Книжная полка Сохранить
Размер шрифта:
А
А
А
|  Шрифт:
Arial
Times
|  Интервал:
Стандартный
Средний
Большой
|  Цвет сайта:
Ц
Ц
Ц
Ц
Ц

Коммуникативная рациональность: этистемологический подход

Покупка
Основная коллекция
Артикул: 613361.01.99
«Коммуникативная рациональность» - одно из наиболее дискуссионных понятий в современной философии. Его содержание определяется различными методологическими и эпистемологическими «парадигмами», спор между которыми имеет принципиальный характер и привлекает внимание исследователей во всем мире. В статьях, вошедших в этот сборник, освещены важные аспекты этого понятия, от логико-семантических до социокультурных. Обсуждаются возможности коммуникативной интерпретации эпистемологических проблем и эпистемологической интерпретации проблем коммуникации.
Коммуникативная рациональность: этистемологический подход [Текст] / Рос. акад. наук, Ин-т философии ; Отв. ред.: И.Т. Касавин, В.Н. Порус. - Москва : ИФРАН, 2009. -216 с. - ISBN 978-5-9540- 0145-7. - Текст : электронный. - URL: https://znanium.com/catalog/product/357198 (дата обращения: 28.03.2024). – Режим доступа: по подписке.
Фрагмент текстового слоя документа размещен для индексирующих роботов. Для полноценной работы с документом, пожалуйста, перейдите в ридер.
Российская Академия Наук
Институт философии

коммуникативная 
рациональность. 
эпистемологический подход

Москва
2009

УДК 100.2
ББК 15.1
К 63

ответственные редакторы:

член-корреспондент РАН И.Т. Касавин
Ученый секретарь – кандидат филос. наук Ю.С. Моркина

рецензенты

доктор филос. наук И.А. Герасимова
доктор филос. наук В.П. Филатов

К 63 
коммуникативная рациональность: этистемологический 
подход [Текст] / Рос. акад. наук, Ин-т философии ; Отв. ред.: 
И.Т. Касавин, В.Н. Порус. – М. : ИФРАН, 2009. – 215 с. ; 
20 см. – Библиогр. в примеч. – 500 экз. – ISBN 978-5-95400145-7.

«Коммуникативная рациональность» – одно из наиболее дискуссионных понятий в современной философии. Его содержание 
определяется различными методологическими и эпистемологическими «парадигмами», спор между которыми имеет принципиальный характер и привлекает внимание исследователей во всем мире. 
В статьях, вошедших в этот сборник, освещены важные аспекты 
этого понятия, от логико-семантических до социокультурных. 
Обсуждаются возможности коммуникативной интерпретации эпистемологических проблем и эпистемологической интерпретации 
проблем коммуникации.

© ИФ РАН, 2009
ISBN 978-5-9540-0145-7

введение

Что такое «коммуникативная рациональность»? Разновидность 
«рациональности», возникающая в коммуникативных актах? Чем 
она отличается от других, «некоммуникативных» типов рациональности? Не следует ли, отвечая на этот вопрос, идти «от общего к 
частному», т.е. от понимания рациональности per se к тому, что добавит коммуникация к этому пониманию? Но такой путь эпистемологического исследования подозрительно схоластичен. То и дело 
рискуешь попасть в ловушки логических кругов или увязнуть в 
пустых словопрениях. Попытки формальных определений рациональности еще никогда не приводили к успеху, а только обнаруживали ошибочность сведения этого понятия к каким-то другим – логичности, целесообразности, эффективности и т.п. Ошибочности – 
из-за тех же набивших оскомину «кругов»: например, рационально 
то, что эффективно, а эффективно то, что рационально, и так можно 
без толку и удовольствия вращаться на карусели.
По-видимому, эпистемология, исследующая смысл и содержание этого понятия, должна сойти со схоластических троп и, пробираясь сквозь многообразие ситуаций человеческого общения, 
пытаться установить их важные сходства и различия, не упуская 
из виду главную цель: систему понятий, в которой нашлось бы место «знанию», «истине», «объективности», «обоснованности», без 
чего, собственно, и нет эпистемологии, если всерьез отнестись к 
греческим корням этого слова.
Между тем дискуссии по проблеме коммуникативной рациональности часто грешат забвением этой цели. Если обратиться 
к истории проблемы, можно заметить, что она в своей первоначальной форме была сформулирована в отрыве от эпистемологии, 
возможно, как критическая реакция на избыточную абстрактность 
последней. Но критика эпистемологии, явная или неявная, в своем полемическом развитии приводила к ее отрицанию или подмене. Хотя задача (по своему внутреннему смыслу) была вполне 
эпистемологической: как избежать давления со стороны идеалов 
и норм рационального поведения, навязываемых определенным 
типом культуры и встречающих сопротивление со стороны реальных агентов этого поведения («акторов»), добивающихся своих 
целей в совместном действии, но при этом сохранить контроль 

«разумности», ограничивающий произвол, крайности волюнтаризма и иррационализма. Все это требовало эпистемологической 
же проработки, без которой идея коммуникативной рациональности противопоставлялась пониманию рациональности как особого 
качества мыслительных и деятельностных процессов, возникающего, когда эти процессы отвечают неким критериям (логичность, 
последовательность, соответствие установленным нормам и пр.), 
распространенным и признанным определенной культурой. Такой 
конфликт обедняет и выхолащивает эпистемологию, обрекая ее на 
постоянное улаживание недоразумений.
Поэтому важно прояснить эпистемологическую «картину» 
«коммуникативной рациональности», ее отношения с понятием «рациональной коммуникации», а также конкретные особенности, характеризующие рациональное поведение в практических и познавательных ситуациях, в которых результаты 
деятельности во многом зависят от отношений между «акторами»коммуникантами. Это означает, что исследованиям рационального, в какой бы сфере они ни проводились, будь то рациональность 
научного исследования или рациональность бытового поведения, 
необходимо придать эпистемологический смысл, не соблазняясь 
простыми решениями, например, отказом от «устаревшей» гносеологии в пользу научного, т.е. проводимого средствами специальных наук, анализа конкретных коммуникативных ситуаций или, 
напротив, пренебрежением последним в пользу умозрительных 
философских рассуждений.
Современные (зарубежные и отечественные) исследования 
коммуникативной рациональности разделяются на два главных 
направления. Одно из них концентрируется вокруг проблемы понимания как знания смыслов и значений, составляющих информативную основу рациональных дискурсов. Основной тезис представителей этого направления: коммуникация рациональна, если 
она следует рациональным правилам, предваряющим сам процесс 
коммуникации. Другое направление выстраивается вокруг проблемы формирования смыслов и значений, а также изменяющихся от 
одной ситуации к другой правил, выполняемых в коммуникативном процессе. Это направление связано с изучением конкретных 
условий, в которых этот процесс оказывается возможным и приводящим к его рационализации.

Для первого направления характерны методы логической семантики и прагматики, теории смысла и значения, а также элементы герменевтики. Для второго – тяготение к социологической и 
социально-психологической методологии и терминологии. В отрыве одного от другого эти направления выглядят антиподами, 
чем вызывается обоюдная критика. Первое обвиняется в чрезмерной абстрактности и оторванности от реальной коммуникативной 
практики, второе – в релятивизме и подмене эпистемологии социологией. Вероятное разрешение конфликта между этими направлениями заключается в понимании их как дополнительных друг 
к другу. Дополнительность здесь понимается в духе идей Н.Бора, 
как сочетание взаимно сопряженных по смыслу (противоречащих 
друг другу, если это сопряжение игнорируется) описаний и объяснений культурно-исторической статики и динамики коммуникативных процессов.
Эпистемологическое содержание коммуникативной рациональности для своего раскрытия требует комплекса средств, которыми располагает философская теория познания. В этот комплекс 
входят как логико-семантические (прагматико-ориентированные) 
методы анализа значений и смыслов, так и критико-рефлексивные 
методы исследования процессов обмена информацией, возникновения и закрепления системы эпистемических ценностей в этих 
процессах. Анализ коммуникативной рациональности ведет к пониманию необходимости реформирования понятийного аппарата 
эпистемологии вообще и теории рациональности в частности. Оно 
должно охватить собою как статику, так и историко-культурную 
динамику рациональности, выявить ее внутренние противоречия и 
показать, каким образом разрешение этих противоречий открывает перспективу новой (реформированной) эпистемологии, связанной с современным (постнеклассическим) этапом развития науки.
Коммуникативная рациональность при таком подходе выступает как важнейшая характеристика человеческой деятельности – 
как познавательной, так и практической. Само понятие «коммуникации», будучи предикативно соединено с «рациональностью», 
указывает на социальную обусловленность процессов, в которых 
происходит обмен действиями и их результатами. Эти процессы 
чрезвычайно многообразны, и специфика их так велика, что они 
могут быть рациональными каждый по-своему (например, разли
чаясь целями, средствами и оценками деятельности). Поэтому так 
трудно найти дефиницию рациональности для этого (a priori ничем не ограниченного) многообразия. Разве что мы удовлетворяемся очень тощими и малопродуктивными абстракциями: например, когда локализуем некоторый конкретный вид деятельности, 
описываем его в терминах «закрытой» системы и довольствуемся 
тем, что такая система может быть охарактеризована как рациональная, если удовлетворяет очень общему (именно поэтому – 
неоспоримому) критерию «внутреннего соответствия» элементов 
деятельности друг другу (частный пример – целесообразность 
действия). Но как только мы перенесем рассуждение о рациональности в контекст развития или взаимодействия различных «закрытых» систем, непременно потребуется уже не один, пусть даже 
чрезвычайно общий, критерий рациональности, а целый спектр 
критериев, причем, вполне возможно, что потребуется и определенная теория изменения таких критериев, их признания действующими субъектами и причин, по которым такое признание может 
сменяться разочарованием и отказом от них. Исследование взаимодействий различных рациональностей становится необходимым условием анализа рациональности как эпистемологической 
проблемы. Это и есть, на наш взгляд, путь к новой, реформированной эпистемологии.
Такая эпистемология никак не может отворачиваться от обратной связи систем деятельности с физической, социальной и мыслительной средой, из которой деятельность и черпает свои ресурсы, цели и ценности, определяющие ее характер, интенсивность 
и направление. Способность функционировать в изменяющемся 
окружении, трансцендировать, переходя на новые уровни развития, – все это свойства деятельности, которая осуществляется во 
взаимодействии социальных субъектов.
Это взаимодействие рассматривалось как ключ к пониманию 
рациональности в различных, часто полемически заостренных 
друг против друга, философских традициях. Бесспорность того 
факта, что всякая деятельность может и должна рассматриваться 
в коммуникативном контексте, признавали прагматисты, интеракционисты, экзистенциалисты, феноменологи, марксисты и приверженцы «социальной эпистемологии». Например, по К.Ясперсу, 
сама философия «коренится в страдании по поводу дефицита ком
муникации… Именно в коммуникации впервые достигается цель 
философии»1. А философы-аналитики немало размышляли над 
загадочной фразой Л.Витгенштейна «внутренний процесс нуждается во внешнем критерии»2 и посвятили поискам этого критерия 
(или критериев) множество утонченных исследований. Конечно, 
они ограничивали поле поиска языком, но главное в том, что само 
требование критериальности указывает на непременное присутствие коммуникации (критерий – это всегда нечто такое, относительно чего есть согласие субъектов – принять или не принять, 
действовать, рассуждать и понимать в соответствии с ним или с 
чем-то другим). Мысль, да и сознание как таковое, проявляются в коммуникации и даже могут быть поняты как ее продукты. 
Именно к этому выводу, по-видимому, склонялся Витгенштейн, 
и это было вполне в духе современных ему научных исследований интеракционистских направлений. Например, Р.Ф.Бэйлс так 
определял «интеракцию»: «Под социальной интеракцией мы понимаем разговор или поведение, с помощью которого два или 
более индивида непосредственно общаются друг с другом»3. Об 
интеракции можно говорить уже тогда, когда деятельность одного индивида (подобно раздражению) вызывает действия (реакцию) другого индивида. Эмпирический анализ интеракционного 
поведения исходит из предпосылки, что действующие субъекты 
взаимно ориентируются в отношении друг друга с помощью дополнительных ожиданий (определений ситуации, ролевого понимания). При этом предметом исследования являются те нормативные образцы поведения, смысловые символы и коммуникативные 
техники, которые в каждом конкретном случае влияют на интеракцию, определяя развитие личности и микропроцессы социальных взаимодействий.
Общее место всякого «интеракционизма» (каким бы ни был 
его теоретический или философский базис) в том, что развитие 
личности происходит на почве межчеловеческого общения. Вполне 
естественно, что это привлекает внимание социальных психологов4. Они исследуют возможности, используемые субъектами для 
того, чтобы на основе самоопределения самих себя в качестве Я 
успешно коммутироваться с другими. Разумеется, при этом важно 
различение Я и Другого, что оказалось нетривиальной проблемой 
для теоретиков при всей интуитивной ясности такого различения. 

И здесь на первый план вышло понятие коммуникации: Я – это 
то, что обо мне думают, как меня представляют, интерпретируют 
мои слова и поступки, как меня чувствуют другие. Я – это мое отражение в «зеркале Другого» (Г.Мид, Ч.Кули и др.)5. Если таких 
«зеркал» может быть сколько угодно, то и множественность различных отражений Я в этих зеркалах не должно вызывать удивления. Проблема самоидентичности Я снимается с обсуждения, что 
резко меняет курс эпистемологического анализа. Собственно, это 
уже и не эпистемология, а ее психологическая «проекция»; другие 
примеры такого «проецирования» дают исследования социологов 
(Н.Луман и др.). Сквозь призму таких подходов эпистемологическое Я выглядит «устаревшей» категорией, которая, по Г.Миду, 
обозначает все, что не подверглось рефлексии и зависит от биологической (а не социально-коммуникативной) природы человека. 
Даже чувственное восприятие, не говоря уже о «рациональности», 
наполнено содержанием социального опыта. Интеракционизм, 
таким образом, снимает различие между психологией личности 
и социальной психологией, социологическими и эпистемологическими характеристиками коммуникативных актов. Даже самосознание и рефлексия (отношение Я к самому себе) объясняются 
в терминах реагирования на собственную деятельность и невербальные формы социальной коммуникации: «Когда мы действуем, 
мы обретаем связь не только с объектами наших действий, но и 
с непосредственными обратными воздействиями наших действий 
на нас самих. Говорящий слушает свой голос вместе с другими»6. 
Обучение языку и коммуникативным навыкам находит объяснение в рамках этого подхода вне связи с воздействием на индивида 
внешних факторов, но исключительно благодаря социально опосредованному отношению Я к самому себе.
Ю.Хабермас, по праву считающийся первым авторитетом в 
исследованиях коммуникативной рациональности, склонялся к 
«переводу» эпистемологических понятий на язык, в котором интеракция понимается как синоним коммуникативной деятельности. 
«Под коммуникативной деятельностью я понимаю… символически транслируемую интеракцию. Она осуществляется в соответствии с обязательно принимаемыми нормами, которые определяют взаимные поведенческие ожидания, а также понимаются и 
признаются по крайней мере двумя действующими субъектами… 

В то время как состоятельность технических правил и стратегий 
зависит от состоятельности эмпирически истинных или аналитически правильных высказываний, значение социальных норм 
основано лишь на интерсубъективном согласии по поводу интенций и гарантировано общим признанием своих обязательств»7. 
Итак, коммуникативная рациональность – это то, что описывается 
нормами, признанными и принятыми на основе согласия. Именно 
так, а не наоборот, и в этом суть дела. Общая схема коммуникации 
имеет, по Хабермасу, следующий вид: субъект стремится интенционально связать себя с другими, производя эту связь по социальным правилам и, тем самым, оказывая интерактивное влияние 
на других. И эти правила – это то, что можно назвать коммуникативной рациональностью. Вопрос «рационально ли следовать 
этим правилам?» просто не рассматривается, поскольку никакой 
иной рациональности, помимо той, что возникает и удерживается 
в коммуникациях, нет. По крайней мере, ее нет как объекта анализа, базирующегося на социологических или психологических 
(или каких-либо иных специально-научных) исследованиях. Это 
отношение интеракционизма к рациональности так или иначе 
сквозит в ряде других современных идей и подходов (социальный 
конструктивизм, «смерть субъекта», тотальность интерпретации, 
ситуационный анализ).
В сборнике, подготовленном сотрудниками сектора социальной эпистемологии Института философии РАН, читатель найдет 
разные подходы к обозначенным выше проблемам. Мы не стремились к единству мнений, которое в нынешней исследовательской 
ситуации было бы лишь искусственным компромиссом. Напротив, 
свою задачу авторский коллектив видел в том, чтобы осветить перспективы, открываемые различными методологическими и эпистемологическими «парадигмами». Ни одна из них в настоящее 
время не смеет претендовать на исключительность, но каждая обязана представить максимум аргументации в свою пользу. Критика 
оппонентов – важное дело, однако это не самоцель, а средство для 
прояснения собственной позиции. Исходя из этих установок, мы 
нашли целесообразным включить в сборник материалы дискуссий, ранее частично опубликованных в журнале «Эпистемология 
и философия науки», в которых некоторые спорные вопросы помещаются в центр внимания.

Безусловно, проблема, вынесенная в заглавие, является одной 
из важнейших в современной эпистемологии. Мы рассматриваем 
этот сборник как посильный вклад в ее дальнейшее исследование.

И.Т.Касавин, В.Н.Порус

примечания

1 
Jaspers K. Einführung in die Philosophie. München–Zürich, 1994. S. 23.
2 
Wittgenstein L. Philosophical Investigations. 580.
3 
Bales R.F. Die Interaktionsanalyse // König R. (Hg.) Praktische Sozialforschung 
II. Beobachtung und Experiment in deutscher Sozialforschung. Köln–Berlin, 1962 
(1956). S. 148.
4 
См.: Newcomb Th.M., Turner R.H., Converse Ph.E. Social Psychology. The Study 
of Human Interaction. N. Y., 1965; Baldwin J.M. Social and Ethical Interpretations 
in Mental Development. London–N. Y., 1897; Mead G.H. Mind, Self, and Society. 
N. Y., 1934.
5 
См.: Cooley C.H. Human Nature and Social Order. N. Y., 1964 (1902).
6 
Cooley C.H. Human Nature and Social Order.
7 
См.: Habermas J. Technik und Wissenschaft als «Ideologie». Frankfurt a/M., 1968. 
S. 62.