостерегал от излишеств и от имени большинства представил проект, который начинался словами: «но ежели» 
и кончался словом «однако». Над оригинальной редакцией этого 
проекта в то время много смеялись, не сообразив, что необычная 
форма вступления в беседу с читателем посредством «но ежели» 
была лишь порождением той страстности и убежденности, которая постоянно присутствовала при составлении проекта. Утробин 
просто-напросто был убежден, что все, предшествовавшее словам 
«но ежели», всякому слишком известно, чтоб требовалось повто
9 

рять. Как прожектер, он был послан от большинства в комиссии в 
качестве эксперта. Это было летом. В Петербурге его, вместе с 
прочими экспертами, возили по праздникам гулять в Павловск, в 
Царское Село, в Петергоф и даже в Баблово, где показывали громадную гранитную купальню, в которой никогда никто не купался. Остальное время он проводил в нумере гостиницы Демут, каждый день все более и более убеждаясь, что его «но ежели» не 
выгорит. Единственным светлым воспоминанием этого периода 
его жизни был вечер, проведенный вместе с Агнушкой на минерашках, причем они сообща отлично надули Иону, сказав ему, 
чтоб он ожидал их на Смоленском кладбище. 
1861 год застал генеральскую усадьбу в следующем положении: дом отстроен и обит тесом, но не выкрашен; крыша покрыта 
железом, но тоже не выкрашена и местами уже проржавела и дала течь. Внутри дома три комнаты оштукатурены совсем, в двух 
сделаны приготовления, то есть приколочена к стенам дрань, в 
прочих – стены стояли голые. Перед домом, где надлежало сделать нивелировку кручи, существовали следы некоторых попыток в этом смысле, в виде канав и дыр; сзади дома были прорезаны дорожки, по бокам которых посажены кленки, ясенки и липки, из которых принялась одна десятая часть, а все остальное посохло и, в виде голых прутьев, стояло на местах посадки, раздражая генеральское сердце. Из служб были перенесены только кухня и погреб, все прочее осталось на прежнем месте за прудом. 
Ямы, где стояли крестьянские избы и гумна, остались незаровненными и густо поросли крапивой и диким малинником. Старый 
парк зарос и одичал; по дорожкам начал пробиваться осинник; на 
месте старого дома валялись осколки кирпича и поднялась целая 
стена крапивы и лопухов. Оранжереи потемнели, грунтовые сараи задичали; яблони, по случаю немилостивой зимы 1861 года, 
почти все вымерзли, так что в плодовом саду, на месте роскошных когда-то дерев, торчали голые и корявые остовы их. 
В первое время генералу было, впрочем, не до усадьбы: он наблюдал, кто из крестьян ломает перед ним шапку и кто не ломает. 
Собственно говоря, ломали все, без исключения; но генерал сделался до того уже прозорлив, что в самой манере ломания усматривал очень тонкие, почти неуловимые оттенки. Затем он вел 
ожесточенную полемику с мировым посредником, самолично ездил к нему на разбирательство и с какою-то страстностью подвергал себя «единовременному и унизительному для него совме
10