Книжная полка Сохранить
Размер шрифта:
А
А
А
|  Шрифт:
Arial
Times
|  Интервал:
Стандартный
Средний
Большой
|  Цвет сайта:
Ц
Ц
Ц
Ц
Ц

Егерь

Покупка
Основная коллекция
Артикул: 616340.01.99
Чехов, А. П. Егерь [Электронный ресурс] / А. П. Чехов. - Москва : ИНФРА-М, 2013. - 6 с. - (Библиотека русской классики). - ISBN 978-5-16-007100-8. - Текст : электронный. - URL: https://znanium.com/catalog/product/409724 (дата обращения: 28.03.2024). – Режим доступа: по подписке.
Фрагмент текстового слоя документа размещен для индексирующих роботов. Для полноценной работы с документом, пожалуйста, перейдите в ридер.
А.П. Чехов

ЕГЕРЬ

Москва

ИНФРА-М

2013

УДК 822
ББК 84 (2 Рос=Рус)
Ч 56

Чехов А.П.
Егерь. — М.: ИНФРА-М, 2013. — 6 с. – (Библиотека русской 

классики).

ISBN 978-5-16-007100-8
© Оформление. ИНФРА-М, 2013

Подписано в печать 25.12.2012. Формат 60x88/16. 

Гарнитура Newton. Бумага офсетная.

Усл. печ. л. 15,0. Уч.изд. л. 18,72.

Тираж 5000 экз. Заказ №

Цена свободная.

«Научно-издательский центр ИНФРА-М»
127282, Москва, ул. Полярная, д. 31В, стр. 1

Тел.: (495) 3800540, 3800543. Факс: (495) 3639212

E-mail: books@infra-m.ru
http://www.infra-m.ru

ЕГЕРЬ

Знойный и душный полдень. На небе ни облачка… Выжженная 

солнцем трава глядит уныло, безнадежно: хоть и будет дождь, но 
уж не зеленеть ей… Лес стоит молча, неподвижно, словно всматривается куда-то своими верхушками или ждет чего-то.

По краю сечи лениво, вразвалку, плетется высокий узкоплечий 

мужчина лет сорока, в красной рубахе, латаных господских штанах и в больших сапогах. Плетется он по дороге. Направо зеленеет 
сеча, налево, до самого горизонта, тянется золотистое море поспевшей ржи… Он красен и вспотел. На его красивой белокурой 
голове ухарски сидит белый картузик с прямым, жокейским козырьком, очевидно подарок какого-нибудь расщедрившегося барича. Через плечо перекинут ягдташ, в котором лежит скомканный 
петух-тетерев. Мужчина держит в руках двустволку со взведенными курками и щурит глаза на своего старого, тощего пса, который 
бежит впереди и обнюхивает кустарник. Кругом тихо, ни звука… 
Всё живое попряталось от зноя.

— Егор Власыч! — слышит вдруг охотник тихий голос.
Он вздрагивает и, оглядевшись, хмурит брови. Возле него, 

словно из земли выросши, стоит бледнолицая баба лет тридцати, с 
серпом в руке. Она старается заглянуть в его лицо и застенчиво 
улыбается.

— А, это ты, Пелагея! — говорит охотник, останавливаясь и 

медленно спуская курки. — Гм!.. Как же это ты сюда попала?

— Тут из нашей деревни бабы работают, так вот и я с ими… В 

работницах, Егор Власыч.

— Тэк… — мычит Егор Власыч и медленно идет дальше.
Пелагея за ним. Проходят молча шагов двадцать.
— Давно уж я вас не видала, Егор Власыч… — говорит Пела
гея, нежно глядя на двигающиеся плечи и лопатки охотника. —
Как заходили вы на Святой в нашу избу воды напиться, так с той 
поры вас и не видали… На Святой на минутку зашли, да и то бог 
знает как… в пьяном виде… Побранили, побили и ушли… Уж я 
ждала, ждала… глаза все проглядела, вас поджидаючи… Эх, Егор 
Власыч, Егор Власыч! Хоть бы разочек зашли!

— Что ж мне у тебя делать-то?
— Оно, конечно, делать нечего, да так… все-таки ж хозяйст
во… Поглядеть, как и что… Вы хозяин… Ишь ты, тетерьку подстрелили. Егор Власыч! Да вы бы сели, отдохнули…

Говоря всё это, Пелагея смеется, как дурочка, и глядит вверх на 

лицо Егора… От лица ее так и дышит счастьем…

— Посидеть? Пожалуй… — говорит равнодушным тоном Егор 

и выбирает местечко между двумя рядом растущими елками. —
Что ж ты стоишь? Садись и ты!

Пелагея садится поодаль на припеке и, стыдясь своей радости, 

закрывает рукой улыбающийся рот. Минуты две проходят в молчании.

— Хоть бы разочек зашли, — говорит тихо Пелагея.
— Зачем? — вздыхает Егор, снимая свой картузик и вытирая 

рукавом красный лоб. — Нет никакой надобности. Зайти на часдругой — канитель одна, только тебя взбаламутишь, а постоянно 
жить в деревне — душа не терпит… Сама знаешь, человек я балованный… Мне чтоб и кровать была, и чай хороший, и разговоры 
деликатные… чтоб все степени мне были, а у тебя там на деревне 
беднота, копоть… Я и дня не выживу. Ежели б указ такой, положим, вышел, чтоб беспременно мне у тебя жить, так я бы или избу 
сжег, или руки бы на себя наложил. Сызмалетства во мне это баловство сидит, ничего не поделаешь.

— Таперя вы где живете?
— У барина, Дмитрия Иваныча, в охотниках. К его столу дичь 

поставляю, а больше так… из-за удовольствия меня держит.

— Не степенное ваше дело, Егор Власыч… Для людей это ба
ловство, а у вас оно словно как бы и ремесло… занятие настоящее…

— Не понимаешь ты, глупая, — говорит Егор, мечтательно гля
дя на небо. — Ты отродясь не понимала и век тебе ее понять, что я 
за человек… По-твоему, я шальной, заблудящий человек, а который понимающий, для того я что ни на есть лучший стрелок во 
всем уезде. Господа это чувствуют и даже в журнале про меня печатали. Ни один человек не сравняется со мной по охотницкой 
части… А что я вашим деревенским занятием брезгаю, так это не 
из баловства, не из гордости. С самого младенчества, знаешь, я окромя ружья и собак никакого занятия не знал. Ружье отнимают, я 
за удочку, удочку отнимают, я руками промышляю. Ну, и по лошадиной части барышничал, по ярмаркам рыскал, когда деньги 
водились, а сама знаешь, что ежели который мужик записался в 
охотники или в лошадники, то прощай соха. Раз сядет в человека 
вольный дух, то ничем его не выковыришь. Тоже вот ежели который барин пойдет в ахтеры или по другим каким художествам, то 
не быть ему ни в чиновниках, ни в помещиках. Ты баба, не понимаешь, а это понимать надо.

— Я понимаю, Егор Власыч.
— Стало быть, не понимаешь, коли плакать собираешься…

— Я… я не плачу… — говорит Пелагея, отворачиваясь. —

Грех, Егор Власыч! Хоть бы денек со мной, несчастной, пожили. 
Уж двенадцать лет, как я за вас вышла, а… а промеж нас ни разу 
любови не было!.. Я… я не плачу…

— Любови… — бормочет Егор, почесывая руку. — Никакой 

любови не может быть. Одно только звание, что мы муж и жена, а 
нешто это так и есть? Я для тебя дикий человек есть, ты для меня 
простая баба, не понимающая. Нешто мы пара? Я вольный, балованный, гулящий, а ты работница, лапотница, в грязи живешь, 
спины не разгибаешь. О тебе я так понимаю, что я по охотницкой 
части первый человек, а ты с жалостью на меня глядишь… Где же 
тут пара?

— Да ведь венчаны, Егор Власыч! — всхлипывает Пелагея.
— Не волей венчаны… Нешто забыла? Графа Сергея Павлыча 

благодари… и себя. Граф из зависти, что я лучше его стреляю, месяц целый вином меня спаивал, а пьяного не токмо что перевенчать, но и в другую веру совратить можно. Взял и в отместку пьяного на тебе женил… Егеря на скотнице! Ты видала, что я пьяный, 
зачем выходила? Не крепостная ведь, могла супротив пойти! Оно, 
конечно, скотнице счастье за егеря выйти, да ведь надо рассуждение иметь. Ну, вот теперь и мучайся, плачь. Графу смешки, а ты 
плачь… бейся об стену… Наступает молчание. Над сечей пролетают три дикие утки. Егор глядит на них и провожает их глазами 
до тех пор, пока они, превратившись в три едва видные точки, не 
опускаются далеко за лесом.

— Чем живешь? — спрашивает он, переводя глаза с уток на 

Пелагею.

— Таперя на работу хожу, а зимой ребеночка из воспитательно
го дома беру, кормлю соской. Полтора рубля в месяц дают,

— Так…
Опять молчание. С сжатой полосы несется тихая песня, которая 

обрывается в самом начале. Жарко петь…

— Сказывают, что вы Акулине новую избу поставили, — гово
рит Пелагея.

Егор молчит.
— Стало быть, она вам по сердцу…
— Счастье уж твое такое, судьба! — говорит охотник, потяги
ваясь. — Терпи, сирота. Но, одначе, прощай, заболтался… К вечеру мне в Болтово поспеть нужно…

Егор поднимается, потягивается и перекидывает ружье через 

плечо. Пелагея встает.

— А когда же в деревню придете? — спрашивает она тихо.

— Незачем. Тверезый никогда не приду, а от пьяного тебе мало 

корысти. Злоблюсь я пьяный… Прощай!

— Прощайте, Егор Власыч…
Егор надевает картуз на затылок и, чмокнув собаке, продолжает 

свой путь. Пелагея стоит на месте и глядит ему вслед… Она видит 
его двигающиеся лопатки, молодецкий затылок, ленивую, небрежную поступь, и глаза ее наполняются грустью и нежной лаской… 
Взгляд ее бегает по тощей, высокой фигуре мужа и ласкает, нежит 
его… Он, словно чувствуя этот взгляд, останавливается и оглядывается… Молчит он, но по его лицу, по приподнятым плечам Пелагее видно, что он хочет ей сказать что-то. Она робко подходит к 
нему и глядит на него умоляющими глазами.

— На тебе! — говорит он, отворачиваясь.
Он подает ей истрепанный рубль и быстро отходит.
— Прощайте, Егор Власыч! — говорит она, машинально при
нимая рубль.

Он идет по длинной, прямой, как вытянутый ремень, дороге… 

Она, бледная, неподвижная, как статуя, стоит и ловит взглядом 
каждый его шаг. Но вот красный цвет его рубахи сливается с темным цветом брюк, шаги не видимы, собаку не отличишь от сапог. 
Виден только один картузик, но… вдруг Егор круто поворачивает 
направо в сечу и картузик исчезает в зелени.

— Прощайте, Егор Власыч! — шепчет Пелагея и поднимается 

на цыпочки, чтобы хоть еще раз увидать белый картузик.