Социальные знания и социальные изменения

Российская Академия Наук
Институт Философии

СОЦИАЛЬНЫЕ ЗНАНИЯ
И СОЦИАЛЬНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ

Москва
2001

УДК 300.38
ББК 15.56
С 69

Ответственный редактор

доктор филос. наук В.Г.Федотова

Рецензенты

доктор филос наук К.А.Зуев
доктор филос. наук А.А.КараМурза
доктор филос. наук В.Н.Порус

Социальные знания и социальные изменения. — М.,
2001. — 284 c.

Монография посвящена анализу роли социальных наук в социальных преобразованиях, а также выяснению влияния социального контекста на развитие науки. В ней рассмотрен макросоциологический контекст, порождающий классическую и неклассическую фазы в социальном познании, основные исследовательские
программы социальногуманитарных наук, роль специальных социальных наук в менеджменте социальных трансформаций. Центральной проблемой книги является рассмотрение России как части контекста смены парадигм социального знания и проблема
роли социальных наук в российских преобразованиях.

ISBN № 522021476
© ИФРАН, 2001

С 69

Предисловие

Данный труд является результатом многолетних усилий научного
коллектива, изучающего развитие социальногуманитарных наук в кон
тексте социальных трансформаций. Здесь ставятся в соответствие основные этапы научности (классический, неклассический и постнеклассический) и макросоциологический контекст (переход от традиционного
общества к современному и сегодняшняя тенденция движения к постсовременному — постиндустриальному, информационному — обществу.
В книге проанализированы основные исследовательские программы социальногуманитарных наук (натурализм и культурцентризм), выявлена
их «работа» в специальных дисциплинах — социологии, экономике, политологии, истории и рассмотрены способы их взаимодействия.
Главы I, II написаны руководителем коллектива проф. В.Г.Федотовой.
Глава III: 1 — А.А.Мяделец, исключая с. 9699, написанные В.Г.Федотовой; 2 — Н.Н.Лебедева; 3 — Н.С.Петренко; 4. — А.А.Мяделец;
5 — Н.Н.Федотова.
Глава IV: 1, 2 — В.Г.Федотова; 3 — В.Б.Власова.
Глава V: 1 — В.Б.Власова; 2 — Н.С.Петренко; 3, 4 — В.Г.Федотова.

ГЛАВА I
МЕТАТЕОРИЯ — МАКРОСОЦИАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ

Наука не остается неизменным явлением и имеет историческую природу, как и все прочие социальные явления. Важной задачей поэтому является выявление типологии научного знания.
В данной главе нам хотелось бы рассмотреть смену типов научного знания в контексте социальных изменений.
Наиболее разработанной типологией является выделение
классической, неклассической и постнеклассической стадий в
развитии науки, задающих соответствующий тип научного знания. Эти понятия давно используются в теории науки. Но в один
ряд они были поставлены В.С.Степиным применительно к естествознанию. Согласно его концепции, разные типы научности
следовали за революционными изменениями в науке. Научная
революция XVII в. привела к становлению классического естествознания. Она представляла систему организованных норм и
идеалов исследования, в которых были указаны общие установки
классической науки и осуществлена их конкретизация с учетом
доминанты механики. «Через все классическое естествознание,
начиная с XVII в., проходит идея, согласно которой объективность
и предметность научного знания достигается только тогда, когда
из описания и объяснения исключается все, что относится к
субъекту и процедурам его познавательной деятельности»1 .
Вторая научная революция произошла в конце XVIII — начале
XIX в. Как показал В.С.Степин, она разрушила универсальность
механической картины мира. Общие установки классической науки
сохранились, но философские основания науки изменяются. Классическая наука претерпевает эволюцию, но не меняет своих рамок.

Третья научная революция (конец XIX — середина XX в.)
сформировала неклассическую науку. Этому способствовали
открытия в физике. Как показывает В.С.Степин, неклассическая наука характеризуется «отказом от прямолинейного онтологизма и пониманием относительной истинности теорий и
картины природы, выработанной на том или иной этапе развития естествознания. В противовес идеалу единственно истинной теории, «фотографирующей» исследуемые объекты, допускается истинность нескольких отличающихся друг от друга конкретных теоретических описаний одной и той же реальности,
поскольку в каждом из них может содержаться момент объективноистинного знания. Осмысливаются корреляции между
онтологическими постулатами науки и характеристиками метода, посредством которого осваивается объект. В связи с этим
принимаются такие типы объяснения и описания, которые в
явном виде содержат ссылки на средства и операции познавательной деятельности»2 .
На современном этапе происходит новый качественный скачок в естествознании. Естествознание начинает учитывать нелинейность, историзм систем, их человекоразмерность. В.С.Степин
ясно формулирует отличия классического, неклассического и постнеклассического типов рациональности, задавая науке соответствующую типологию: «Классический тип рациональности центрирует внимание только на объекте и выносит за скобки все, что
относится к субъекту и средствам деятельности. Для неклассической рациональности характерна идея относительности объекта к
средствам и операциям деятельности; экспликация этих средств
и операций выступает условием получения истинного знания об
объекте. Наконец, постнеклассическая рациональность учитывает
соотнесенность знаний об объекте не только со средствами, но и
с ценностноцелевыми структурами деятельности»3 . Данная методология глубоко эвристична. Она позволяет соотнести развитие науки не только с внутринаучной логикой, но и с социальными факторами. В работах Л.М.Косаревой, В.С.Степина, авторов
этой книги прослежена связь научных революций с социальным
контекстом. И если это справедливо для естествознания, можно
предположить, что подобная методология еще более продуктивна для социальных наук.
Рассмотрим, как же обстоит дело в социальном познании.

1. Классическое и неклассическое
в социальном познании

Обращение к науке об обществе, ее рекомендациям в условиях
«реального социализма» было одной из принятых идеологем. Причины ее устойчивого воспроизведения видятся преимущественно
в социальном и политическом устройстве. До сих пор не поставлен
вопрос, содержала ли предпосылки для этого сама социальная наука. Высказывается мнение, что квазинаука, подделка под науку
способствовала идеологическим спекуляциям. Однако здесь хотелось бы обсудить не социальные препятствия к нормальному функционированию науки, а тесноту методологических рамок ее развития. Причем речь пойдет не столько о критике узости марксистских подходов, сколько об ограниченности классических научных
представлений XIX века. Большая часть этих представлений была
унаследована нами через марксизм, но многие даже самые яростные его критики в нашей стране до сих пор остаются приверженцами методологии XIX века.
Можно выделить некоторые типичные классические представления о методах изучения человека, получившие развитие в
марксизме. «Набор» методологических подходов, посредством
которых исследовался человек, может быть представлен следующим образом: принцип тотальности; восхождение от абстрактного
к конкретному; сведение индивидуального к социальному; тотальность человеческой индивидуальности; концепция всесторонне
развитой гармонической личности.
Принцип тотальности предполагает, что части целого оказываются идентичными только благодаря идентичности целого и его
господству над частями4 .
Метод восхождения от абстрактного к конкретному и сведение индивидуального к социальному — следствия этого принципа. Эмпирически конкретное воспринимается Гегелем и Марксом как абстрактное, ибо оно не идентично с целостностью личности, с ее сущностными определениями. Гегель говорит, что
считать убийцу только убийцей и уничтожать в нем все остальное — значит мыслить абстрактно5 . Однако даже целостность восприятия человека не является выходом из абстракций, так как
сущность человека (по Марксу) не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. Отдельный индивид оказывается абстракцией
по отношению к социальному целому, к совокупности общественных отношений. Отсюда, по Ленину, индивидуальное постигает7

ся путем сведения его к социальному. Разумеется, речь идет о методологическом приеме познания человека, а не об онтологическом состоянии, когда индивид — ничто перед социальным целым.
Однако практика быстро усвоила уроки методологии, превратив
их в собственные приемы.
Специалисты, работающие в этой парадигме изучения человека, сознавали ее стесняющие рамки. Были попытки расширить
или дополнить методологию изучения человека. Так, В.Кемеров
(Екатеринбург) предлагал принцип выведения индивидуального
из социального. И.Резвицкий и В.Веряскина обращались к анализу индивидуальности в многомерном социальном пространстве.
Многие энтузиасты приходили в общественные науки в надежде
сломать теоретические ограждения и сказать об индивидуальности нечто, что раскрывало бы ее в плоти и крови, в конкретности
ее обычного житейского понимания. Некоторым удавалось найти более точную типологию, чем принятая классификация по типам социального устройства: феодальный, буржуазный и советский человек. Так, С.Зеленков говорит об индивидуалисте, коллективисте, аутсайдере и пр. Однако художественная литература
давала такое многообразие человеческих типов, что бедность научных аттестаций личности буквально резала глаз и слух.
Ориентация на всесторонне развитого, гармонического человека имела еще более далекие корни и прагматически воспроизводила возрожденческий идеал, который утрачивал статус идеала
и становился «заданием». В силу этого человек воспринимался как
тотальность. Общество не могло понять того, что один и тот же
человек мог героически идти на танк с гранатой в руке и одновременно писал доносы. Многие традиционные методологические
приемы изучения человека теперь решительно отвергаются вместе с сопутствующей им системой ценностей и этическими представлениями. Однако эта критика нередко связана не с конструктивным пересмотром позиций, а с их «переворачиванием»: нет
тотальности — есть самодовлеющие части; вместо восхождения
от абстрактного к конкретному — восхождение от конкретного к
абстрактному; не существует никакой целостности человеческой
индивидуальности; личность не должна быть целостной и гармонической, а должна быть такой, какая она есть (в лучшем случае,
совершенной в своей профессиональной роли).
Легко видеть, что подобные перемены свидетельствуют о сохранении прежних методологических установок сознания — о его
склонности воспринимать явления жизни тотально (прежде —

тотально «за», теперь — тотально «против»). Вместе с тем, это означает отказ от возрожденческих и просвещенческих подходов в
обществе, не прошедшем ни через Ренессанс, ни через Просвещение, т.е. отказ от некоторых важных для его развития способов
освоения мира, без которых могут возобладать тенденции распада и варварства.
Поэтому необходим более серьезный разбор изменений в методологии и теории познания. Основная линия здесь — показ исторических этапов развития науки: от рецептурного знания, обслуживающего назревшие задачи практики, к классической науке, от классической науки к неклассической, от неклассической
к современной (постнеклассической)6 . Подобно тому как разные
общества, находясь в одном и том же сегодняшнем времени, живут реально в различных временах, различные науки развиваются
неодновременно. В наше время можно найти такие отрасли науки, где еще не достигнута классическая стадия (например, «практическая» амбулаторная медицина существует как рецептурное
знание, особенностью которого является эмпирическая реакция
на каждый конкретный случай, т.е. подготовка рекомендации о
том, что нужно сделать, чтобы разрешить возникающую конкретную проблему).
Не все науки прошли классическую стадию, связанную с получением фундаментального знания, несущего во всеобщей форме представления о сущностных свойствах и закономерностях
природы, общества и человека. Неклассическое знание, ярко проявляясь в квантовой физике или гуманитарных науках, соседствует с классическими представлениями в других. Тенденция к появлению новых постнеклассических парадигм обнаруживается в
различных науках совершенно в неодинаковой мере. Так, в социологии влияние этих парадигм обнаруживается на примере этнометодологии или другого применения «гибких», «мягких» методов7 , в литературоведении — в постмодернистских подходах.

* * *

Рассматривая парадигмальные сдвиги в сторону постнеклассической науки на методологическом уровне, необходимо учитывать, что такие же сдвиги происходят и на уровне эпистемологическом. Без уяснения существа этих последних нельзя понять и

первые. Действительно, вряд ли можно разобраться в эволюции
методов познания, не раскрывая тех изменений, которые происходят в трактовке самого понятия истины.
С точки зрения классической концепции истины, последняя
есть соответствие наших знаний о мире самому миру, слепок с
объекта познания в знании8 . Классическая концепция истины
предполагает, что все социокультурные препятствия на пути постижения истины, в том числе и «идолы» Ф.Бэкона, преодолимы — вплоть до образования «прозрачной среды» между субъектом и объектом, т.е. что можно получить знание, соответствующее объекту. Единственным допущением трудности познания
является указание на то, что природа объекта постигается не сразу, поэтому получение полной истины требует прохождения ряда
познавательных звеньев (проблема относительности полноты знания зафиксирована в хрестоматийных понятиях относительной
и абсолютной истины).
В рамках классического понимания истина — одна, а заблуждений много. Эта единственная истина непременно победит заблуждения. Монополия на истину — в значительной мере продукт
убеждения в ее единственности и следующих за этим притязаний
на владение ею. Более того, разделяя классическую концепцию истины, невозможно следовать ныне остро звучащему социальному
требованию о запрете монополии на истину. Попытка только социальными средствами отказаться от монополии на истину предполагает уж и вовсе недостижимые условия: такую личную скромность ученых и руководителей науки, которая всегда поставит их
перед вопросом: а действительно ли именно я (мы) владею (ем)
истиной? Подобной рефлексией и самокритикой, конечно, окрашен научный поиск, но они не могут стать доминантой, всегда
заставляющей сомневаться в результате и обрезающей притязания на истинный результат.
По существу своей деятельности ученый не может быть столь
скромным и столь сомневающимся, ибо ему предстоит выдать
свой индивидуальный результат за общезначимый, перевести свое
личное видение проблемы в абстрактновсеобщую форму. Для
этого и психологически необходимы определенные амбиции, уверенность и убежденность в том, что прошедший необходимую
методологическую проверку результат истинен. Требование добровольного отказа от монополии на истину в рамках классической концепции равносильно требованиям к политику никогда не
быть уверенным в правильности своей политики. Политик, как и

ученый, может и должен быть рефлексивным по отношению к
своей деятельности, видеть ее ошибки, но в конечном итоге он
все же должен быть убежден в своей правоте, чтобы отважиться
не только на политическую деятельность вообще, но и на какоето конкретное политическое действие в частности.
Классическая «матрица» европейской культуры покоилась на
таких принципах, как гуманизм, рационализм, историзм9 и объективность познания (единственность истины). Оптимизм этой концепции не выдержал испытания временем. Неклассический (модернистский) проект, отдельные черты которого уже вызревали в
эпоху классики (поэтому хронологические границы расплывчаты), уже покоился не на гуманизме, а, скорее, на личной ответственности и трудовой этике, уже не апеллировал к рационализму, а
придал ему более плоскую форму — позитивистской веры в науку
и в достижимость целей (целерациональность) взамен прежней
универсальной веры в разум. Историзм, утверждавший преемственность и разумность истории, сменился верой в материальный прогресс. Заметно релятивировалось учение об истине. Истина стала пониматься как результат выполнения определенных научных процедур и правил.
Новые настроения внес постмодернистский подход. Он отразил разочарование и в ослабленном, в сравнении с классикой,
неклассическом видении мира. Сказалось разочарование в личной ответственности и трудовой этике, включающих личность в
непрерывную социальную гонку в индустриальном обществе.
Обострился кризис веры в разум. Исчезла в развитых странах (в
силу благополучия значительной части населения, а в неразвитых в силу его неблагополучия) готовность к жертвам во имя прогресса, тем более материального. На смену всем прежним символам европейской веры пришла вера в свободу, в многообразие, в
единственную реальность языка. Слабо пробивающаяся сквозь
слой неклассики идея объективности здесь была полностью заменена идеей рефлексии языковых средств. Здесь уже не стало
объекта и субъекта, уже не было и речи об объективности.
Эти изменения воспринимались как мода, и отечественное
социальное знание, философия и методология продолжали «жить
по классике», причем обуженной ее марксистским прочтением.
И вот теперь под напором внезапно обрушившейся жизни
начался великий «отказ», великий пересмотр старых принципов,
но чаще это пока просто «переворачивание» методологических
подходов на противоположные, при которых воспроизводятся

старые схемы познания и мышления с обратным знаком. Стремительно стала исчезать вера в единственность истины, сменяемая идеей плюрализма и даже утверждениями, что нет различия
между истиной и неистиной, хорошим и плохим, добром и злом.
Хотя подобные формы осознания реальности действительно присущи постнеклассическому (постмодернистскому) социальнокультурному подходу, но на российской почве эстетический нигилизм постмодернизма, «черпание воли к культуре» в «воле к
жизни» (термины Н.Бердяева) — посредством обращения к традициям андеграунда — окрашиваются нередко в карикатурные
тона. Даже на Западе некоторая карикатурность на классику у
постмодернистов заметна. По мнению современного немецкого
теолога, «сама по себе справедливая критика того злоупотребления единством, которым грешили тоталитарные режимы XX в.,
сверх того направлялась против идеи единства как таковой, характерна для постмодернизма»10 . Но «в связи с этим все постмодернистские течения выступают в пользу высвобождения плюрализма. И делают они это с тем же тотальным притязанием, с каким прежде выступали идеологи в своих проектах единства»11 .
В отечественной культуре и теории познания, в методологии
социального познания идея плюрализма подвергается определенному упрощению и утрированию. Для того, чтобы проиллюстрировать возможности альтернативного подхода, обратимся к фигурам мирового значения в экономической науке: Дж.Тобину и
М.Фридману, лауреатам Нобелевской премии. Дж.Тобин — неокейнсианец, сторонник государственного регулируемой экономики. М.Фридман — автор концепции свободного (сведенного до
минимума) государственного вмешательства в экономическое
развитие. Буквально по всем вопросам они имеют противоположное мнение. Так, Фридман считает социальные программы общественными наркотиками. Тобин приветствует их. Для Фридмана крушение социализма — очевидное свидетельство преимуществ свободной рыночной экономики, для Тобина — аргумент
об относительно плохом государственном регулировании. Обе
концепции находятся на службе различных политических программ12 . Но никто в Америке не провозглашает: «Долой Фридмана!», «Да здравствует Тобин!», подобно тому как взывали у нас:
«Долой Абалкина!», «Да здравствует Явлинский!». Хотя экономические теории играют в Америке свою роль (М.Фридман был советником Р.Рейгана, Дж.Тобин — Дж.Картера), Америка не живет «по теории», ни одна развитая страна не живет согласно ка12

който доктрине. Но мы жили «по Марксу», а потом... «по Фридману», ибо свободная, безо всякого вмешательства государства
экономика – это теория Фридмана (но не американская реальность даже в эпоху рейганомики). Мы жили так, несмотря на предупреждения самого М.Фридмана никогда не применять его теорий в России в связи с иным состоянием сознания масс13.
Этот пример поясняет две методологические особенности
современного социального познания:
1. Невозможность принимать теоретические конструкты за
реальность и жить в соответствии с ними.
2. Плюрализм концепций как способ обеспечения разных типов
или аспектов деятельности.
По поводу первого тезиса следует отметить, что пока в наших
общественных науках не укоренится картина особых, сложно
опосредствованных отношений теории и практики и пока эта картина не произведет соответствующего сдвига в общественном сознании, до тех пор будут продолжаться те же бесплодные эксперименты с новыми теориями, что и с теорией К.Маркса. В этой
связи полезно обратиться к работам В.Леонтьева, который показал, что экономисты часто ошибочно пренебрегают эмпирической базой и строят теории, либо математические модели, которые не могут без адаптации быть применены на практике. Уже в
самом построении экономической теории или экономической
математической модели следует учитывать, считает Леонтьев, что
экономика имеет дело с явлениями повседневного опыта. Это
должно расширить ее эмпирическую базу. Далее идет этап теоретического исследования, где появляются известные из обыденного опыта зависимости, понятия. И только после этого начинается наиболее сложный этап — доказательство возможности применения этой теории для прогнозирования реальных процессов в
экономике и ее приложениях14 .
Что касается плюрализма, то он отнюдь не предстает как признание всеядности. Плюрализм состоит вовсе не в том, чтобы признать взаимоисключающие выводы. Случай с Фридманом и Тобином говорит не о всеядности американцев. Повышение экономической эффективности лучше описывается теорией Фридмана,
тогда как другие аспекты — уменьшение социальной несправедливости, социального расслоения — лучше описываются теорией Тобина. Две политические партии США, имея консенсус по
поводу базовых интересов своего общества, балансируют, решая
то одну, то другую задачу, ибо акцент на социальной защите и по13

мощи ослабляет экономический рост, а поддержка последнего ведет к усилению экономического и социального неравенства. Одновременно же решить обе эти проблемы невозможно. Именно
это — т.е. различные аспекты реальной политической и экономической деятельности — делает каждую концепцию истинной по
отношению к определенному типу задач. Как показал В.Шкода,
в постнеклассической модели познания заметен рост авторитета
эмпирического знания, понимания оборотной стороны действия
«бритвы Оккама» — многообразие сущностей не следует необдуманно уменьшать15 . По мнению Леонтьева, «плюралистический
характер какоголибо подхода заключается не в одновременном
применении существенно различных типов анализа, а в готовности переходить от одного типа интерпретации к другому. Объяснение такому методологическому эклектизму (и это принципиальный момент) в ограниченности любого типа объяснений или
причинноследственных связей...»16 .
Суммируя сказанное, можно сделать вывод, что, вопреки
классической эпистемологии, истина в настоящее время может
быть истолкована не как воспроизводство (слепок) объекта в знании, а как характеристика способа деятельности с ним. Поскольку таких способов может быть много, возможен плюрализм истин и, следовательно, исключается монополия на истину.
Это позволяет сказать также о том, что наука меняет здесь свое
отношение к практике. Исчезает традиционная, идущая от греков,
противоположность между эпистемой (производством знания) и
доксой (его применением). Многие типы социального знания могут быть произведены одновременно с решением задачи его применения. Особенно это относится к экспертному знанию, находящемуся на пересечении, с одной стороны, научного знания и, с
другой — разных видов специализированной деятельности и повседневного опыта, и никогда не существующему до экспертизы.
Обнаруживается связь истины с интересами. Объективность
знания состоит в нахождении наиболее адекватных интересам
способов деятельности.
Все более становится ясным, что вненаучные идеи могут пробить себе дорогу в обществе не с меньшей вероятностью, чем научно обоснованные, и что могут утверждаться такие представления, которые вообще не допускают научного обоснования.
Постепенно обнаруживается, что понятие «объективная истина» сохраняет свое регулятивное значение (подобное категорическим
императивам морали), но практически истинность (как и моральность) выявляется в контексте всех типов мышления и деятельности.