К.М. Станюкович 
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ДУЭЛЬ В ОКЕАНЕ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

СОДЕРЖАНИЕ 

I........................................................................................................3 
II ......................................................................................................4 
III.....................................................................................................6 
IV.....................................................................................................9 
V....................................................................................................12 
VI...................................................................................................18 
VII .................................................................................................20 
VIII................................................................................................22 
***.................................................................................................23 

2 

I 

Этот длинный переход из Фунчаля 1 в Батавию на Яве, без за-
хода в Рио 2 или на мыс Доброй Надежды, начинал очень надое-
дать обитателям русского военного корвета “Отважный”. 
Вот уже двадцать пять дней, как океан да небо, небо да океан 
без конца. 
Они, конечно, были прелестны и ласковы в северных тропи-
ках. О, как прелестны! 
Солнце, ослепительно красивое, всегда заливало жгучим бле-
ском тихо рокочущий океан с его ласковыми, невысокими волна-
ми. Луна так таинственно–задумчиво глядела с бархатистого не-
ба, и под ее серебристым светом волшебные южные ночи стано-
вились еще волшебнее. Мириады звезд так ласково мигали… 
Но все–таки океан да небо, хотя и не угрожавшие морякам 
штормами, казались однообразно прелестными и надоедали лю-
дям, привязанным к земле. 
И как безмолвно, пусто кругом! 
Изредка забелеет парус встречного или попутного судна… 
Обменяются приветствиями, поднятием флага и разойдутся, или 
“Отважный” обгонит попутного “купца”. 
И снова “Отважный” идет да идет под всеми парусами, легко и 
грациозно поднимаясь с волны на волну, в одиночестве. 
Реяли в высоте орлы океана – фрегаты. То летали над водой, 
то опускались на нее белоснежные альбатросы за рыбой и снова 
улетали, скрываясь от глаз. Порой, вблизи, показывал черную 
спину кит, выпускал высокий фонтан воды и исчезал. В прозрач-
ной синеве океана показывались акулы с лоцманами у борта и 
удирали, не пронзенные острогой какого–нибудь охотника–
матроса. Часто на солнце сверкали летучие рыбки. 
Все это пригляделось. 

                                                 
1 Фунчаль(Фуншал) – город-порт на острове Мадейра в Атлантиче-
ском океане. 
 
2 Рио – Рио-де-Жанейро – город в Бразилии, расположенный на бере-
гу бухты Гуанабара Атлантического океана. 
 

3 

И кончились благодатные тропики, где вахты матросов такие 
покойные, и так хорошо дремлется под лаской вековечного пас-
сата, и так слушаются сказки, если еще есть новые у матроса–
сказочника. 
“Отважный” проскочил под парами штилевую полосу у эква-
тора, прошел южные тропики, спускался все ниже и ниже, где ве-
тер уже не шутил и дышал ледяным дыханием южного полюса, и 
повернул в Индийский океан, чтобы с попутным муссоном под-
ниматься на Яву. 

II 

Индийский океан уже гневно рокотал и порой бешено взды-
мался заседевшими громадными волнами, нападавшими на ма-
ленький корвет. Ветер выл и завывал в мачтах и снастях, стараясь 
опрокинуть “Отважный”. Солнце пряталось под черными клоч-
коватыми облаками, и без него шторм казался еще страшней и 
грозней, одиночество – еще безотраднее. 
И со спущенными брам–стеньгами и под штормовыми пару-
сами “Отважный”, казалось, метался, словно затерянный и обре-
ченный на гибель. 
Но крепкий корвет не давался грохотавшему, бесновавшемуся 
старику–океану. Он стремительно взлетал на волны и опускался с 
них, отряхиваясь, словно громадная птица, от гребней волн, вры-
вавшихся на бак. Он вздрагивал от ударов волны и уходил от 
смертельного савана. Злобная, она обрушивалась сзади кормы. 
И капитан, строгий и напряженный, не спускавший возбуж-
денных сверкавших глаз с носа “Отважного”, только покрикивал 
в рупор рулевым у штурвала под мостиком: 
– Не зевать… Право… Так держать! 
Шторм улетал дальше. Матросы облегченно крестились. Ка-
питан уходил в каюту отсыпаться. 
Было в океане только “свежо”, как говорят моряки про силь-
ный ветер, не доходящий до силы шторма. 
И “Отважный” под зарифленными парусами, раскачиваясь с 
бока на бок, несся в бакштаг узлов по двенадцати. 
Только будто седой бурун с шумом рассыпался под носом 
“Отважного”, и он вздрагивал и поскрипывал от быстрого хода. 

4 

Вахтенный офицер наблюдал за рулевыми. Стоял на мостике и 
старший офицер… Как бы не оплошал молодой мичман! 
Кругом все то же. Океан да небо, то грозные, то милостивые, 
но ни разу не ласковые. 
– “Очертело!” – все чаще и чаще говорили на баке матросы. 
“Лясничали” реже и только отрывисто, и более насчет “подло-
го” Индийского океана, который ни одной частицы ночи не дает 
выспаться подвахтенным. Непременно боцман крикнет: “пошел 
все наверх!” – то к повороту, то рифы брать. 
– Очертеет!.. На то и служба такая! – говорил какой–нибудь из 
старых матросов. 
– Еще, слава богу, командир правильный… 
– А Петра Васильич, что и говорить… Андел! – замечал кто–
нибудь о старшем офицере. 
И обыкновенно любимые разговоры на баке о качествах того 
или другого начальника на “Отважном” или воспоминания о злых 
и строгих, и не злых и понимающих матроса начальниках, с ко-
торыми прежде служили рассказчики, – теперь не поднимались. 
И шуток было не слышно. 
Все стали напряженнее и молчаливее. 
Только молодые матросики из первогодков тоскливее вспоми-
нали о далекой родной стороне и чаще задумывались об опасно-
стях морской службы. 
– Кругом вода! – с тоской говорил один белобрысый матросик 
с большими серыми глазами, который все еще не мог привыкнуть 
к морю, хотя и старался изо всех сил делать, что приказывали, 
чтобы боцман и унтер–офицер не ругали и не били его. 
Только не били бы! И, главное, чтобы не наказали линьками! 
Старый боцман Корявый, “околачивавшийся”, как он говорил, 
во флоте двадцать лет и после всяких видов сделавшийся боль-
шим философом, обыкновенно дрался “с рассудком” и “жалею-
чи”, как говорили про него матросы. 
Но и он становился раздражительней и дрался вовсе без рас-
судка, словно бы в отместку за долгое ожидание напиться на бе-
регу “во всей форме”, как называл он возвращение с берега в 
лежку и поднимание на палубу при помощи более трезвых мат-
росов, а то и на гордешке. 
– За что зверствуешь, Митрич? – спрашивал его приятель, ста-
рый матрос, вместе обыкновенно пьянствовавший на берегу. 
– То–то от скуки… Пойми… Когда еще берег… 

5 

– А ты бога вспомни. Обижаешь, Митрич, безответных… пер-
вогодков… Нехорошо, братец! – серьезно и в то же время душев-
но убеждал боцмана маленький и сухощавый матрос Опорков с 
добрыми, словно бы виноватыми глазами человека, понимающе-
го, что он пропоец и не раз даже пропивал на берегу все казенное 
платье и возвращался в одной рубахе, а на другой день покорно 
ждал линьков. 
– И бога помню, когда в понятии. 
– Войди… 
– А ты не лезь, Опорков… До берега не буду в понятии… 
Пойми и не серди боцмана! – сердито оборвал приятеля боцман. 
И Опорков отходил. 
Сам он “заскучивал” по берегу, как и боцман. Необыкновенно 
добрый, он все–таки остановил на другой день боцмана и просил 
пожалеть людей. 
– Потерпи. Зато, Митрич, как берег… Одно слово – вдребез-
ги! – прибавлял Опорков. 

III 

В кают–компании тоже все чаще и чаще раздавались недо-
вольные восклицания скучающих офицеров: 
– Скорей бы на берег! 
– Тощища! 
– Хоть бы по–человечески поесть, а то сиди на консервах! 
– Обязательно выйду в отставку! 
Каждый из восклицавших не ждал лично сочувственных реп-
лик и не продолжал жаловаться на скуку. Надоели все друг другу. 
Почти каждый день после полудня, когда старший штурман, 
доложивши капитану полуденную широту и долготу места “От-
важного”, возвращался из капитанской каюты, мичман барон 
фон–Рейц, белобрысый молодой человек, с скучающим добро-
душным лицом невозмутимого флегматика, спрашивал о чем–
нибудь плотного и крепкого, маленького, лысого, с седыми бач-
ками и усами, старшего штурмана. 
И в этот день он невозмутимо спокойно спросил: 
– Скоро в Батавию, Афанасий Петрович? 
– Я не бог–с! Я штурман–с, барон. 
– Я это знаю, Афанасий Петрович… Но однако? 

6 

– И однако не знаю–с! Эй, вестовые! Начерно рюмку водки! 
– Сколько осталось миль, Афанасий Петрович? 
– Это знаю–с. Тысяча шестьсот двадцать миль! – любезнее от-
ветил Афанасий Петрович и с удовольствием выпил рюмку, 
крякнул и закусил куском хлеба с сыром. 
– Значит… 
И барон, не спеша, говорил про себя цифры. 
– Значит, через десять дней мы будем обедать в Батавии, Афа-
насий Петрович! – уверенно произнес барон. 
Обыкновенно сдержанный и скупой на слова в море, Афана-
сий Петрович становился нервней в конце перехода, особенно ко-
гда ему говорили подобные “сапоги всмятку”, как подумал ста-
рый штурман про слова барона, да еще мальчишки и с таким ап-
ломбом. 
И без того достаточно красный и от полнокровия и, быть мо-
жет, от лечения его специально портвейном, Афанасий Петрович 
делался еще красней, хмурил свои седые густые брови и не без 
раздражения замечал: 
– Значит, что пристяжная скачет. 
– Вы, Афанасий Петрович, с предрассудками. 
– То–то вы без предрассудков, барон. Вам, конечно, известно: 
будет ли шторм или не будет–с, прихватит ли ураган или не при-
хватит–с. Стихнет ветер, и мы поползем по три узла–с… Одним 
словом, вы все знаете–с и через десять дней будете обедать в Ба-
тавии, а я не собираюсь на берег, пока не бросим якоря… 
Барон равнодушно выслушал и, когда старый штурман окон-
чил, протянул: 
– Да вы не сердитесь, Афанасий Петрович… 
– Очень нужно сердиться. 
И в кают–компании снова была тишина. 
Прежнего оживления уже не было. Разговоры иссякли. Еще 
недавно общительные люди становились молчаливыми и более 
чувствительными к шутке, если мичман Загорский, enfant gate 1 
кают–компании и веселый рассказчик анекдотов, пробовал пошу-
тить. Но, главное, все стали относиться друг к другу с большей 
критикой. Сослуживцы, замечавшие прежде немало хороших 

                                                 
1 баловень (франц.). 
 

7 

сторон друг в друге, невольно старались заметить теперь дурные. 
Споров не было. Если и поднимались, то принимали ожесточен-
ный характер, и старший офицер Петр Васильевич, человек не-
обыкновенно миролюбивого характера и боявшийся, как огня, 
дрязг, ссор, словом, какой–нибудь “истории” в кают–компании, – 
торопился прекратить спор или разводил спорщиков, находя на-
добность с одним из них поговорить о чем–нибудь по службе. 
 
Заниматься чем–нибудь, кроме службы, и отвлекаться запро-
сами и решениями пытливой мысли большая часть офицеров на 
“Отважном” не привыкла. Только Петр Васильевич умел напол-
нять свою жизнь постоянными служебными хлопотами, и делами, 
выдумывая их, если их не было. Да молодой доктор, казалось, не 
скучал, хотя больных на корвете и не было. Он целыми днями 
читал или писал длиннейшие письма к своей молодой жене, с ко-
торой расстался через год после свадьбы, и старался разгонять 
тоску по любимой женщине в серьезном чтении и в передаче ей 
своих заметок и впечатлений о первом своем плавании. 
Остальные не знали, куда девать время после вахт и коротких 
учений. Книги в маленькой библиотеке корвета все прочитаны. 
Новых береговых впечатлений, объединяющих разные характе-
ры, темпераменты, взгляды и привычки семнадцати человек, – не 
было. 
Все изнывали и раздражались до озлобления в ожидании бере-
га. 
Даже и “Макарка”, веселая обезьяна, купленная в Фунчале, 
что–то притихла: не носится, как оглашенная, по корвету, не 
взбегает на верхушки мачт, не дразнит старого добродушного во-
долаза “Умного” и не фамильярничает с матросами в качестве 
общей любимицы. 
“Макарка” часто сидит на борту и грустно поглядывает на 
океан, точно ожидает увидать берег с его роскошным лесом, пол-
ным кокосов, о которых, по–видимому, она еще помнит, несмот-
ря на то, что уже два года как вывезена из Африки и попала на 
Мадеру пленником. 
И “Умный”, казалось, скучает по берегу. Словно чувствуя, что 
к нему люди стали равнодушнее, чем раньше, “Умный” больше 
отсыпается на припеке и во время авралов и учений удирает в 
кают–компанию, чтоб не попасться на глаза боцману, который в 
это время может обидеть и “Умного”, хотя он и знает, что такое 

8 

палуба на военных судах, и, как сообразительная собака, понима-
ет свои обязанности. 

IV 

Петр Васильевич становился озабоченнее. Настроение в кают–
компании ему не нравилось, смущало и беспокоило его. 
“То и дело выйдет какая–нибудь история!” – думал он. 
Всю свою тридцатипятилетнюю жизнь провел Петр Василье-
вич миролюбиво и по совести, очень чуткой у него. Ни с кем не 
ссорился и умел ладить с самыми разнообразными людьми во 
время службы, но не из искательства или карьерных соображе-
ний, а просто потому, что был необыкновенно снисходителен к 
ближним. 
Он был исправный служака, хороший моряк, но блестящих 
качеств не выказывал и нес служебную лямку, не рассчитывая на 
заметную карьеру. Зато и офицеры и матросы очень любили Пет-
ра Васильевича. 
Этот, не особенно стройный, небольшого роста, худощавый 
блондин с длинными бакенбардами, всегда хлопотливый и забот-
ливый и об “Отважном” и о матросах, привлекал необыкновен-
ной простотой и особенно каким–то добросердечием к людям, 
которое светилось в его глазах. 
Строгий ревнитель служебного долга, Петр Васильевич требо-
вал службы. Но не столько понимал, сколько чувствовал, что 
трудная матросская служба не должна быть каторгой, и он не 
требовал муштры, не дрессировал людей, чтобы из них выходили 
“черти”, как называли старые моряки матросов, поражавших бес-
цельной быстротой работы на ученьях и ожидавших, из–за пол-
минуты отдачи или уборки парусов, беспощадного наказания. 
И на “Отважном” не было того трепета команды, какой бывал 
на многих судах при каждой работе и при каждом учении. Не бы-
ло оскорбительных наказаний, и редко, очень редко раздавались 
на баке крики наказываемого линьками матроса. 
Случалось, что в минуты служебного пыла и Петр Васильевич 
наскакивал на матроса, вовремя не отдавшего марса–фала или 
сделавшего такую же серьезную служебную провинность. Наска-
кивал и, случалось, ударял… 

9 

Но через пять минут он подходил к матросу и, словно извиня-
ясь, говорил: 
– А ты, братец, вперед отдавай марса–фал… Я за дело уда-
рил… И ты не обижайся… 
И хоть матрос и говорил, что не обижался, но Петру Василье-
вичу все–таки бывало не по себе. И он давал себе слово сдержи-
ваться… 
Но особенно сдержан и терпим был Петр Васильевич в своей 
неудачной семейной жизни, что не было секретом в Кронштадте. 
Все видели, с какою безграничною и в то же время робкою любо-
вью на лице входил он в морское собрание, под руку с молодой, 
привлекательной женой; все знали, что Лидия Викторовна обма-
нывает его. 
И, разумеется, все считали Петра Васильевича “форменным” 
простофилей, у которого глаза слепы. 
Как ни прост и снисходителен он, как ни любит свою жену, 
все–таки разве мог бы жить под одной кровлей с такой “дамоч-
кой”, которая только позорит его, если бы он был не такой “фе-
фелой” и мог бы догадаться о том, что знает весь Кронштадт. 
Давно бы следовало прогнать эту “особу” и отнять у нее их трех-
летнего сына. 
Так рассуждали моряки, даже и те, которые ухаживали за Ли-
дией Викторовной и вместе с ней старались обманывать мужа. 
Но никто не знал, что Петр Васильевич не только догадывал-
ся, но и знал, что любимая им женщина обманывает, и он не 
только не подумал “прогнать” жену, но даже скрывал от нее, что 
знает, никогда не упрекнул ее и, тая про себя обиду и ревнивую 
жгучую боль, был по–прежнему ласков с ней и только через год 
после свадьбы переселился в кабинет и оставался только другом 
и пестуном своей жены. 
Любящее сердце подсказало Петру Васильевичу только один 
исход из своего положения. Не станет же он поднимать “исто-
рию”, да еще в своем домашнем очаге, не оскорбит он женщины 
и не сделает ее более несчастной и опозоренной, если, оставлен-
ная, она пустится во все тяжкие. 
И Петр Васильевич, казалось, привык к положению мужа с 
обязанностями, но без прав, и не понимал даже своего героизма 
любви и самоотвержения. 

10 

“Чего ссориться нам? Разве она виновата, что год любила, а 
потом разлюбила? Если скрывает от меня, значит, ей так нужно… 
Смею ли я выматывать ее признания? Ведь это жестокость!” 
Так нередко раздумывал Петр Васильевич и, разумеется, на-
ходил в своем любящем сердце оправдание обидевшей его жен-
щине. 
И она с каким–то беззаботным легкомыслием вела прежнюю 
жизнь и, словно бы в благодарность, что он не ревнив и такой 
примерный нетребовательный муж, стала с ним мягка, любезна и, 
казалось, стала понимать, какое золотое у него сердце. 
Как ни тяжело было оставлять жену на три года, Петр Василь-
евич, разумеется, не отказался от назначения старшим офицером 
на “Отважный” и порадовал молодую женщину хорошим содер-
жанием в плавании, большую часть которого будет оставлять же-
не. 
При разлуке он только просил писать ему и беречься… 
– Не лучше ли переехать на юг, к твоим? – осторожно приба-
вил он, полный тревоги, что молодая женщина, живя одна в 
Кронштадте, навлечет на себя еще большие сплетни. 
– Ты хочешь? – спросила Лидия Викторовна. 
– Тебе было бы лучше! – смущенно промолвил Петр Василье-
вич. 
– То есть чем лучше? 
– Ты была бы с близкими… И лучший климат… 
Молодая женщина пытливо взглянула на Петра Васильевича. 
И ей стало жалко при виде соломенного мужа, его смущенного, 
словно виноватого лица, и ей самой сделалось вдруг стыдно. По-
краснела и она. 
И вдруг порывисто сказала: 
– Ты не верь слухам, которые про меня распускают… Не верь. 
Я, право, лучше, чем говорят обо мне. 
И слезы навернулись на красивых черных глазах Лидии Вик-
торовны. И голос ее звучал тоской, когда она прошептала: 
– Добрый… хороший ты… 
Петр Васильевич едва сдерживал слезы и припал к маленькой 
руке с красивыми кольцами на мизинце. 
В каюте Петра Васильевича оба молчали несколько мгнове-
ний. 
И наконец Лидия Викторовна чуть слышно спросила: 

11