Вдали от берегов

К.М. Станюкович  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ВДАЛИ ОТ БЕРЕГОВ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

СОДЕРЖАНИЕ 

I........................................................................................................3 
II ......................................................................................................8 
III...................................................................................................12 
IV...................................................................................................18 

2 

I 

Порто–Гранде, довольно скверный португальский городок и 
складочная угольная станция, находится на Сан–Винценте, одном 
из группы оголенных, скалистых островов Зеленого Мыса, которые лежат в области пассата, на большом морском тракте судов, 
идущих из Европы в Бразилию и Аргентину, на мыс Доброй Надежды и в Австралию. Прежде, до постройки Суэцкого канала, 
Порто–Гранде служил перепутьем и для кораблей, ходивших в 
Индию, Китай и Японию.  
В этот–то маленький городок, приютившийся на песке у подножия голых гор, в глубине бухты, и сверкавший под лучами палящего тропического солнца своими белыми, напоминающими 
хохлацкие мазанки, домишками, – городок, населенный неграми–
христианами да несколькими десятками разноплеменных европейцев, отечество которых там, где нажива, – был нашей последней стоянкой перед длинным и долгим переходом в несколько 
тысяч миль.  
Мы пополнили наш восьмидневный запас угля, налили цистерны привезенной с соседнего острова водой (порто–грандская 
была скверная), чтоб по возможности меньше пить в плавании 
опресненной океанской воды, очень безвкусной, и набрали всякой живности столько, сколько возможно было взять, не загромождая очень палубы.  
Накануне ухода палуба нашего щегольского клипера, к ужасу 
старшего офицера, представляла собою необычайный вид, несколько напоминавший деревню и сильно оскорблявший его 
«морской глаз».  
Пять рослых крупных быков, только что поднятых на талях, 
один за другим, с качавшейся у борта шаланды и водворенных в 
стойле, устроенном на баке, очевидно еще не успели прийти в себя после воздушного подъема и продолжали выражать свое неудовольствие беспокойным мычанием, несмотря на ласковые 
шутки и подачки матросов, которые уже успели дать клички всем 
пяти животным. Тут же, в загородке, топтались бараны, беспечно 
пощипывая припасенную для них траву. Немного подальше, в 
сооруженном нашим стариком плотником ящике–хлеве, хрюкали 
свиньи, а в больших, принайтовленных у ростр клетках гоготали, 
крякали и кудахтали гуси, утки и куры. Повсюду были развеша
3 

ны овощи, зелень и связки недозрелых бананов, около которых 
вертелась «Сонька», маленькая забавная мартышка, купленная на 
Мадере одним из мичманов и с первого же дня сделавшаяся любимицей матросов.  
Этот деревенский вид клипера возмущал старшего офицера. 
Он хмурил брови, ворчал, что «загадили» судно, и приказывал 
боцману смотреть, чтобы чаще вычищали палубу и чтобы везде 
были подстилки.  
Все остальные офицеры, не чувствовавшие ни малейшего желания ради военно–морского великолепия клипера пробавляться 
на длинном переходе одними консервами да солониной, напротив, оглядывали палубу веселыми взглядами. Да и сам старший 
офицер, в качестве обязательного ревнителя умопомрачающей 
чистоты, кажется, больше кокетничал, преувеличивая свое негодование, тем более что и он любил–таки покушать.  
Но зато какое удовольствие испытывали матросы! Присутствие скотины и птицы, напомнивших здесь, далеко от родины, деревенскую обстановку и запах родного гнезда, действует оживляющим образом. Почти в каждом матросе, несмотря даже на 
долгую службу, пробуждается мужик, не забывший деревни и 
чувствующий над собой власть земли. Четыре матроса, назначенные ходить, по выражению боцмана, за «пассажирами», с видимой, чисто крестьянской любовью принялись за это дело, которое 
было гораздо ближе их душе, чем чуждая русскому крестьянину 
морская служба.  
И на баке среди матросов говор, шутки и смех.  
– А ты не ори, Васька! Нельзя, брат... военное судно! – смеется 
матрос, подавая белому, с темными метинами, быку размоченный 
в воде черный сухарь.  
Испуганное животное продолжает мычать в унисон с другими.  
– Черного хлебушка–то у вас и звания нет... А ты попробуй, 
скусно! Нечего горло драть...  
– Тоже скотина, а небось понимает, зачем его к нам привезли! 
– замечает кто–то.  
– Чует, что на убой!  
– То–то он и кричит. По месту по своему родному тоскует! – 
уверенно произнес, выдвигаясь из толпы к стойлу, низенький рябоватый матрос, недавний вологодский мужик.  
– В окиян, Арапка, пойдем! – шутит подбежавший вестовой, 
обращаясь к черному, самому большому быку. – Поди укачает?  

4 

– Привыкнет.  
– А и здоровые же, братцы, быки! – восторженно продолжает 
рябоватый матрос–вологжанин. – Арапку бы в соху. Важный работник! – прибавляет он, любуясь своим знающим мужицким 
глазом красивым животным, которое мрачно озирало незнакомых 
людей и по временам яростно помахивало головой с большими 
загнутыми рогами, словно негодуя на веревку, которая держала 
его на привязи.  
– Сердитый... Смотри, братцы, пырнет! – смеются матросы.  
У бакового орудия, среди небольшой кучки матросов, стоит 
матросский любимец и гость, порто–грандский негр Паоло. Он 
улыбается, скаля зубы ослепительной белизны, и что–то говорит, 
коверкая английские слова вперемешку с португальскими и ласково глядя своими большими черными навыкате глазами. Паоло 
приехал из города на утлой лодчонке, чтобы проститься и еще раз 
поблагодарить своих нежданно обретенных друзей за любовь, 
ласку и гостеприимство. Десяток апельсинов и связка бананов 
были его прощальным гостинцем.  
Этот Паоло, юноша лет семнадцати, с необыкновенно кротким 
выражением черного лоснящегося лица, в день нашего прихода в 
Порто–Гранде явился на клипер в самых невозможных лохмотьях 
и вместе с другими любопытными неграми любовался щегольским убранством клипера, восхищаясь ярко сверкавшею на солнце медью, орудиями, машиной. Он с первого же раза понравился 
матросам своим добродушным видом и детски–кроткой улыбкой 
и возбудил к себе участие своим тряпьем. Матросы порешили, 
что «Павла» горемычный бедняк (он и в самом деле был таким), 
и, когда просвистали обедать, одна из артелей очистила ему место у бака с жирными матросскими щами. Его пригласили знаками сесть в артель, дали ему ложку, и кто–то сказал:  
– Машир, брат!  
Удивленный этим приглашением, негр сперва стеснялся, но 
вскоре стал вместе с матросами хлебать щи из бака с видимым 
наслаждением проголодавшегося человека. Когда щи были опростаны и принялись за мясное крошево, негр опять было постеснялся есть, и матросы снова его заставили и весело глядели, как 
он уписывал за обе щеки и мясо, а затем и кашу.  
– Ешь, Павла, на здоровье. Ешь с богом! – любезно приговаривали матросы, угощая гостя. – Харч, братец, бон. Понимаешь? 
Гут...  

5 

– Небось понял. Ишь ухмыляется, черномазый... сыт! Тоже, 
братцы, и здесь беднота у них.  
– Хлебушка не родится... Камень!  
– И жрут же они, сказывают, всякую нечисть... Ни крысой, ни 
собачиной, ничем не брезгают... Одно слово: арапы!  
– А будут какие: нехристи? – полюбопытствовал молодой 
матросик.  
– Хрещеные... Польской веры.  
– Ишь ты! – почему–то удивился матросик.  
После обеда один из матросов принес старенькую рубашку и 
дал ее негру. Пример подействовал заразительно, и скоро Паоло 
подарили целый гардероб. Один отдал штаны, другой портянки, 
третий старые, выслужившие уже срок башмаки, четвертый – еще 
рубаху...  
Паоло совсем ошалел.  
– Бери, Павла! Оденься, брат... Твоя одежа... того! – смеялись 
матросы.  
Надо было видеть радость молодого негра, когда он разделся 
и, бросив свое отчаянное тряпье за борт, одел ситцевую рубашку, 
штаны, башмаки и старую матросскую фуражку и взглянул на 
себя в зеркальце, принесенное кем–то из матросов. Он чуть не 
прыгал от восторга и выражал свою благодарность и словами и 
красноречивыми пантомимами.  
– Не за что, не за что, Павла! – ласково говорили матросы и, 
улыбаясь, хлопали негра по спине.  
– Одели дьявола?.. – проговорил, останавливаясь на ходу, старый боцман. Небось рад, чертова рожа.  
Лицо боцмана на вид сурово; негр трусит и, словно виноватый, показывает на матросов: «Дескать, это они подарили».  
– Бери, идол! – продолжает боцман и, в свою очередь, кладет 
ему на ладонь махорки. – Покури российского табачку!  
С этого дня Паоло каждое утро являлся на клипер и проводил 
на нем целые дни; его всегда звали обедать, поили чаем, и вечером он уезжал, увозя с собой сухари, которыми наделяли его 
матросы. Он плел им корзины из какой–то травы, примостившись 
у баковой пушки, помогал грузить уголь и после обеда, отдохнув 
вместе с командой час–другой, плясал и пел свои песни, монотонные и заунывные, напоминающие наши, – одним словом, старался как–нибудь да отблагодарить за ласку и гостеприимство. И 
в течение пятидневной нашей стоянки в Порто–Гранде матросы 

6 

так привыкли к Паоло, что очень удивились, не видя его на клипере накануне ухода. Некоторые даже подумали: «Не стянул ли 
негр чего–нибудь?»  
– Вот он, Павла, едет! – весело крикнул кто–то, увидав под вечер лодчонку негра. – Ишь... гостинец везет.  
Против обыкновения, Паоло пробыл на клипере час и стал собираться. Перед этим он быстро и оживленно что–то говорил на 
своем гортанном языке и с тревожным видом указывал рукой на 
берег.  
– Домой, Павла, торопишься? Цу хаус? – спрашивает марсовой Иванов, видимо очень довольный, что умеет говорить «по–
ихнему».  
– Падре... падре... Но гуд... – торопливо поясняет Паоло.  
– Неладно что–то у Павлы, видно, дома. А какая–такая «падра»?.. Пойми, что он лопочет?  
Подошедший фельдшер, пользовавшийся у матросов репутацией человека, умеющего говорить «по–всякому»; и действительно знавший несколько десятков английских, французских и 
немецких слов, которыми действовал с уверенностью и необычайной отвагой, после объяснения с негром и, по–видимому, не 
вполне ясного для обоих, авторитетно говорит:  
– Отец у него заболел. Лежит в лихорадке! – прибавляет уже 
он свое собственное соображение и уходит.  
Между тем Паоло снова горячо заговорил на своем языке и, 
прикладывая руку к сердцу, показывал другой на свое платье.  
Его большие черные глаза были влажны от слез.  
– Благодарит, значит...  
– Ну, прощай, Павла!  
– Дай тебе бог!  
– Будь здоров, Павла!  
И матросы приветно жали ему руку.  
Паоло обошел чуть ли не всех бывших наверху матросов, 
прощался, что–то говорил, видимо взволнованный, и, быстро 
спустившись по черному трапу к своей шлюпчонке, отвязал ее, 
прыгнул, поставил опытной, привычной рукой парусок и понесся 
к городу.  
– Адью, адью, Павла! – кричали ему с бака.  
Павла часто кивал своей черной как смоль, курчавой головой 
и махал шапкой, подаренной матросами.  
– Душевный парень! – произнес кто–то.  

7 

И все хвалили Павлу и смотрели, как маленькая его лодчонка, 
совсем накренившись, быстро удалялась от клипера, ныряя на 
океанской зыби.  
Ранним, чудным утром следующего дня, когда солнце только 
что выплыло над горизонтом, заливая его ослепительным блеском золотистого огня, мы снялись с якоря и, поставив все паруса, с мягким, веявшим прохладой пассатом вышли из Порто–
Грандской бухты на широкий простор океана, чтобы идти в долгое плавание: прямо в Зондский пролив, на остров Яву, не заходя 
ни в Рио–Жанейро, ни на мыс Доброй Надежды, если только на 
клипере будет все благополучно.  
Через несколько времени остров Сан–Винцент окутался туманной дымкой, затем обратился в серое бесформенное пятно и, 
наконец, совсем скрылся от наших глаз, и с тех пор уж долго–
долго не пришлось нам видеть берега.  

II  

После чудного плавания в тропиках с благодатным северо–
восточным пассатом, который нес клипер под всеми парусами 
узлов по семи–восьми в час, мы встретили у экватора проливные 
тропические дожди и пробежали штилевую экваториальную полосу, страшную для парусных судов, под парами.  
Переход через экватор был отпразднован, согласно старинному морскому обычаю, традиционным обливанием тех, кто в первый раз попадал в нолевую широту. Облиты были, впрочем, 
только матросы, за исключением десяти человек, уже ходивших в 
«кругосветку» и, так сказать, «крещеных». Капитан и офицеры 
откупились от удовольствия быть охваченными широкой струей 
пожарного брандспойта бочкой рома, потребованной для всей 
команды стариком Нептуном.  
В вывороченном тулупе, с длинной седой бородой из белой 
пакли, с картонной короной на голове и с трезубцем в руке, владыка морей, в лице бойкого матроса из кантонистов и лучшего на 
клипере «царя Максимилиана», важно восседал на пушечном 
станке, представлявшем колесницу, везомый четырьмя испачканными черной краской матросами. Предполагалось, что это морские кони. Несколько полуголых матросов, раскрашенных суриком и охрой, с бумажными венками на головах и в туниках из 

8 

простынь, составлявших свиту, изображали собой, вероятно, наяд, тритонов и нереид, а один матрос, загримированный бабой, 
надо полагать, намекал на Амфитриду.  
Колесница с бака подъехала на шканцы и остановилась против 
мостика, на котором стояли капитан и офицеры. Тогда Нептун 
сошел с пушечного станка, театрально отставил вперед босую ногу и, стукнув трезубцем, спросил:  
– Какой державы вы люди? Откуда и куда идете и много ли 
вас на судне офицеров и команды?  
Капитан отвечал:  
– Мы русской державы люди. Идем из Кронштадта на Дальний Восток. Нас восемнадцать офицеров и сто шестьдесят человек команды.  
Нептун несколько струсил играть свою роль перед такими 
зрителями его сценического искусства. Это ведь не то, что представлять на баке перед своей публикой. И он продолжал скороговоркой, словно бы стараясь поскорей ответить вытверженный 
урок:  
– Российские, значит, люди. Наслышаны и мы о них в подводном нашем царстве и готовы им помочь. Угодно ли вам, господин 
капитан российского корабля, попутных ветров? Ответствуйте!  
Разумеется, капитан пожелал попутных ветров.  
Тогда Нептун предложил на выбор: крещение водой или выкуп бочкой рома.  
– Как будет угодно, – прибавил он.  
– Разве Нептун пьет? – спросил, улыбаясь, капитан.  
Эта реплика не входила в программу представления. Актер на 
мгновение опешил и, забыв свое достоинство владыки морей, по–
матросски отвечал:  
– Точно так, вашескобродие! Выпивает по малости!  
Сделка состоялась к полному удовольствию и актеров и зрителей. И Нептун, снова входя в роль, произнес:  
– Жалую вас, славные российские люди, попутным ветром и 
благополучным плаванием. Быть по сему. Ура!  
Крик этот был подхвачен всей командой.  
И, вновь ударив трезубцем по палубе, Нептун сел на колесницу. Процессия отправилась на бак. Затем, при общем смехе, началось окачивание из брандспойта, после чего вынесена была ендова рома, и все матросы получили за счет капитана по чарке.  

9 

Вечером, когда спал томительный зной и далекая высь почерневшего бархатного неба зажглась мириадами ярких звезд, запел 
хор песенников. И песни, то заунывные, то веселые, разносились 
среди штилевшего океана, который лениво шевелился своей громадной зыбью, раскачивая клипер.  
Дня через два после перехода через экватор мы встретили 
юго–восточный пассат, поставили паруса, прошли южные тропики и спускались все ниже и ниже к югу, чтобы воспользоваться 
господствующим в южных широтах ветром и с этим «попутняком» подняться в Индийский океан.  
Пришлось сказать «прости» безмятежному плаванию в тропиках Атлантического океана, снять летнее платье и облачиться в 
сукно. Относительная близость южного полюса давала себя знать 
холодным резким ветром и изредка встречавшимися льдинами. 
Снова начались беспокойные вахты, снова приходилось быть 
всегда «начеку». Часто налетали грозные шквалы, ветер свежел 
до степени шторма, и громадные валы разбивались о бока нашего 
маленького клипера, рассыпаясь серебристой пылью своих седых 
верхушек.  
Наконец мы вошли в Индийский океан.  
Вступили мы в этот грозный океан ураганов, наводящий трепет на самых закаленных и поседевших в море моряков и поглощающий самое большое количество жертв, не без некоторой 
торжественности. Суеверные моряки–купцы, вступая в этот коварный океан, бросают, как говорят, золотые монеты для его 
умилостивления, а мы отслужили молебен.  
Изнывавший от безделья и большую часть времени спавший в 
своей маленькой душной каютке, отец Дамаскин, иеромонах с 
Коневского монастыря, облачился в епитрахиль и в палубе, перед 
образом, едва стоя на ногах вследствие изрядной качки, стремительно бросавшей клипер, бледный, с вспухшим от спанья лицом, 
торопливо молил создателя о благополучном плавании.  
В палубе плотной стеной стояли матросы, не бывшие на вахте, 
расставив врозь свои крепкие, цепкие ноги и балансируя на них. 
Распоряжение капитана о молебне, видимо, отвечало их душевной потребности. Лица их были сосредоточенны и серьезны. Засмоленные, жилистые и мозольные руки то и дело поднимались 
и, складываясь в персты, осеняли себя истовым крестным знамением.  

10