К.М. Станюкович  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

СВЕТЛЫЙ ПРАЗДНИК 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

I 

Целых двое суток Страстной недели нас жестоко–таки трепало 
в Индейском океане, столь нелюбимом моряками за его частые и 
коварные сюрпризы. Благодаря предусмотрительности капитана, 
вовремя приказавшего спустить брам–стеньги и поставить штор-
мовые паруса, мы с честью выдержали ураган, благоразумно из-
бегнув его центра, и не получили никаких серьезных поврежде-
ний. Только вельбот смыло волной – вот и все.  
Наконец, на третий день ураган ослабел, а в пятницу и совсем 
прекратился. Ветер уже бешено не ревел, словно надрываясь ка-
кой–то исполинской грудью, и, подло переходя через все румбы, 
не крутил, дробя в алмазную пыль, верхушки громадных волн, 
разбивающихся со страшным гулом одна о другую. Океан не по-
ходил на грозного, разъяренного, могучего зверя, готового погло-
тить одним глотком ничтожную деревянную скорлупку с сотней 
смелых пловцов. Темные, зловещие тучи исчезли; волна, утом-
ленная, улеглась, барометр быстро поднимался, и солнце, жгучее 
и ослепительное, снова весело глядело на маленький трехмачто-
вый клипер с высоты бархатного голубого неба, подернутого, 
словно белоснежным кружевом, перистыми, нежными облачка-
ми.  
Еще в ночь на субботу отдали все рифы у марселей, поставили 
фок, грот и брамсели, и ходкий грациозный «Голубчик», боров-
шийся с ураганом в крутой бейдевинд и почти не двигавшийся с 
места, понесся теперь с ровным попутным муссоном, точно пти-
ца, расправившая крылья, покойно и плавно покачиваясь, узлов 
по десяти, по одиннадцати в час, поднимаясь к недалекому уж 
экватору, за которым ждала нас, после долгого и длинного пере-
хода, стоянка в роскошной Батавии. Вахтенный офицер и вахтен-
ные матросы вздохнули свободней и не находятся в нервном на-
пряжении, – вахты перестали быть «каторжными».  
Снова были открыты задраенные наглухо люки, и снопы света 
и волны чистого свежего воздуха ворвались в душный кубрик и в 
палубу. С раннего утра затопили камбуз, эти дни бездействовав-
ший по случаю адской качки, и у камбуза в это утро царило не-
обычайное оживление и суматоха. Все три кока (повара) в белых 
колпаках торопились приготовить к разговенью куличи, яйца и 
окорока; многие матросы охотно им помогали в этом деле, и око-
ло камбуза постоянно толпилась кучка матросов. Снова одетые в 

2 

летние белые рубахи и босоногие, они то и дело выползали на-
верх и собирались на баке, у кадки с водой, чтобы покурить и по-
лясничать. И офицеры после подъема флага гуляли по шканцам, 
любуясь погожим утром и улыбаясь проказам общей любимицы 
Соньки. Куда–то забившаяся во время урагана маленькая обезь-
янка снова появилась наверху и, веселая и забавная, как сума-
сшедшая летала по вантам, спускалась вниз и задирала дремав-
шего у пушки, на солнышке нашего степенного и ленивого кос-
матого водолаза Муньку, дергая его за хвост и тотчас же удирая 
на ванты, когда Мунька начинал сердито ворчать.  
Старший штурман, довольный, что солнце, скрывавшееся три 
дня, светит теперь, как он выражался, «во всю рожу», уже берет 
высоты, а старший офицер Василий Иваныч, давно уже осмот-
ревший весь клипер вместе с боцманом, попыхивая папироской, 
благодушно допивает свой третий стакан чая, сидя на диване в 
кают–компании, принявшей снова свой обычный безукоризненно 
чистый вид. Одного лишь капитана не видно. Он отсыпается по-
сле трех суток, почти бессменно проведенных им у штурвала, 
около рулевых. Во время урагана он лишь на два, на три часа 
спускался днем, чтобы обсушиться и вздремнуть, и снова, на вид 
спокойный и серьезный, с осунувшимся лицом и скрытой трево-
гой в душе, выходил наверх защищать свой любимый «Голуб-
чик» от ярости урагана и спасти вверенных ему людей.  
В эту Страстную субботу, среди океана, вдали от родины и 
более привычной для всех береговой обстановки, большая часть 
матросов, преимущественно старики, были в каком–то особен-
ном, торжественном настроении, видимо бесконечно довольные, 
что трепка прекратилась и можно встретить праздник, не штор-
муя, а похоже, как и на берегу: честь–честью помолиться за свет-
ло–христовой заутреней и разговеться после недели поста. В этот 
день, после обычной утренней уборки клипера, никаких учений и 
занятий не было, и свободные от вахты могли заниматься своими 
делами. Матросы ходили к образу, перед которым старый матрос 
Щербаков (образной) с раннего утра уже затеплил лампаду, мо-
лились, кладя земные поклоны, и уходили наверх, вынося свои 
парусинные чемоданчики. Примостившись на палубе, они осмат-
ривали чистые, большею частью собственные, белые рубахи, 
шейные платки, парусинные башмаки, чинились и прибирались. 
Сбившись по разным углам кучками, многие слушали евангелие, 
читаемое нараспев каким–нибудь грамотным матросом. Вообще 

3 

готовились к великому празднику истово и серьезно. В этот день 
почти никто не пил перед обедом своей чарки, и некоторые ниче-
го не ели. Разговоры велись более или менее соответствующие 
настроению, и все воздерживались от привычных крепких слов. 
Даже старый боцман Щукин, не умевший сказать трех слов, не 
уснастив их самой отборной руганью, и тот сегодня имел не-
сколько сконфуженный вид и ругался меньше.  
В палубе красили яйца в ситцевых лоскутках старых матрос-
ских рубах и складывали их на столе. Матросы красильщики ви-
димо с увлечением занимались этим делом. Около них толпились 
кучи молодых матросов, и раздавались веселые замечания:  
– Ровно бабы на деревне яйца красите!  
– И впрямь бабы!  
С неменьшим любопытством смотрели матросы, однако в 
почтительном отдалении, чтоб не рассердить коков, как они вы-
нимали окорока и куличи, которые уносились тотчас же к батале-
ру. Коки были в профессиональном азарте и, несмотря на Стра-
стную субботу, ругались немилосердно, чувствуя себя героями 
дня, на которых обращено общее внимание. Положение их было 
в самом деле трудное. Благодаря урагану, надо было за один день 
испечь пропасть окороков и куличей для команды. Как тут не вы-
ругаться!  
Чистивший невдалеке серебряное кадило, благочестивый 
Щербаков, старый хороший баковый матрос и образной, испол-
нявший также во время треб и обязанности дьячка, протяжно 
вздыхал и с сокрушением качал головой, слыша раздававшуюся в 
палубе ругань коков.  
– Греховодники... Такой день, а они...  
– Никак им нельзя, Тимофеич, – заступился за поваров стояв-
ший около вестовой ревизора, бойкий молодой матрос с медной 
сережкой в ухе.  
– Отчего это нельзя?  
– Потому в самом полном ходу они у самого этого камбуза... 
Спешка. Одних куличов сколько... Опять же окорока... А левизор 
беспременно требует, чтобы все было готово. Сами знаете леви-
зора, какой он зубастый... С им, прямо сказать, и день какой – за-
будешь, потому зубов не пожалеет, отшлифует их форменно. И 
то сказать: надо же к празднику нам разговеться...  
– И пустое однако ты говоришь, Ефимка...  

4 

– То–то не пустое, а побудьте вы сегодня примерно заместо 
этих самых коков...  
– Аксюткина послать! – раздался громкий раздраженный го-
лос из открытой двери кают–компании.  
– Есть! – крикнул в ответ Ефимка. – Слышали, как зыкнул? – 
прибавил он, обращаясь к Тимофеичу, словно бы в защиту пова-
ров, и побежал в кают–компанию.  
Ревизор, довольно вспыльчивый лейтенант, действительно не 
жалевший матросских зубов в минуты гнева, несмотря на строгое 
приказание капитана не драться, был сегодня в самом возбуж-
денном настроении. Капитан просил, чтобы для матросов было 
устроено обильное разговенье, а тут, как нарочно, три дня нельзя 
было развести огня в камбузе.  
И ревизор, желавший в точности исполнить капитанское при-
казание, к тому же и сам искренно ему сочувствовавший, так как 
понимал, как приятно матросам справить праздник как следует, 
целый день суетился, и его сухощавая, маленькая подвижная фи-
гурка то и дело мелькала в палубе, направляясь к камбузу и об-
ратно. Он донимал баталера и коков, спрашивая их: «все ли будет 
готово», и обещал кокам по доллару на водку, если они постара-
ются, и «разнести вдребезги», если что–нибудь будет скверно. 
Нечего и говорить, что коки обещали стараться.  
В свою очередь и мичман Коврайский, месяца два тому назад 
выбранный содержателем кают–компании и, как все содержате-
ли, весьма щекотливый к критическим замечаниям относительно 
обедов и ужинов и вообще очень самолюбивый человек, – наме-
ревался 
удивить 
всех 
роскошью 
и 
изобилием 
кают–
компанейского пасхального стола. Разумеется он держал в стро-
гом секрете, чем именно он поразит, так как вся живность, взятая 
из Порто–Гранде еще полтора месяца тому назад, была давно уже 
съедена, и мы сидели на солонине и консервах, нетерпеливо ожи-
дая «берега», а с ним и свежего мяса.  
Правда, на клипере оставался еще в живых Васька, молодой и 
весьма жирный боровок, взятый еще поросенком из Кронштадта. 
Но все содержатели щадили этого любимца команды, выдресси-
рованного одним из матросов, татарином Апаркой, когда–то 
бывшим медвежьим поводырем, который очень любил своего 
ученика и вел дело его воспитания с терпением и обдуманностью, 
сделавшими бы честь многим педагогам. Этот Васька плавал с 
нами восемь месяцев и своей смышленостью и разными штуками 

5 

доставлял на баке матросам большое развлечение, столь ценимое 
при однообразной судовой жизни, вообще бедной удовольствия-
ми. Он носил поноску, становился на задние лапы и шел за по-
дачкой, бежал на зов и каждое утро, когда мыли палубу, терпели-
во выносил окачиванье из брандспойта и, наперекор свиной на-
туре, был очень чистоплотен. Когда свистали всех наверх и шла 
авральная работа, Васька немедленно убирался в свой маленький 
домик из старого ящика, устроенный заботливым пестуном и со-
державшийся в большом порядке, – и выходил оттуда, лишь ко-
гда раздавалась команда: «подвахтенные вниз!» При словах 
«боцман идет!» Васька, при общем смехе матросов, со всех ног 
улепетывал под баркас, испуганно хрюкая, а когда спрашивали: 
«хочешь водки?» вертел куцым хвостиком и весело хрюкал. Оде-
тый иногда в матросскую рубаху, сшитую Апаркой, в матросской 
шапке на голове, Васька, бывало, давал, под руководством своего 
воспитателя, целые представления и был вообще persona grata1 на 
баке, деля лавры с забавной Сонькой. Еще бы! Сколько непод-
дельного удовольствия доставлял и сколько вызывал дружного 
смеха этот смышленый Васька, развлекая матросов от томитель-
ной подчас скуки долгих переходов. Да и не одних матросов.  
Разумеется, озабоченный устройством пасхального стола 
мичман даже и мысленно не решался посягнуть на матросского 
фаворита, и он, проплавав с нами три года, вернулся на «Голуб-
чике» в Кронштадт упитанным и умудренным боровом и, по 
справедливости, поступил во владение Апарки.  
Несмотря на отсутствие животных, которые могли бы быть 
зарезаны, мичман не унывал и еще накануне таинственно о чем–
то совещался с буфетчиком и поваром и с раннего утра метался, 
как угорелый, с озабоченным и в то же время победоносным ви-
дом человека, уверенного в успехе. Он считал себя тонким знато-
ком и гурманом и, вероятно, потому отчаянно надоедал повару, 
объясняя ему тайны соусов и приправ, о которых и сам имел до-
вольно смутные понятия. И сегодня он раз десять бегал к камбу-
зу, пробовал окорок, куличи и засматривал в печь, где готовились 
сюрпризы, в виде консервованных куропаток.  
– Ну, а как, Иванов, насчет пасхи? Выходит что–нибудь, бра-
тец? озабоченно спрашивал толстенький и румяный молодой 

                                                 
1 Здесь: лицо, пользующееся расположением (лат.). 

6 

мичман, возымевший дерзкую мысль сочинить пасху из консер-
вованных сливок.  
Пожилой рыжий матрос Иванов, давно уже ходивший на су-
дах офицерским «коком» и любивший свою профессию главным 
образом, кажется, потому, что большую часть спиртных и вин-
ных порций, дававшихся ему для приправ, вливал в себя, – с 
обычным своим невозмутимым апломбом отвечал:  
– Выйдет, ваше благородие.  
– Ты еще не начинал?  
– Никак нет, еще успею... Долго ли!  
– Что ж ты положишь в сгущенные сливки?  
– А всего положу, как докладывал, в плепорции... Рисовый 
пюрей, значит, изюм, миндаль, сахар, ванель для духу, и выйдет 
вроде быдто настоящая пасха... и не узнать... А убор на ней будет 
из сухих фрухт.  
– Как бы гадости какой не вышло! – беспокойно спрашивал 
толстенький мичман, зная хвастовство Иванова.  
– Не извольте сумневаться, ваше благородие. Скусная пасха 
должна выйти. Слава богу, всякие пасхи делал... Отчего ей не 
выйти?.. – прибавил Иванов с хладнокровной самоуверенностью.  
И, чтобы отвязаться от надоедавшего ему мичмана, Иванов с 
самым свирепым видом начал двигать кастрюли, стоявшие на 
плите, а затем заглянул в духовую печь и стал вытаскивать кули-
чи.  
Мичман ушел торжествующий, что поразит всех нас пасхой, 
не предвидя, разумеется, какую невозможную гадость состряпает 
ни в чем не сомневающийся Иванов. После нескольких стаканов 
водки, потребованных им для быстрейшего подъема теста и в 
значительной степени поднявших дух самого Иванова, он готов 
был сделать пасху, из чего прикажут, хотя бы из капусты.  

II  

Вечер был прелестный, ветер не свежел, и потому капитан 
разрешил в эту ночь стоять на вахте лишь одному отделению, 
чтобы большее число матросов могло быть у заутрени.  
В половине двенадцатого нижняя палуба была полна по–
праздничному одетыми и прифранченными матросами. Впереди, 
у переборки, отделяющей кают–компанию от жилой палубы, бы-

7 

ла устроена маленькая походная церковь с разборным иконоста-
сом, и у него, перед аналоем, стоял в траурной епитрахили наш 
батюшка, отец иеромонах Виталий, и сиплым баском, слегка рас-
певая, читал страсти господни. Вблизи от него стояли офицеры, 
имея во главе капитана. Все были в шитых золотом мундирах, в 
орденах и при саблях. Немного поодаль стояли боцмана, под-
шкипер, баталер, фельдшер, писаря, словом, вся, так называемая, 
баковая аристократия, разодетая в пух и прах (особенно «чинов-
ники»), а сзади плотной стеной толпились матросы.  
В палубе стояла мертвая тишина и царил полумрак. Несколько 
свечей паникадила перед большим образом клипера да с десяток 
развешанных фонарей еле освещали серьезные и напряженные 
лица матросов, с благоговейным вниманием слушавших еванге-
лие, хотя и не все понимавших в его славянском тексте. Но если 
они и не все понимали, то, разумеется, чувствовали величие стра-
даний и смерти того, кто был защитником всех простых, обреме-
ненных и трудящихся. А не они ли именно эти самые трудящие-
ся, простые матросы, постоянно подвергавшиеся опасности?..  
Словно понимая, что за таких простых людей страдал Спаси-
тель, они, кротко и умиленно душевно настроенные, безмолвно 
молились и, чувствуя под собой покачивавшуюся палубу, быть 
может, в эти минуты поминали в молитвах кровных и близких, 
оставленных в далеких бедных деревушках, все еще дорогих 
сердцам матросов, несмотря даже на долгую их морскую службу. 
И просмоленные шершавые их руки, безустанно делающие труд-
ное матросское дело, складываясь в трехперстие, медленно осе-
няли их груди широкими, мужицкими крестами.  
Батюшка окончил чтение Евангелия и вошел в алтарь. Прошло 
несколько минут, как из открытого люка прозвучали удары коло-
кола, медленно пробившие восемь склянок, и с последним уда-
ром грянул выстрел из орудия. Тотчас же палуба осветилась сот-
ней зажженных восковых свеч и фонарями. Отец Виталий поя-
вился в светлой блестящей ризе и, в предшествии хора певчих с 
фонарями в руках, двинулся обходить клипер в сопровождении 
капитана, офицеров и всей команды. Наш отличный хор пел: 
«Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех», и с 
этою песнью все поднялись на палубу.  
Ночь была чудная, теплая. Клипер, слегка накренившись, бес-
шумно шел узлов по семи, и наша процессия медленно двигалась 
по этому оторванному уголку далекой родины, а ярко мигающие 

8 

звезды, среди которых Южный Крест лил свой нежный свет, лас-
ково смотрели сверху.  
Когда обход был окончен, и батюшка, вернувшись с другой 
стороны, благословив начало заутрени, запел своим сиплым, 
слегка дрожащим баском: «Христос воскресе из мертвых, смер-
тию смерть поправ», хор подхватил, и вслед за ним подхватили и 
все матросы радостно и торжественно, с внезапно просиявшими, 
умиленными лицами.  
Подхватили и наверху вахтенные, толпившиеся у открытого 
люка, и эта радостная песнь сотни моряков разнеслась и замерла 
среди тихо шумевшего океана.  
Началось богослужение.  
По случаю великого праздника, батюшка служил не так, как 
обыкновенно, торопясь, словно на почтовых, зная, что морякам 
некогда, а медленно и благолепно, так что заутреня и обедня за-
тянулись до двух часов, к крайнему нетерпению мичманов и гар-
демаринов, уже чувствовавших аппетит и жажду в виду шампан-
ского, обещанного толстеньким мичманом.  
Наконец служба окончена, и началось христосование.  
Сперва христосовались с батюшкой, а затем подходили к ка-
питану. Все до последнего матроса целовались – и не иудиным, а 
хорошим поцелуем – с этим благородным и добрым человеком, 
ни разу не осквернившим своих рук битьем и ни разу не позво-
лившим наказать матроса розгами. Каждый получал от капитана 
по красному яичку из большой корзины, стоявшей около него. 
Затем христосовались с офицерами и друг с другом.  
А наверху по всей палубе уже были разостланы брезенты для 
каждой артели, и на каждом брезенте красовались окорок, кулич 
и крашеные яйца, освещенные фонарями. На шканцах уже стояла 
ендова с водкой и при ней, конечно, баталер с ассистентами.  
Все шумно высыпали наверх и там продолжали христосовать-
ся. Отец Виталий, и сам значительно проголодавшийся и едва ли 
не чувствовавший еще более жажды, на этот раз довольно скоро 
освятил все яства и пошел освящать пасхальные столы у капита-
на и в кают–компании, где уже почти все были в сборе. При по-
явлении батюшки кто–то весело крикнул:  
– Скорей, батя... Ведь и вам хочется разговеться... Коньяк 
здесь стоит прелесть... и мадера... и шампанское...  
Наверху просвистали к водке. Капитан первый зачерпнул из 
ендовы чарку и сердечно крикнул:  

9 

– С праздником, ребята!  
– И вас также, вашескобродие! – гаркнули в ответ матросы.  
После раздачи водки началось разговенье.  
Кончилось оно, когда звезды погасли и наступил предрассвет-
ный сумрак. А на востоке далекий горизонт уже загорался баг-
рянцем, предвещающим близость восхода.