Книжная полка Сохранить
Размер шрифта:
А
А
А
|  Шрифт:
Arial
Times
|  Интервал:
Стандартный
Средний
Большой
|  Цвет сайта:
Ц
Ц
Ц
Ц
Ц

Волк

Бесплатно
Основная коллекция
Артикул: 627066.01.99
Станюкович, К.М. Волк [Электронный ресурс] / К.М. Станюкович. - Москва : Инфра-М, 2014. - 23 с. - Текст : электронный. - URL: https://znanium.com/catalog/product/508864 (дата обращения: 28.03.2024)
Фрагмент текстового слоя документа размещен для индексирующих роботов. Для полноценной работы с документом, пожалуйста, перейдите в ридер.
К.М. Станюкович 
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ВОЛК 

 

 
 
 
 

МОРСКИЕ РАССКАЗЫ 

 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

СОДЕРЖАНИЕ 

I........................................................................................................3 
II ......................................................................................................6 
III...................................................................................................11 
IV...................................................................................................15 
V....................................................................................................19 
VI...................................................................................................21 
VII .................................................................................................23 

2 

I 

Однажды, под вечер воскресного дня, баркас с матросами первой вахты пристал к левому борту парусного корвета «Гонец», 
стоявшего на севастопольском рейде. 
В числе возвратившихся с берега пожилой фор–марсовой Лаврентий Чекалкин, носивший кличку «Волка», поднялся со шлюпки озлобленный, мрачный и бледный. Голова его была обмотана 
тряпицей, пропитанной кровью. 
Другой матрос, тоже пожилой фор–марсовой, Антон Руденко, 
поднялся на палубу, прихрамывая на одну ногу. Вспухшее его 
лицо было окровавлено. Половина уха была оторвана. 
– Это что такое? – сердито спросил старший офицер Петр 
Петрович старшину баркаса. 
– Передрались, ваше благородие. 
Быстрый и решительный во всяких случаях, Петр Петрович 
крикнул боцману Гордеенку: 
– Завтра до флага перепороть обоих! 
– Есть, ваше благородие! Но… 
– Какие там «но»? Я тебе «но» пропишу на морде! 
– Слушаю, ваше благородие. Однако дозвольте переждать 
порку. 
– Почему? 
– Волк быдто поранен ножом, а Руденко вовсе измят. И ноги, 
должно быть, перелом. 
– Были вдребезги? 
– Выпимши, но при полном рассудке, ваше благородие! 
Старший офицер изумился. 
Оба матроса были исправные и приятели. 
– И вдруг так изувечили друг друга? Из–за чего? 
– Не могу знать, ваше благородие. Должно, из–за эстой самой 
Феньки, – со снисходительным презрением к женщинам прибавил боцман. 
– Какая такая Фенька?.. 
– Молодая вдовая матроска. 
– Ну, так что ж? 
– С Волком два года путалась и в один секунд: «Отваливай! 
Очертел, мол, сразу». Беда какие торопливые есть матроски! – 
насмешливо промолвил боцман. 

3 

– Так, значит, Руденко не зевал на брасах… А Волк приревновал?.. 
– Не должно… Фенька в Симферополь утекла. Новый город 
пожелала увидать. Любопытная, видно! – усмехнувшись, пояснил 
старый боцман. 
– Ничего не понимаю! – воскликнул Петр Петрович. 
– Как баба облестит – никакого не выйдет понятия, ваше благородие! 
– Тоже нашли – из–за бабы драться! А еще хорошие матросы! 
Позови–ка их сюда! – приказал Петр Петрович. 
Он решительно был изумлен романической историей, и у кого 
же? «У пожилого умного Волка, казалось, не способного на такие 
штуки!» – подумал старший офицер, питавший некоторую слабость к лихому марсовому. 
Уж очень хорошо он вязал штык–болт на ноке фор–марса–реи 
и вообще был «отчаянный» в работах матрос… Первый на «Гонце». 
И вдруг – скажите пожалуйста! 
Через минуту оба матроса подошли на ют, где стоял старший 
офицер. 
– Так как же, Волк? Обезумел, что ли, под старость? 
– Никак нет, ваше благородие! – застенчиво промолвил Волк. 
– Хорош: «Никак нет!» Полюбуйтесь оба на себя. Доктор сейчас осмотрит. Нечего сказать: старые петухи! А еще приятели!.. 
Прежде пьянствовали вместе… А теперь, видно, отстал пить? 
– Отстал, ваше благородие… 
– Ну, говори, Волк, чтобы мне знать, как вас выдрать после 
починки. Из–за чего разодрались? 
– Так, ваше благородие! Из–за разговора. 
– Не ври, Волк… Из–за Феньки?.. Сказывай! 
Волк молчал. 
– Точно так, ваше благородие! С позволения сказать, из–за непутящего ведомства и вышла раздрайка! – проговорил виновато 
Руденко. 
Волк только презрительно взглянул на приятеля. 
– И ты, Волк, из–за бабы изувечил Руденку? А эта злая скотина пырнул тебя? Кто зачинщик? 
– Я, ваше благородие! – безучастно вымолвил Волк. 
– А ты, верно, подзадорил его, подлец? Волк зря не начнет! – 
сердито обратился старший офицер к Руденко. 

4 

– Я, ваше благородие, думал, чтобы как следует… Для его 
старался… Открыть, значит, глаза его хотел… Вижу, Волк здря в 
тоску вошел. Я и обсказываю: по той, мол, причине Фенька от его 
сбежала, что не очень–то лестно ей хороводиться с им. Прикидывалась, говорю, быдто обожает… Как пить, в Симферополе тую ж 
минуту молодого солдата нашла. Лукавая, ваше благородие! Вокруг пальца обводила Волка, а он… 
– И Волк за твои подлые слова изувечил тебя, Руденко? 
– Точно так, ваше благородие! 
– Ты, подлец, как разбойник… ножом? Ну уж и отполирую я 
тебя, мерзавца! 
– Не оборонись я ножом, не жить бы мне, ваше благородие! 
Освирепел из–за слов Волк. Извольте взглянуть на морду… И 
ухо… И нога… 
– Мало еще тебе. Будешь помнить выволочку… Зачем лез с 
подлым разговором к Волку?.. Просил он тебя насчет Феньки?.. 
Говорил, что ли? 
– Никак нет, ваше благородие… 
«Какой же он привязчивый дурак!» – подумал старший офицер, взглядывая на Волка. И, казалось, теперь понял причину перемены Волка в последнее время. 
Волку было стыдно и обидно. То, что скрывал он от всех, стало предметом общего внимания. Главное, о Феньке пойдут разговоры. 
– Ступай оба. Доктор осмотрит! – сказал Петр Петрович. 
И значительно смягченным тоном прибавил, обращаясь к 
Волку: 
– А ты не тронь больше этого подлеца! 
– Есть, ваше благородие! 
– Ведь до смерти его изобьешь… У тебя кулак!.. И угодишь в 
арестанты из–за мерзавца. Помни, Волк. 
– Есть, ваше благородие! 
И тон голоса Волка, и выражение его лица как будто говорили, 
что не стоит в арестанты из–за такого человека, который своим 
подлым разговором довел до драки и теперь, как «последний 
матрос», обсказал причину старшему офицеру. 
– И ты, Волк, знаешь… того… Не распускай шкотов… Нечего 
матросу скучать… Плюнь! – почти ласково промолвил Петр Петрович. 

5 

II 

Через полчаса в кают–компанию вошел худощавый и маленький старый врач Никифор Иванович. Обыкновенно веселый и 
легкомысленный «папильон» 1, он несколько озабоченно сказал 
старшему офицеру: 
– Дело–то «табак», Петр Петрович! 
– Больных не любите, так и «табак», Никифор Иваныч? – проговорил, подсмеиваясь, старший офицер. 
Он хорошо знал, что этот «мичман», несмотря на его почтенный возраст, не любил лечить больных. Давно уже позабывший 
медицинские книжки, он всегда весело говорил, что природа свое 
возьмет, а не то госпиталь есть, если матросу предназначено в 
«чистую», как Никифор Иванович называл смерть. 
По счастью для него и, главное, для матросов, на корвете 
больных не бывало. 
– Да что их любить, Петр Петрович! А Волка нужно бы в госпиталь! 
– Разве на корвете нельзя зачинить? 
– Все можно, а лучше отправить на берег. Природа у Волка 
свое возьмет, и хирург живо обработает. Рана глубокая, под ухо 
прошла… Перевязку сделал, а теперь пусть дырку чинят в госпитале. Верней–с. Ну, да и я, признаться, давно не занимался хирургией, Петр Петрович!.. И вообще не любитель лекарств! – откровенно признался Никифор Иванович. 
– А Руденко что? 
– Отлежится… Дня через три с богом порите его, Петр Петрович! 
– А нога? 
– То–то перелома будто нет. Посмотрю, как завтра… И ловко 
же его изукрасил Волк! Счастье, что Руденко еще цел! – весело 
промолвил старенький доктор. 
Старший офицер послал вестового сказать на вахте, чтобы подали к борту четверку, и сказал юному, несколько месяцев тому 
назад произведенному смуглолицему мичману Кирсанову: 

                                                 
1 Мотылек (от фр. le papillon). 
 

6 

– Отвезите, Евгений Николаич, вашего любимца в госпиталь. 
Да попросите сейчас же его осмотреть и спросите, нет ли опасности. 
– Слушаю, Петр Петрович! 
– И ведь с чего сбрендил старый дурак! Знаете, Евгений Николаич? 
– Знаю, Петр Петрович. Оттого он переменился в последнее 
время и тосковал. 
– То–то и удивительно… Волк… и… из–за какой–то Феньки!.. 
– Волк не похож на других… Он по–настоящему любит женщину! – краснея и взволнованно промолвил мичман, словно бы 
обиженный за удивление старшего офицера. 
Мичману было двадцать лет. Ему казалось, что и он «по–
настоящему любит», и навеки, конечно, эту «божественную» Веру Владимировну, к сожалению, жену капитана первого ранга 
Перелыгина. Он знаком с нею три месяца, и с первой же встречи 
влюбился в эту хорошенькую блондинку лет тридцати и таил от 
всех свою любовь. «Божественная» с ним кокетничала, а он благоговел, по временам втайне желал «кондрашки» толстому, короткошеему капитану, раскаивался и верил, что госпожа Перелыгина – пушкинская Татьяна. Недаром же она любила декламировать: 
 
Но я другому отдана 
И буду век ему верна 
 
Вымытый, перевязанный и переодетый, с «отсылкой» (бумагой) в госпиталь, вышел Волк на палубу. 
Перед тем как Волку спускаться в шлюпку, его окликнул 
старший офицер и сказал: 
– Скорей починись, Волк! 
– Есть, ваше благородие! 
Вся команда, уже в палубе, пожелала Волку скорей вернуться 
на корвет. 
Он хотел было идти на нос шлюпки, но мичман приказал матросу сесть на сиденье рядом с ним, и четверка отвалила. 
Вечер был обаятельный. Звезды загорелись в небе. 
Волк задумался. 

7 

Это был здоровый, крепкий человек, далеко за сорок, мускулистый, широкоплечий, мешковато одетый, спокойно–уверенный 
в своей физической силе, привыкший к морю и любивший его, с 
грубоватым, суровым лицом, с тем выражением искренности, 
простоты и в то же время какого–то философски–спокойного 
ума, которым отличаются моряки, много видавшие видов на своем веку. 
Еще недавно его серые глаза светились радостно, и по временам в его серьезном лице появлялась горделиво–торжествующая 
улыбка счастливого человека. В то время он и бросил пить, вдруг 
сделался бережлив и стал мягче характером. 
Суровый на вид, он обыкновенно редко сердился, и его трудно 
было разозлить. Только скалил свои крепкие белые зубы и добродушно подсмеивался. Но, когда его охватывал гнев, он напоминал обозленного волка, и все боялись довести матроса до исступления. Знали, что мог избить до смерти, если не удержать 
силой. 
В последнее время Волк сразу изменился. Стал молчалив, угрюм и раздражителен. По временам долго смотрел на море, точно 
думал какие–то невеселые думы, и глаза его были тоскливые, какими прежде не бывали. 
От людей старался скрыть тоску, и матросы, любившие и уважавшие Волка, только дивились, пока не узнали, что его бросила 
Фенька, безумная «приверженность» к которой была известна на 
корвете и всех изумляла. 
– Чудеса! Вовсе втемяшился Волк! – говорили тихонько на баке. 
Но подсмеиваться над ним не смели. 
Все знали, что Волк вообще не любил «пакостных» разговоров, как называл он циничные шутки о бабах, обычные на баке, и 
очень озлился бы за Феньку. Раз он избил до полусмерти одного 
матроса, сказавшего при нем что–то скверное о ней. 
И это хорошо помнили на баке. 
 
Шлюпка повернула с рейда в Корабельную бухту. 
Море точно дремало. Кругом было тихо–тихо… Только часовые с блокшивов, на которых жили арестанты, перекликались 
протяжными «слу–шай!..». 
Огоньки мигали в домах слободки. 

8 

Волк глядел на огоньки… Еще месяц тому назад Фенька здесь 
жила… 
«Конец!» – подумал Волк, и чувство обиды и боли охватило 
его, когда он опять вспомнил «скоропалительность» перемены 
Феньки… Была, кажется, привержена, обещала вернуться из 
Симферополя и вдруг так «обанкрутила»… 
Слова Руденки жалили его сердце, точно змея… 
– Что, брат Волк… Болит голова? – вдруг участливо спросил 
мичман. 
– Самую малость, ваше благородие! 
– Верно, скоро выпишешься… 
– Как бог, ваше благородие… 
– Экий подлец этот Руденко!.. Уж ему будет! 
– И без того… избил… А полегче бы его пороть, ваше благородие!.. Заступились бы, ваше благородие, перед старшим офицером… Зачинщик–то я… Я и виноватый! 
– И ты еще заступаешься за подлеца? – воскликнул мичман, 
тронутый словами Волка. 
– А то как же, ваше благородие? Не оборонись он и не ошарашь ножом, пожалуй, быть бы мне убивцем… За это в арестанты. 
– Разве убил бы? 
– В обезумии человек на все пойдет, ваше благородие, – необыкновенно просто и убежденно сказал Волк. 
«Он по–настоящему любит», – снова подумал мичман. 
И ему стало обидно, что он не только не вызвал на дуэль одного лейтенанта, который в кают–компании назвал «божественную» Веру Владимировну «любительницей похождений», но 
промолчал и теперь даже разговаривает с лейтенантом. 
«И какой я подлец в сравнении с Волком!» – мысленно проговорил мичман. 
Он несколько минут молчал, чувствуя себя виноватым и восхищенный любовью матроса. И вдруг порывисто и сердечно проговорил, понижая голос до шепота: 
– Знаешь что, Волк? 
– Что, ваше благородие? – чуть слышно ответил Волк. 
– Может, ты захочешь известить Феньку, что ты в госпитале… 
Так скажи адрес. Я напишу. 
– Спасибо, ваше благородие… Не надо! 

9 

И при лунном свете лицо Волка показалось угрюмее, когда он 
еще тише прибавил: 
– Не приедет, ваше благородие!.. 
– Шабаш! – крикнул мичман. 
Четверка остановилась у пристани. 
Юный мичман приказал гребцам ждать его возвращения и 
вместе с Волком вышел на берег. 
– Скорей поправься – и на конверт, Лаврентий Авдеич! – горячо проговорил молодой загребной на четверке. 
– Спасибо, братцы! Чуть починят башку – на конверт! 
Мичман с Волком поднимались в гору. Матрос шел немного 
сзади, соблюдая дисциплину. 
– Иди рядом, Волк! – наконец проговорил Кирсанов. 
– Есть, ваше благородие! 
И Волк поравнялся с мичманом. 
– Отчего, ты думаешь, не приедет?.. Только написать… Навестит. 
– Не надо, ваше благородие. 
– Недобрая, что ли, она? 
– Она?! Руденко все набрехал на нее! – возбужденно проговорил Волк. 
– Так отчего же она уехала?.. Ты так привязан к ней. Нарочно 
зимой на вольную работу ходил, чтобы только… 
– Не пытайте, ваше благородие! – перебил матрос. 
В его голосе звучала почти что мольба. 
Юный мичман сконфузился и смолк. 
В госпитале как раз был вечерний осмотр главного доктора, и 
были все врачи, когда пришел мичман с раненым. 
Хирург внимательно осмотрел рану Волка, ковырял ее каким–
то инструментом и велел фельдшеру поместить Волка в палату. 
– Счастливо оставаться, ваше благородие! – ответил Волк на 
ласковое прощание мичмана. 
И когда матрос ушел, мичман спросил пожилого рыжеватого 
врача: 
– Что, доктор, опасна рана? 
– Опасна! – умышленно преувеличивая опасность раны, отчеканил резко, с апломбом, рыжий врач, словно бы недовольный 
недостаточно почтительным тоном профана к жрецу. 
– Волк умрет? – испуганно, чуть не со слезами проговорил 
мичман. 

10