Философия Лейбница на фоне эпохи

Ф И ЛО СО Ф И Я 

НА Ф О НЕ ЭПО ХИ

Ф И ЛО СО Ф И Я 

НА Ф О НЕ ЭПО ХИ

ЛЕЙ БНИ Ц А 

П освящ ает ся м оей жене,
 дочери 
и внукам  Н ат аш е,
 Гош е и Н икит е

М О С К В А • А Л Ь Ф А М  • 2
0
0
9

Л .
А .
 П Е Т Р У Ш
Е Н К О

Л Е Й Б Н И Ц А 
Н А Ф О Н Е Э П О Х И

Ф И ЛО СО Ф И Я 

УДК 141
ББК 87.3(4Гем)
П30

Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского
гуманитарного научного фонда (РГНФ), проект № 080316015/д

Петрушенко Л.А.
Философия Лейбница на фоне эпохи / Л.А. Петрушенко. – М.: Альфа2007"М, 2009. – 512 с.: ил.

ISBN 9785982811639

В книге дан глубокий анализ развития философской и общественной
мысли; автор остроумно связывает современный мир с эпохой Средневековья, прослеживая историю религии, философии, науки, отношений человека с окружающим миром, Богом и самим собой с античных времен до нашего времени. В центре внимания автора – взгляды великого немецкого философа Г.В. Лейбница (1646–1744), сущность, происхождение и эволюция его
философского учения. По мере чтения монографии Лейбниц постепенно становится близким читателю, и его невольно воспринимаешь как старого друга.
Для специалистов и научных работников в области философии, медиевистики, преподавателей и аспирантов гуманитарных вузов.
УДК 141
ББК 87.3(4Гем)

Книга подготовлена Е.Л. Петрушенко при участии Б.О. Николаичева
и увидела свет благодаря поддержке академика А.А. Гусейнова

© Петрушенко Л.А., наследники, 2008
© «АльфаМ». Оформление, 2009

П30

ISBN 9785982811639

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предлагаемая читателю работа известного отечественного философа, одного из немногих российских лейбницеведов, профессора Государственного университета управления Леонида Аврамиевича Петрушенко
(1925–2004) является посмертным изданием многолетнего
исследования идей и эпохи великого немецкого мыслителя
Готфрида Вильгельма Лейбница.
Автор дает свою версию личности, мировоззрения и философии Лейбница – философа, математика, логика, медика, физиолога, генетика, психолога, социолога, политика,
теолога, педагога, филолога, государственного и общественного деятеля. При этом автор размышляет не только о Лейбнице, но и о себе, о человеке вообще, о нашем прошлом и будущем.
Рассматривая мир прошлого в преемственной связи с
миром настоящего, автор то стилизует книгу под свойственную писателям эпохи Возрождения и Нового времени литературную манеру, то использует для оценки нашей недавней
современности жанр эссе, то, наконец, смешивает обе эти
формы.
По словам Л.А. Петрушенко, он хотел приблизить Лейбница к читателю, сделать его близким современным людям,
полезным для понимания ими самих себя и общества, которое они образуют. Лейбниц навсегда остался в удаляющемся
прошлом, чтобы с каждым годом приближаться к нам.

Профессор
В.П. Ивановский

ПРОЛОГ

...Вселенная, какова бы она ни была, в своей совокупности есть
как бы океан.

Г.В. Лейбниц. Теодицея

...Море и небо... Вот что видишь сначала. Потом видишь море и землю. Море разделяет небо вверху и землю внизу.
Но вначале видишь только море и небо – первую – и, так сказать, идеальную, светлейшую, совершеннейшую и неподвижную
двойственность, исходящую от горизонта, который отделяет темное море от светлого неба, связывая и разграничивая их, заставляя
смотреть друг в друга. Вторая двойственность, изменяющаяся,
грубая, земная и материальная, – это море в отношении ко всему
природному.
Это море и земля, которые во взаимоотношении своем разделены всегда светлой пенистой полосой шумящего прибоя... И гулом, на многоголосом фоне которого слышно солирующее пение
воды, белой пеной распадающейся в воздухе, шурша надвигающейся на берег и вальяжно уползающей обратно со змеиной медлительностью шлейфа. А там в море на нее, хлопоча и суетясь, уже
накатывается и подминает под себя новая басовито гудящая волна, которая затем в определенный момент незамедлительно превращается в свою собственную уменьшенную копию, распространяющуюся на мелкую гальку вылизанной прибрежной полосы с
той же ленивой тигриной неторопливостью, с какой покрывает
пол вода из опрокинутого невзначай ведра...
Стой, стой как вкопанный пред чужим величием древнейшей
безжалостной бесстрашной мощи, которая и тебя, жалкий червячок, некогда породила; замри, былинка, трепещущая на ветру...
Что можешь и смеешь ты, мелкое, всегда несчастное созданьице,
постоянно мечтающее о счастье и лучшей жизни, чтобы иметь силы жить в худшей, а потому регулярно убегающее на работу утром
из своего нечеловеческого жилищакоробки, чтобы обратно приползти в него вечером... Смешон и ничтожен колеблющийся, как
огонек свечи, слабый дрожащий ритм твоего зыбкого существования, кажущийся жалкой пародией на тяжелый и многотонный,

могущественный и безумный, накатывающийся и откатывающийся ритм бесконечной и чуждой нам природы...
Эта покачивающаяся колыбель всего сущего – море – как бы
одновременно мужского, женского и среднего рода. Оно походит
на себя во всех своих проявлениях, самосохраняется как одно во
всей полноте и с незапамятных времен воспринимается как реальнейшее чувственнофизическое воплощение единства Вечности и
Самодвижения... Безграничный повсюду во всем, куда ни посмотри, шевелящийся и в то же время неподвижный язык регулярно
показывает тебе море... Каждой мельчайшей частичке, в любой
точке его бесконечно раскинувшегося, вечно гармонично движущегося и изменяющегося, массивного и сморщенного как у слона
тела, присуще решительно все то же самое, что и ему в целом. Во
всем везде себе родное, оно и само себя движет, волнует, накатывает вечно одним и тем же повторяющимся усилием волны на берег, и через определенные промежутки времени ритмично повторяющимся гулом и острым шипеньем выражает беспрерывную
досаду на невозможность разгуляться на прибрежной полосе с той
же адской мощью, как на воле вдали от берега, ибо чем ближе от
горизонта ты переводишь свой взгляд к земле, тем лучше видно,
как беспокойная титаническая мощь его становится все слабее и
слабее, дробясь на бесчисленные частички, всасываясь и пропадая в мелких камешках на берегу... Но и сама эта беспрестанно повторяющаяся в своем трагическом постоянстве и убогом однообразии скучная смерть его частичек никогда не смеет и не сможет
исчерпать, остановить и убить его.
Вечно живое, волнующееся, беспокойное, самодвижущееся,
оно отдает, предает себя земле; чтобы сохраниться, выжить, стремясь в своем вечном и бесконечном, замкнутом на себя круговом
движении к своей неизвестной цели, решая миллиарды лет свою
непонятную нам и поставленную им самому себе задачу...
Целует ли оно землю? Плюет ли на нее? Или кусает и шипит в
бессилии своей неимоверной силищи? А, быть может, и то, и другое, и третье?
Но в любом случае каждой частичкой себя и силы своей, своего
самодвижения оно говорит нам: «Я – не вы!..» Это в той же мере отталкивает нас от него, в какой притягивает к нему, вынуждая нас
понять его, сделать своим, частичкой человечества, подчинить себе, употребить. И это проявление нашей с ним общности, единства
в страшной борьбе двух миров, двух стихий неизбежно всякий раз

8
Пролог

выражается в нашем индивидуальном страхе и восхищении пред
ним, нами непокоренном, в постоянных поэтому и ничтожных наших выражениях своей любви к нему... Но что знаем, что можем
знать мы, жалкие твари, вышедшие некогда из его лона, и теперь,
стоя пред лицом его, невольно притихшие от своей близости к великой и могущественной, чуждой и одновременно родственной
нам гармонии?
Не такова ли и гармония мира, предустановленным приливом
бесконечного множества всевозможных событий, человеческих судеб, в счастье и несчастье, зле и добре колышащегося между Небом и
Землей?Развенесовершеннотакжеотносимсямыикдвижущемуся
назад и вперед человеческому океану, людскому морю общества,
разве тем же самодвижением убаюканные на груди его не трепещем
мы, несчастные живые комочки, от ужаса, страха и любви к нему и
порожденные им не уходим по смерти на дно его? И не есть ли гармония морской и человеческой стихий лишь одно из бросающихся в
глаза явных бесчисленных проявлений и выражений всеобщей сокровенной мировой гармонии, предустановленной самою собой, то
есть богом?..
А не есть ли это море – ты сам и дела, возможности и силы
твои? Разве оно не то, чем ты хотел бы стать? Человечество давно
уже желает осуществить «возвращение человека к самому себе как
к человеку общественному, т.е. человечному» (К. Маркс). Но тогда
все зависит от тебя, совсем не знающего самого себя.
Станешь ты тем, кем захочешь и сможешь.
Только не лепи себе по образу и подобию своему общественнополитических, религиозных и иных кумиров из песка и глины,
крови и злата. Не держись за государей своих, не растекайся пред
ними, не верь никаким иконам и не поклоняйся им. Ибо потеряешь тогда всякую совесть и доброту, любовь и мощь свою. Забудешь навсегда, кто ты есть и где путь твой к самому себе, к Морю
твоему.

Пролог
9

ТЕБЕ

Тебе, славный и ученейший муж, Готфрид
Вильгельм Лейбниц, посвящает сей труд твой жалкий комментатор, о котором только и можно сказать, что для такого
драгоценного бриллианта, каков Ты, великий и несравненный философ, нужна была бы оправа получше… Но не суди
строго: что мог, то сделал.
Добавлю, что еще ранее рукопись эта в качестве Главы
под нумером «семь» входила в мой magnum opus, мою книгу
о Лейбнице, которая, признаюсь, и без этой Главы была объема чрезмерного. А потому возжелал я издать сию Главу от
непомерно разбухшей книги – отдельно. Но не предвидел,
что число «семь» уже успело привыкнуть к сей Главе, и наоборот. А ведь число это, коим помечена была бывшая Глава,
таинственно, неприятно и омерзительно до невозможности,
как учил о том норманнский оккультный граф Луи Хамон.
А ученик его, Дж.Х. Бренан, в своей книге «Оккультный
рейх» сообщил, что, над именем выродка Гитлера числовой
анализ проделав, то же число «семь» получить можно.
Окромя того, «семь», согласно «Диалогам о чудесах» глубокомысленнейшего Цезария Гейстербахского, есть, что
всем известно, «число девственности», и это как нельзя лучше характеризует нынешнее несчастливое состояние и
практического применения системного образа мыслей, или
«системного подхода», и его внедрения в различных отраслях современного производства в условиях ничем не заполненного экономического пространства, и еще более несчастливое положение книги моей о Лейбнице, которая, увы мне,
так и не увидела свет.