Казак

А.П. Чехов

КАЗАК

Москва

ИНФРА-М

2013

УДК 822
ББК 84 (2 Рос=Рус)
Ч 56

Чехов А.П.
Казак. — М.: ИНФРА-М, 2013. — 7 с. – (Библиотека русской 

классики).

ISBN 978-5-16-007145-9
© Оформление. ИНФРА-М, 2013

Подписано в печать 25.12.2012. Формат 60x88/16. 

Гарнитура Newton. Бумага офсетная.

Усл. печ. л. 15,0. Уч.изд. л. 18,72.

Тираж 5000 экз. Заказ №

Цена свободная.

«Научно-издательский центр ИНФРА-М»
127282, Москва, ул. Полярная, д. 31В, стр. 1

Тел.: (495) 3800540, 3800543. Факс: (495) 3639212

E-mail: books@infra-m.ru
http://www.infra-m.ru

КАЗАК

Арендатор хутора Низы Максим Горчаков, бердянский меща
нин, ехал со своей молодой женой из церкви и вез только что освященный кулич. Солнце еще не всходило, но восток уже румянился, золотился. Было тихо… Перепел кричал свои: «пить пойдем! пить пойдем!», да далеко над курганчиком носился коршун, а 
больше во всей степи не было заметно ни одного живого существа.

Горчаков ехал и думал о том, что нет лучше и веселее праздни
ка, как Христово воскресенье. Женат он был недавно и теперь 
справлял с женой первую Пасху. На что бы он ни взглянул, о чем 
бы ни подумал, всё представлялось ему светлым, радостным и счастливым. Думал он о своем хозяйстве и находил, что всё у него 
исправно, домашнее убранство такое, что лучше и не надо, всего 
довольно и всё хорошо; глядел он на жену – и она казалась ему 
красивой, доброй и кроткой. Радовала его и заря на востоке, и молодая травка, и его тряская визгливая бричка, нравился даже коршун, тяжело взмахивавший крыльями. А когда он по пути забежал 
в кабак закурить папиросу и выпил стаканчик, ему стало еще веселее…

– Сказано, велик день! – говорил он. – Вот и велик! Погоди, Ли
за, сейчас солнце начнет играть. Оно каждую Пасху играет! И оно 
тоже радуется, как люди!

– Оно не живое, – заметила жена.
– Да на нем люди есть! – воскликнул Горчаков. – Ей-богу, есть! 

Мне Иван Степаныч рассказывал – на всех планетах есть люди, на 
солнце и на месяце! Право… А может, ученые и брешут, нечистый 
их знает! Постой, никак лошадь стоит! Так и есть!

На полдороге к дому, у Кривой Балочки, Горчаков и его жена 

увидели оседланную лошадь, которая стояла неподвижно и нюхала 
землю. У самой дороги на кочке сидел рыжий казак и, согнувшись, 
глядел себе в ноги.

– Христос воскрес! – крикнул ему Максим.
– Воистину воскрес, – ответил казак, не поднимая головы.
– Куда едешь?
– Домой, на льготу.
– Зачем же тут сидишь?
– Да так… захворал… Нет мочи ехать.
– Что ж у тебя болит?
– Весь болю.
– Гм… вот напасть! У людей праздник, а ты хвораешь! Да ты 

бы в деревню или на постоялый ехал, а что так сидеть?

Казак поднял голову и обвел утомленными больными глазами 

Максима, его жену, лошадь.

– Вы это из церкви? – спросил он.
– Из церкви.
– А меня праздник в дороге застал. Не привел бог доехать. Сей
час сесть бы да ехать, а мочи нет… Вы бы, православные, дали 
мне, проезжему, свяченой пасочки [на юге кулич называют «пасхой» или «паской»] разговеться!

– Пасочки? – спросил Горчаков. – Оно можно, ничего… По
стой, сейчас…

Максим быстро пошарил у себя в карманах, взглянул на жену и 

сказал:

– Нету у меня ножика, отрезать нечем. А ломать-то – не рука, 

всю паску испортишь. Вот задача! Поищи-ка, нет ли у тебя ножика?

Казак через силу поднялся и пошел к своему седлу за ножом.
– Вот еще что выдумали! – сердито сказала жена Горчакова. –

Не дам я тебе паску кромсать! С какими глазами я ее домой порезанную повезу? И видано ль дело – в степи разговляться! Поезжай 
на деревню к мужикам да там и разговляйся!

Жена взяла из рук мужа кулич, завернутый в белую салфетку, и 

сказала:

– Не дам! Надо порядок знать. Это не булка, а свяченая паска, и 

грех ее без толку кромсать.

– Ну, казак, не прогневайся! – сказал Горчаков и засмеялся. –

Не велит жена! Прощай, путь-дорога!

Максим тронул вожжи, чмокнул, и бричка с шумом покатила 

дальше. А жена всё еще говорила, что резать кулич, не доехав до 
дому, – грех и непорядок, что всё должно иметь свое место и время. На востоке, крася пушистые облака в разные цвета, засияли 
первые лучи солнца; послышалась песня жаворонка. Уж не один, 
три коршуна, в отдалении друг от друга, носились над степью. 
Солнце пригрело чуть-чуть, и в молодой траве затрещали кузнечики.

Отъехав больше версты, Горчаков оглянулся и пристально по
глядел вдаль.

– Не видать казака… – сказал он. – Экий сердяга, вздумал в до
роге хворать! Нет хуже напасти: ехать надо, а мочи нет… Чего 
доброго, помрет в дороге… Не дали мы ему, Лизавета, паски, а 
небось и ему надо было дать. Небось и ему разговеться хочется.

Солнце взошло, но играло оно или нет, Горчаков не видел. Всю 

дорогу до самого дома он молчал, о чем-то думал и не спускал глаз 
с черного хвоста лошади. Неизвестно отчего, им овладела скука, и 

от праздничной радости в груди не осталось ничего, как будто ее и 
не было.

Приехали домой, христосовались с работниками; Горчаков 

опять повеселел и стал разговаривать, но как сели разговляться и 
все взяли по куску свяченого кулича, он невесело поглядел на жену и сказал:

– А нехорошо, Лизавета, что мы не дали тому казаку разговеть
ся.

– Чудной ты, ей-богу! – сказала Лизавета и с удивлением пожа
ла плечами. – Где ты взял такую моду, чтобы свяченую паску раздавать по дороге? Нешто это булка? Теперь она порезана, на столе 
лежит, пущай ест, кто хочет, хоть и казак твой! Разве мне жалко?

– Так-то оно так, а жалко мне казака. Ведь он хуже нищего и 

сироты. В дороге, далеко от дому, хворый…

Горчаков выпил полстакана чаю и уж больше ничего не пил и 

не ел. Есть ему не хотелось, чай казался невкусным, как трава, и 
опять стало скучно.

После разговенья легли спать. Когда часа через два Лизавета 

проснулась, он стоял у окна и глядел во двор.

– Ты уже встал? – спросила жена.
– Не спится что-то… Эх, Лизавета, – вздохнул он, – обидели мы 

с тобой казака!

– Ты опять с казаком! Дался тебе этот казак. Бог с ним.
– Он царю служил, может, кровь проливал, а мы с ним как с 

свиньей обошлись. Надо бы его, больного, домой привезть, покормить, а мы ему даже кусочка хлеба не дали.

– Да, так и дам я тебе паску портить. Да еще свяченую! Ты бы 

ее с казаком искромсал, а я бы потом дома глазами лупала? Ишь 
ты какой!

Максим потихоньку от жены пошел в кухню, завернул в сал
фетку кусок кулича и пяток яиц и пошел в сарай к работникам.

– Кузьма, брось гармонию, – обратился он к одному их них. –

Седлай гнедого или Иванчика и езжай поживее к Кривой Балочке. 
Там больной казак с лошадью, так вот отдай ему это. Может, он 
еще не уехал.

Максим опять повеселел, но, прождав несколько часов Кузьму, 

не вытерпел, оседлал лошадь и поскакал к нему навстречу. Встретил он его у самой Балочки.

– Ну что? Видал казака?
– Нигде нету. Должно, уехал.
– Гм… история!
Горчаков взял у Кузьмы узелок и поскакал дальше. Доехав до 

деревни, он спросил у мужиков:

– Братцы, не видали ли вы больного казака с лошадью? Не про
езжал ли тут? Из себя рыжий, худой, на гнедом коне.

Мужики поглядели друг на друга и сказали, что казака они не 

видели.

– Обратный почтовый ехал, это точно, а чтоб казак или кто дру
гой – такого не было.

Вернулся Максим домой к обеду.
– Сидит у меня этот казак в голове и хоть ты что! – сказал он 

жене. – Не дает спокою. Я всё думаю: а что ежели это бог нас испытать хотел и ангела или святого какого в виде казака нам навстречу послал? Ведь бывает это. Нехорошо, Лизавета, обидели 
мы человека!

– Да что ты ко мне с казаком пристал? – крикнула Лизавета, 

выходя из терпения. – Пристал, как смола!

– А ты, знаешь, недобрая… – сказал Максим и пристально по
глядел ей в лицо.

И он впервые после женитьбы заметил, что его жена недобрая.
– Пущай я недобрая, – крикнула она и сердито стукнула лож
кой, – а только не стану я всяким пьяницам свяченую паску раздавать!

– А нешто казак пьяный?
– Пьяный!
– Почем ты знаешь?
– Пьяный!
– Ну и дура!
Максим, рассердившись, встал из-за стола и начал укорять свою 

молодую жену, говорил, что она немилосердная и глупая. А она, 
тоже рассердившись, заплакала и ушла в спальню и крикнула оттуда:

– Чтоб он околел, твой казак! Отстань ты от меня, холера, со 

своим казаком вонючим, а то я к отцу уеду!

За всё время после свадьбы у Горчакова это была первая ссора с 

женой. До самой вечерни он ходил у себя по двору, всё думал о 
жене, думал с досадой, и она казалась теперь злой, некрасивой. И 
как нарочно, казак всё не выходил из головы и Максиму мерещились то его больные глаза, то голос, то походка…

– Эх, обидели мы человека! – бормотал он. – Обидели!
Вечером, когда стемнело, ему стало нестерпимо скучно, как ни
когда не было, – хоть в петлю полезай! От скуки и с досады на жену он напился, как напивался в прежнее время, когда был неженатым. В хмелю он бранился скверными словами и кричал жене, что 
у нее злое, некрасивое лицо и завтра же он прогонит ее к отцу.

Утром на другой день праздника он захотел опохмелиться и 

опять напился.

С этого и началось расстройство.
Лошади, коровы, овцы и ульи мало-помалу, друг за дружкой 

стали исчезать со двора, долги росли, жена становилась постылой… Все эти напасти, как говорил Максим, произошли оттого, 
что у него злая, глупая жена, что бог прогневался на него и на жену… за больного казака. Он всё чаще и чаще напивался. Когда был 
пьян, то сидел дома и шумел, а трезвый ходил по степи и ждал, не 
встретится ли ему казак…