Комик

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

КОМИК 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

КОМИК 

Комик Иван Акимович Воробьев–Соколов заложил руки в 
карманы своих широких панталон, повернулся к окну и устремил 
свои ленивые глаза на окно противоположного дома. Прошло 
минут пять в молчании... 
– Ску–ка! – зевнула ingenue Марья Андреевна. – Что же вы 
молчите, Иван Акимыч? Коли пришли и помешали зубрить роль, 
то хоть разговаривайте! Несносный вы, право... 
– Гм... Собираюсь сказать вам одну штуку, да как–то неловко... Скажешь вам спроста, без деликатесов... по–мужицки, а вы 
сейчас и осудите, на смех поднимете... Нет, не скажу лучше! 
Удержу язык мой от зла... 
«О чем же это он собирается говорить? – подумала ingenue. – 
Возбужден, как–то странно смотрит, переминается с ноги на ногу... Уж не объясниться ли в любви хочет? Гм... Беда с этими сорванцами! Вчера первая скрипка объяснялась, сегодня всю репетицию резонер провздыхал... Перебесились все от скуки!» 
Комик отошел от окна и, подойдя к комоду, стал рассматривать ножницы и баночку от губной помады. 
– Тэк–ссс... Хочется сказать, а боюсь... неловко... Вам скажешь 
спроста, по–российски, а вы сейчас: невежа! мужик! то да се... 
Знаем вас... Лучше уж молчать... 
«А что ему сказать, если он в самом деле начнет объясняться в 
любви? – продолжала думать ingenue. – Он добрый, славный такой, талантливый, но... мне не нравится. Некрасив уж больно... 
Сгорбившись ходит, и на лице какие–то волдыри... Голос хриплый... И к тому же эти манеры... Нет, никогда!» 
Комик молча прошелся по комнате, тяжело опустился в кресло 
и с шумом потянул к себе со стола газету. Глаза его забегали по 
газете, словно ища чего–то, потом остановились на одной букве и 
задремали. 
– Господи... хоть бы мухи были! – проворчал он. – Все–таки 
веселей... 
«Впрочем, у него глаза недурны, – продолжала думать 
ingenue. – Но что у него лучше всего, так это характер, а у мужчины не так важна красота, как душа, ум... Замуж еще, пожалуй, 
можно пойти за него, но так жить с ним... ни за что! Как он, однако, сейчас на меня взглянул... Ожег! И чего он робеет, не понимаю!» 

2 

Комик тяжело вздохнул и крякнул. Видно было, что ему дорого стоило его молчание. Он стал красен, как рак, и покривил рот в 
сторону... На лице его выражалось страдание... 
«Пожалуй, с ним и так жить можно, – не переставала думать 
ingenue. – Содержание он получает хорошее... Во всяком случае, 
с ним лучше жить, чем с каким–нибудь оборвышем капитаном. 
Право, возьму и скажу ему, что я согласна! Зачем обижать его, 
бедного, отказом? Ему и так горько живется!» 
– Нет! Не могу! – закряхтел комик, поднимаясь и бросая газету. – Ведь этакая у меня разанафемская натура! Не могу себя побороть! Бейте, браните, а уж я скажу, Марья Андреевна! 
– Да говорите, говорите. Будет вам юродствовать! 
– Матушка! Голубушка! Простите великодушно... ручку целую коленопреклоненно... 
На глазах комика выступили слезы с горошину величиной. 
– Да говорите... противный! Что такое? 
– Нет ли у вас, голубушка... рюмочки водочки? Душа горит! 
Такие во рту после вчерашнего перепоя окиси, закиси и перекиси, 
что никакой химик не разберет! Верите ли? Душу воротит! Жить 
не могу! 
Ingenue покраснела, нахмурилась, но потом спохватилась и 
выдала комику рюмку водки... Тот выпил, ожил и принялся рассказывать анекдоты.