Маска

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

МАСКА 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

МАСКА 

В Х–ом общественном клубе с благотворительной целью давали бал–маскарад, или, как его называли местные барышни, 
бал–парей.  
Было 12 часов ночи. Не танцующие интеллигенты без масок – 
их было пять душ – сидели в читальне за большим столом и, уткнув носы и бороды в газеты, читали, дремали и, по выражению 
местного корреспондента столичных газет, очень либерального 
господина, – «мыслили». 
Из общей залы доносились звуки кадрили «Вьюшки». Мимо 
двери, сильно стуча ногами и звеня посудой, то и дело пробегали 
лакеи. В самой же читальне царила глубокая тишина. 
– Здесь, кажется, удобнее будет! – вдруг послышался низкий, 
придушенный голос, который, как казалось, выходил из печки. – 
Валяйте сюда! Сюда, ребята! 
Дверь отворилась, и в читальню вошел широкий, приземистый 
мужчина, одетый в кучерской костюм и шляпу с павлиньими 
перьями, в маске. За ним следом вошли две дамы в масках и лакей с подносом. На подносе была пузатая бутыль с ликером, бутылки три красного и несколько стаканов. 
– Сюда! Здесь и прохладнее будет, – сказал мужчина. – Становь поднос на стол... Садитесь, мамзели! Же ву при а ля тримонтран! А вы, господа, подвиньтесь... нечего тут! 
Мужчина покачнулся и смахнул рукой со стола несколько 
журналов. 
– Становь сюда! А вы, господа читатели, подвиньтесь; некогда 
тут с газетами да с политикой... Бросайте! 
– Я просил бы вас потише, – сказал один из интеллигентов, 
поглядев на маску через очки. – Здесь читальня, а не буфет... 
Здесь не место пить. 
– Почему не место? Нешто стол качается или потолок обвалиться может? Чудно! Но... некогда разговаривать! Бросайте газеты... Почитали малость и будет с вас; и так уж умны очень, да и 
глаза попортишь, а главнее всего – я не желаю и всё тут. 
Лакей поставил поднос на стол и, перекинув салфетку через 
локоть, стал у двери. Дамы тотчас же принялись за красное. 
– И как это есть такие умные люди, что для них газеты лучше 
этих напитков, – начал мужчина с павлиньими перьями, наливая 
себе ликеру. – А по моему мнению, вы, господа почтенные, лю
2 

бите газеты оттого, что вам выпить не на что. Так ли я говорю? 
Ха–ха!.. Читают! Ну, а о чем там написано? Господин в очках! 
Про какие факты вы читаете? Ха–ха! Ну, да брось! Будет тебе кочевряжиться! Выпей лучше! 
Мужчина с павлиньими перьями приподнялся и вырвал газету 
из рук у господина в очках. Тот побледнел, потом покраснел и с 
удивлением поглядел на прочих интеллигентов, те – на него. 
– Вы забываетесь, милостивый государь! – вспыхнул он. – Вы 
обращаете читальню в кабак, вы позволяете себе бесчинствовать, 
вырывать из рук газеты! Я не позволю! Вы не знаете, с кем имеете дело, милостивый государь! Я директор банка Жестяков!.. 
– А плевать мне, что ты – Жестяков! А газете твоей вот какая 
честь... 
Мужчина поднял газету и изорвал ее в клочки. 
– Господа, что же это такое? – пробормотал Жестяков, обомлев. – Это странно, это... это даже сверхъестественно... 
– Они рассердившись, – засмеялся мужчина. – Фу–ты, ну–ты, 
испугался! Даже поджилки трясутся. Вот что, господа почтенные! Шутки в сторону, разговаривать с вами мне не охотно... Потому, как я желаю остаться тут с мамзелями один и желаю себе 
тут удовольствие доставить, то прошу не претикословить и выйти... Пожалуйте–с! Господин Белебухин, выходи к свиньям собачьим! Что рыло наморщил? Говорю, выходи, стало быть, и выходи! Живо у меня, а то, гляди, не ровен час, как бы в шею не 
влетело! 
– То есть как же это? – спросил казначей сиротского суда Белебухин, краснея и пожимая плечами. – Я даже не понимаю... Какой–то нахал врывается сюда и... вдруг этакие вещи! 
– Какое это такое слово нахал? – крикнул мужчина с павлиньими перьями, рассердившись, и стукнул кулаком по столу, так 
что на подносе запрыгали стаканы. – Кому ты говоришь? Ты думаешь, как я в маске, так ты можешь мне разные слова говорить? 
Перец ты этакий! Выходи, коли говорю! Директор банка, проваливай подобру–поздорову! Все уходите, чтоб ни одной шельмы 
тут не оставалось! Айда, к свиньям собачьим! 
– А вот мы сейчас увидим! – сказал Жестяков, у которого даже 
очки вспотели от волнения. – Я покажу вам! Эй, позови–ка сюда 
дежурного старшину! 
Через минуту вошел маленький рыженький старшина с голубой ленточкой на лацкане, запыхавшийся от танцев. 

3 

– Прошу вас выйти! – начал он. – Здесь не место пить! Пожалуйте в буфет! 
– Ты откуда это выскочил?– спросил мужчина в маске. – Нешто я тебя звал? 
– Прошу не тыкать, а извольте выйти! 
– Вот что, милый человек: даю тебе минуту сроку... Потому, 
как ты старшина и главное лицо, то вот выведи этих артистов под 
ручки. Мамзелям моим не ндравится, ежели здесь есть кто посторонний... Они стесняются, а я за свои деньги желаю, чтобы они 
были в натуральном виде. 
– Очевидно, этот самодур не понимает, что он не в хлеву! – 
крикнул Жестяков. – Позвать сюда Евстрата Спиридоныча! 
– Евстрат Спиридоныч! – понеслось по клубу. – Где Евстрат 
Спиридоныч? 
Евстрат Спиридоныч, старик в полицейском мундире, не замедлил явиться. 
– Прошу вас выйти отсюда! – прохрипел он, выпучивая свои 
страшные глаза и шевеля нафабренными усами. 
– А ведь испугал! – проговорил мужчина и захохотал от удовольствия. – Ей–ей, испугал! Бывают же такие страсти, побей меня бог! Усы, как у кота, глаза вытаращил... Хе–хе–хе! 
– Прошу не рассуждать! – крикнул изо всей силы Евстрат 
Спиридоныч и задрожал. – Выйди вон! Я прикажу тебя вывести! 
В читальне поднялся невообразимый шум. Евстрат Спиридоныч, красный как рак, кричал, стуча ногами. Жестяков кричал. 
Белебухин кричал. Кричали все интеллигенты, но голоса всех их 
покрывал низкий, густой, придушенный бас мужчины в маске. 
Танцы, благодаря всеобщей сумятице, прекратились, и публика 
повалила из залы к читальне. 
Евстрат Спиридоныч для внушительности позвал всех полицейских, бывших в клубе, и сел писать протокол. 
– Пиши, пиши, – говорила маска, тыча пальцем ему под перо. 
– Теперь что же со мной, с бедным, будет? Бедная моя головушка! За что же губите вы меня, сиротинушку? Ха–ха! Ну что ж? 
Готов протокол? Все расписавшись? Ну, теперь глядите!.. Раз... 
два... три!!.. 
Мужчина поднялся, вытянулся во весь рост и сорвал с себя 
маску. Открыв свое пьяное лицо и поглядев на всех, любуясь 
произведенным эффектом, он упал в кресло и радостно захохотал. А впечатление, действительно, произвел он необыкновенное. 

4 

Все интеллигенты растерянно переглянулись и побледнели, некоторые почесали затылки. Евстрат Спиридоныч крякнул, как человек, сделавший нечаянно большую глупость. 
В буяне все узнали местного миллионера, фабриканта, потомственного почетного гражданина Пятигорова, известного своими 
скандалами, благотворительностью и, как не раз говорилось в местном вестнике, – любовью к просвещению. 
– Что ж, уйдете или нет? – спросил Пятигоров после минутного молчания. 
Интеллигенты молча, не говоря ни слова, вышли на цыпочках 
из читальни, и Пятигоров запер за ними двери. 
– Ты же ведь знал, что это Пятигоров! – хрипел через минуту 
Евстрат Спиридоныч вполголоса, тряся за плечо лакея, вносившего в читальню вино. – Отчего ты молчал? 
– Не велели сказывать–с! 
– Не велели сказывать... Как засажу я тебя, анафему, на месяц, 
так тогда будешь знать «не велели сказывать». Вон!!.. А вы–то 
хороши, господа, – обратился он к интеллигентам. – Бунт подняли! Не могли выйти из читальни на десять минуток! Вот теперь и 
расхлебывайте кашу. Эх, господа, господа... Не люблю, ей–богу! 
Интеллигенты заходили по клубу унылые, потерянные, виноватые, шепчась и точно предчувствуя что–то недоброе... Жены и 
дочери их, узнав, что Пятигоров «обижен» и сердится, притихли 
и стали расходиться по домам. Танцы прекратились. 
В два часа из читальни вышел Пятигоров; он был пьян и пошатывался. Войдя в залу, он сел около оркестра и задремал под 
музыку, потом печально склонил голову и захрапел. 
– Не играйте!– замахали старшины музыкантам. – Тсс!.. Егор 
Нилыч спит... 
– Не прикажете ли вас домой проводить, Егор Нилыч? – спросил Белебухин, нагнувшись к уху миллионера. 
Пятигоров сделал губами так, точно хотел сдунуть со щеки 
муху. 
– Не прикажете ли вас домой проводить, – повторил Белебухин, – или сказать, чтоб экипажик подали? 
– А? Ково? Ты... чево тебе? 
– Проводить домой–с... Баиньки пора... 
– До–домой желаю... Прроводи! 
Белебухин просиял от удовольствия и начал поднимать Пятигорова. К нему подскочили другие интеллигенты и, приятно улы
5 

баясь, подняли потомственного почетного гражданина и осторожно повели к экипажу. 
– Ведь этак одурачить целую компанию может только артист, 
талант, – весело говорил Жестяков, подсаживая его. – Я буквально поражен, Егор Нилыч! До сих пор хохочу... Ха–ха... А мы–то 
кипятимся, хлопочем! Ха–ха! Верите? и в театрах никогда так не 
смеялся... Бездна комизма! Всю жизнь буду помнить этот незапамятный вечер! 
Проводив Пятигорова, интеллигенты повеселели и успокоились. 
– Мне руку подал на прощанье, – проговорил Жестяков, очень 
довольный. – Значит, ничего, не сердится... 
– Дай–то бог! – вздохнул Евстрат Спиридоныч. – Негодяй, 
подлый человек, но ведь – благодетель!.. Нельзя!..