Лев и солнце

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ЛЕВ И СОЛНЦЕ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

ЛЕВ И СОЛНЦЕ 

В одном из городов, расположенных по ею сторону Уральского хребта, разнесся слух, что на днях прибыл в город и остановился в гостинице «Япония» персидский сановник Рахат–Хелам. 
Этот слух не произвел на обывателей никакого впечатления: 
приехал перс, ну и ладно. Один только городской голова, Степан 
Иванович Куцын, узнав от секретаря управы о приезде восточного человека, задумался и спросил: 
– Куда он едет? 
– Кажется, в Париж или в Лондон. 
– Гм!.. Значит, важная птица? 
– А чёрт его знает. 
Придя из управы к себе домой и пообедав, городской голова 
опять задумался, и уж на этот раз думал до самого вечера. Приезд 
знатного перса сильно заинтриговал его. Ему казалось, что сама 
судьба послала ему этого Рахат–Хелама и что наконец наступило 
благоприятное время для того, чтобы осуществить свою страстную, заветную мечту. Дело в том, что Куцын имел две медали, 
Станислава 3–й степени, знак Красного Креста и знак «Общества 
спасания на водах», и кроме того он сделал себе еще брелок (золотое ружье и гитара, которые перекрещивались), и этот брелок, 
продетый в мундирную петлю, похож был издали на что–то особенное и прекрасно сходил за знак отличия. Известно же, что чем 
больше имеешь орденов и медалей, тем больше их хочется, – и 
городской голова давно уже желал получить персидский орден 
Льва и Солнца, желал страстно, безумно. Он отлично знал, что 
для получения этого ордена не нужно ни сражаться, ни жертвовать в приют, ни служить по выборам, а нужен только подходящий случай. И теперь ему казалось, что этот случай наступил. 
На другой день, в полдень, он надел все свои знаки отличия, 
цепь и поехал в «Японию». Судьба ему благоприятствовала. Когда он вошел в номер знатного перса, то последний был один и 
ничего не делал. Рахат–Хелам, громадный азиат с длинным, бекасиным носом, с глазами навыкате и в феске, сидел на полу и рылся в своем чемодане. 
– Прошу извинить за беспокойство, – начал Куцын улыбаясь. 
– Честь имею рекомендоваться: потомственный почетный гражданин и кавалер Степан Иванович Куцын, местный городской голова. Почитаю своим долгом почтить в лице вашей персоны, так 

2 

сказать, представителя дружественной и соседственной нам державы. 
Перс обернулся и пробормотал что–то на очень плохом французском языке, прозвучавшем как стук деревяшки о доску. 
– Границы Персии, – продолжал Куцын заранее выученное 
приветствие, – тесно соприкасаются с пределами нашего обширного отечества, а потому взаимные симпатии побуждают меня, 
так сказать, выразить вам солидарность. 
Знатный перс поднялся и опять пробормотал что–то на деревянном языке. Куцын, не знавший языков, мотнул головой в знак 
того, что не понимает. 
«Ну как я с ним буду разговаривать? – подумал он. – Хорошо 
бы сейчас за переводчиком послать, да дело щекотливое, нельзя 
говорить при свидетелях. Переводчик разболтает потом по всему 
городу». 
И Куцын стал вспоминать иностранные слова, какие знал из 
газет. 
– Я городской голова... – пробормотал он. – То есть, лорд–
мер... муниципале... Вуй? Компрене? 
Он хотел выразить на словах или мимикой свое общественное 
положение и не знал, как это сделать. Выручила его картина с 
крупною надписью: «Город Венеция», висевшая на стене. Он 
указал пальцем на город, потом себе на голову, и таким образом, 
по его мнению, получилась фраза: «Я городской голова». Перс 
ничего не понял, но улыбнулся и сказал: 
– Каряшо, мусье... каряшо... 
Полчаса спустя городской голова похлопывал перса то по колену, то по плечу и говорил: 
– Компрене? Вуй? Как лорд–мер и муниципале... я предлагаю 
вам сделать маленький променаж... Компрене? Променаж... 
Куцын ткнул пальцем на Венецию и двумя пальцами изобразил шагающие ноги. Рахат–Хелам, не спускавший глаз с его медалей и, по–видимому, догадываясь, что это самое важное лицо в 
городе, понял слово «променаж» и любезно осклабился. Затем 
оба надели пальто и вышли из номера. Внизу, около двери, ведущей в ресторан «Япония», Куцын подумал, что недурно было бы 
угостить перса. Он остановился и, указывая ему на столы, сказал: 
– По русскому обычаю, не мешало бы тово... пюре, антрекот... 
шампань и прочее... Компрене? 

3 

Знатный гость понял, и немного погодя оба сидели в самом 
лучшем кабинете ресторана, пили шампанское и ели. 
– Выпьем за процветание Персии! – говорил Куцын. – Мы, 
русские, любим персов. Хотя мы и разной веры, но общие интересы, взаимные, так сказать, симпатии... прогресс... Азиатские 
рынки... мирные завоевания, так сказать... 
Знатный перс ел и пил с большим аппетитом. Он ткнул вилкой 
в балык и, восторженно мотнув головой, сказал: 
– Каряшо! Бьен! 
– Вам нравится? – обрадовался городской голова. – Бьен? Вот 
и прекрасно. – И обратившись к лакею, он сказал: – Лука, распорядись, братец, послать его превосходительству в номер два балыка, которые получше! 
Потом городской голова и персидский сановник поехали осматривать зверинец. Обыватели видели, как их Степан Иваныч, 
красный от шампанского, веселый, очень довольный, водил перса 
по главным улицам и по базару, показывая ему достопримечательности города, водил и на каланчу. 
Между прочим, обыватели видели, как он остановился около 
каменных ворот со львами и указал персу сначала на льва, потом 
вверх, на солнце, потом себе на грудь, потом опять на льва и на 
солнце, а перс замотал головой, как бы в знак согласия, и, улыбаясь, показал свои белые зубы. Вечером оба сидели в гостинице 
«Лондон» и слушали арфисток, а где были ночью – неизвестно. 
На другой день городской голова утром был в управе; служащие, очевидно, кое–что уже знали и догадывались, так как секретарь подошел к нему и сказал, насмешливо улыбаясь: 
– У персов есть такой обычай: если к вам приезжает знатный 
гость, то вы должны собственноручно зарезать для него барана. 
А немного погодя подали пакет, полученный по почте. Городской голова распечатал и увидел в нем карикатуру. Был нарисован Рахат–Хелам, а перед ним стоял на коленях сам городской 
голова и, простирая к нему руки, говорил: 
В знак дружбы двух монархий – 
России и Ирана, 
Из уваженья к вам, почтеннейший посол, 
Я сам себя б разрезал, как барана, 
Но, извините, я – осел. 
Городской голова испытал неприятное чувство, похожее на 
сосание под ложечкой, но ненадолго. В полдень он опять уже был 

4 

у знатного перса, опять угощал его и, показывая ему достопримечательности города, опять подводил его к каменным воротам и 
опять указывал то на льва, то на солнце, то себе на грудь. Обедали в «Японии», после обеда, с сигарами в зубах, оба красные, 
счастливые, опять восходили на каланчу, и городской голова, 
очевидно желая угостить гостя редким зрелищем, крикнул сверху 
часовому, ходившему внизу: 
– Бей тревогу! 
Но тревоги не вышло, так как пожарные в это время были в 
бане. 
Ужинали в «Лондоне», а после ужина перс уехал. Провожая 
его, Степан Иваныч три раза поцеловался с ним, по русскому 
обычаю, и даже прослезился. А когда поезд тронулся, он крикнул: 
– Поклонитесь от нас Персии. Скажите ей, что мы ее любим! 
Прошел год и четыре месяца. Был сильный мороз, градусов в 
тридцать пять, и дул пронзительный ветер. Степан Иваныч ходил 
по улице, распахнувши на груди шубу, и ему досадно было, что 
никто не попадается навстречу и не видит на его груди Льва и 
Солнца. Ходил он так до вечера, распахнувши шубу, очень озяб, а 
ночью ворочался с боку на бок и никак не мог уснуть. 
На душе у него было тяжело, внутри жгло и сердце беспокойно стучало: ему хотелось теперь получить сербский орден Такова. Хотелось страстно, мучительно.