Казак

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

КАЗАК 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

КАЗАК 

Арендатор хутора Низы Максим Горчаков, бердянский мещанин, ехал со своей молодой женой из церкви и вез только что освященный кулич. Солнце еще не всходило, но восток уже румянился, золотился. Было тихо... Перепел кричал свои: «пить пойдем! пить пойдем!», да далеко над курганчиком носился коршун, 
а больше во всей степи не было заметно ни одного живого существа. 
Горчаков ехал и думал о том, что нет лучше и веселее праздника, как Христово воскресенье. Женат он был недавно и теперь 
справлял с женой первую Пасху. На что бы он ни взглянул, о чем 
бы ни подумал, всё представлялось ему светлым, радостным и 
счастливым. Думал он о своем хозяйстве и находил, что всё у него исправно, домашнее убранство такое, что лучше и не надо, 
всего довольно и всё хорошо; глядел он на жену – и она казалась 
ему красивой, доброй и кроткой. Радовала его и заря на востоке, 
и молодая травка, и его тряская визгливая бричка, нравился даже 
коршун, тяжело взмахивавший крыльями. А когда он по пути забежал в кабак закурить папиросу и выпил стаканчик, ему стало 
еще веселее... 
– Сказано, велик день! – говорил он. – Вот и велик! Погоди, 
Лиза, сейчас солнце начнет играть. Оно каждую Пасху играет! И 
оно тоже радуется, как люди! 
– Оно не живое, – заметила жена. 
– Да на нем люди есть! – воскликнул Горчаков. – Ей–богу, 
есть! Мне Иван Степаныч рассказывал – на всех планетах есть 
люди, на солнце и на месяце! Право... А может, ученые и брешут, 
нечистый их знает! Постой, никак лошадь стоит! Так и есть! 
На полдороге к дому, у Кривой Балочки, Горчаков и его жена 
увидели оседланную лошадь, которая стояла неподвижно и нюхала землю. У самой дороги на кочке сидел рыжий казак и, согнувшись, глядел себе в ноги. 
– Христос воскрес! – крикнул ему Максим. 
– Воистину воскрес, – ответил казак, не поднимая головы. 
– Куда едешь? 
– Домой, на льготу. 
– Зачем же тут сидишь? 
– Да так... захворал... Нет мочи ехать. 
– Что ж у тебя болит? 

2 

– Весь болю. 
– Гм... вот напасть! У людей праздник, а ты хвораешь! Да ты 
бы в деревню или на постоялый ехал, а что так сидеть? 
Казак поднял голову и обвел утомленными больными глазами 
Максима, его жену, лошадь. 
– Вы это из церкви? – спросил он. 
– Из церкви. 
– А меня праздник в дороге застал. Не привел бог доехать. 
Сейчас сесть бы да ехать, а мочи нет... Вы бы, православные, дали мне, проезжему, свяченой пасочки [на юге кулич называют 
«пасхой» или «паской»] разговеться! 
– Пасочки? – спросил Горчаков. – Оно можно, ничего... Постой, сейчас... 
Максим быстро пошарил у себя в карманах, взглянул на жену 
и сказал: 
– Нету у меня ножика, отрезать нечем. А ломать–то – не рука, 
всю паску испортишь. Вот задача! Поищи–ка, нет ли у тебя ножика? 
Казак через силу поднялся и пошел к своему седлу за ножом. 
– Вот еще что выдумали! – сердито сказала жена Горчакова. – 
Не дам я тебе паску кромсать! С какими глазами я ее домой порезанную повезу? И видано ль дело – в степи разговляться! Поезжай на деревню к мужикам да там и разговляйся! 
Жена взяла из рук мужа кулич, завернутый в белую салфетку, 
и сказала: 
– Не дам! Надо порядок знать. Это не булка, а свяченая паска, 
и грех ее без толку кромсать. 
– Ну, казак, не прогневайся! – сказал Горчаков и засмеялся. – 
Не велит жена! Прощай, путь–дорога! 
Максим тронул вожжи, чмокнул, и бричка с шумом покатила 
дальше. А жена всё еще говорила, что резать кулич, не доехав до 
дому, – грех и непорядок, что всё должно иметь свое место и 
время. На востоке, крася пушистые облака в разные цвета, засияли первые лучи солнца; послышалась песня жаворонка. Уж не 
один, три коршуна, в отдалении друг от друга, носились над степью. Солнце пригрело чуть–чуть, и в молодой траве затрещали 
кузнечики. 
Отъехав больше версты, Горчаков оглянулся и пристально поглядел вдаль. 

3 

– Не видать казака... – сказал он. – Экий сердяга, вздумал в 
дороге хворать! Нет хуже напасти: ехать надо, а мочи нет... Чего 
доброго, помрет в дороге... Не дали мы ему, Лизавета, паски, а 
небось и ему надо было дать. Небось и ему разговеться хочется. 
Солнце взошло, но играло оно или нет, Горчаков не видел. 
Всю дорогу до самого дома он молчал, о чем–то думал и не спускал глаз с черного хвоста лошади. Неизвестно отчего, им овладела скука, и от праздничной радости в груди не осталось ничего, 
как будто ее и не было. 
Приехали домой, христосовались с работниками; Горчаков 
опять повеселел и стал разговаривать, но как сели разговляться и 
все взяли по куску свяченого кулича, он невесело поглядел на 
жену и сказал: 
– А нехорошо, Лизавета, что мы не дали тому казаку разговеться. 
– Чудной ты, ей–богу! – сказала Лизавета и с удивлением пожала плечами. – Где ты взял такую моду, чтобы свяченую паску 
раздавать по дороге? Нешто это булка? Теперь она порезана, на 
столе лежит, пущай ест, кто хочет, хоть и казак твой! Разве мне 
жалко? 
– Так–то оно так, а жалко мне казака. Ведь он хуже нищего и 
сироты. В дороге, далеко от дому, хворый... 
Горчаков выпил полстакана чаю и уж больше ничего не пил и 
не ел. Есть ему не хотелось, чай казался невкусным, как трава, и 
опять стало скучно. 
После разговенья легли спать. Когда часа через два Лизавета 
проснулась, он стоял у окна и глядел во двор. 
– Ты уже встал? – спросила жена. 
– Не спится что–то... Эх, Лизавета, – вздохнул он, – обидели 
мы с тобой казака! 
– Ты опять с казаком! Дался тебе этот казак. Бог с ним. 
– Он царю служил, может, кровь проливал, а мы с ним как с 
свиньей обошлись. Надо бы его, больного, домой привезть, покормить, а мы ему даже кусочка хлеба не дали. 
– Да, так и дам я тебе паску портить. Да еще свяченую! Ты бы 
ее с казаком искромсал, а я бы потом дома глазами лупала? Ишь 
ты какой! 
Максим потихоньку от жены пошел в кухню, завернул в салфетку кусок кулича и пяток яиц и пошел в сарай к работникам. 

4 

– Кузьма, брось гармонию, – обратился он к одному их них. – 
Седлай гнедого или Иванчика и езжай поживее к Кривой Балочке. Там больной казак с лошадью, так вот отдай ему это. Может, 
он еще не уехал. 
Максим опять повеселел, но, прождав несколько часов Кузьму, не вытерпел, оседлал лошадь и поскакал к нему навстречу. 
Встретил он его у самой Балочки. 
– Ну что? Видал казака? 
– Нигде нету. Должно, уехал. 
– Гм... история! 
Горчаков взял у Кузьмы узелок и поскакал дальше. Доехав до 
деревни, он спросил у мужиков: 
– Братцы, не видали ли вы больного казака с лошадью? Не 
проезжал ли тут? Из себя рыжий, худой, на гнедом коне. 
Мужики поглядели друг на друга и сказали, что казака они не 
видели. 
– Обратный почтовый ехал, это точно, а чтоб казак или кто 
другой – такого не было. 
Вернулся Максим домой к обеду. 
– Сидит у меня этот казак в голове и хоть ты что! – сказал он 
жене. – Не дает спокою. Я всё думаю: а что ежели это бог нас испытать хотел и ангела или святого какого в виде казака нам навстречу послал? Ведь бывает это. Нехорошо, Лизавета, обидели 
мы человека! 
– Да что ты ко мне с казаком пристал? – крикнула Лизавета, 
выходя из терпения. – Пристал, как смола! 
– А ты, знаешь, недобрая... – сказал Максим и пристально поглядел ей в лицо. 
И он впервые после женитьбы заметил, что его жена недобрая. 
– Пущай я недобрая, – крикнула она и сердито стукнула ложкой, – а только не стану я всяким пьяницам свяченую паску раздавать! 
– А нешто казак пьяный? 
– Пьяный! 
– Почем ты знаешь? 
– Пьяный! 
– Ну и дура! 
Максим, рассердившись, встал из–за стола и начал укорять 
свою молодую жену, говорил, что она немилосердная и глупая. А 

5 

она, тоже рассердившись, заплакала и ушла в спальню и крикнула оттуда: 
– Чтоб он околел, твой казак! Отстань ты от меня, холера, со 
своим казаком вонючим, а то я к отцу уеду! 
За всё время после свадьбы у Горчакова это была первая ссора 
с женой. До самой вечерни он ходил у себя по двору, всё думал о 
жене, думал с досадой, и она казалась теперь злой, некрасивой. И 
как нарочно, казак всё не выходил из головы и Максиму мерещились то его больные глаза, то голос, то походка... 
– Эх, обидели мы человека! – бормотал он. – Обидели! 
Вечером, когда стемнело, ему стало нестерпимо скучно, как 
никогда не было, – хоть в петлю полезай! От скуки и с досады на 
жену он напился, как напивался в прежнее время, когда был неженатым. В хмелю он бранился скверными словами и кричал жене, что у нее злое, некрасивое лицо и завтра же он прогонит ее к 
отцу. 
Утром на другой день праздника он захотел опохмелиться и 
опять напился. 
С этого и началось расстройство. 
Лошади, коровы, овцы и ульи мало–помалу, друг за дружкой 
стали исчезать со двора, долги росли, жена становилась постылой... Все эти напасти, как говорил Максим, произошли оттого, 
что у него злая, глупая жена, что бог прогневался на него и на 
жену... за больного казака. Он всё чаще и чаще напивался. Когда 
был пьян, то сидел дома и шумел, а трезвый ходил по степи и 
ждал, не встретится ли ему казак...