Формирование концептосферы восточнославянского этноса на ранних этапах становления государственности

ФОРМИРОВАНИЕ  КОНЦЕПТОСФЕРЫ
ВОСТОЧНОСЛАВЯНСКОГО  ЭТНОСА 
НА  РАННИХ  ЭТАПАХ

СТАНОВЛЕНИЯ  ГОСУДАРСТВЕННОСТИ 

Коллективная монография 

Москва 
Издательство «ФЛИНТА»  
2013 

УДК 811.161.1 
ББК  81.2Рус-03 
         Ф79 

Исследование выполнено в рамках государственного задания Министерства

образования и науки РФ высшим учебным заведениям на 2012 год в части  
проведения научно-исследовательских работ (направление «Общественные  
и гуманитарные науки», тема «Исследование процессов формирования  
концептосферы славянских этносов на основе взаимодействия исконных  
и заимствованных элементов в разные периоды становления  
государственности (по лексико-фразеологическим материалам  
древних славянских памятников)», № 01201254193). 

Р е ц е н з е н т ы :  
д-р филол. наук, проф. Магнитогорского государственного

университета С.А. Песина; 
д-р филол. наук, проф. Челябинского государственного 
педагогического университета Л.А. Глинкина 

         Формирование концептосферы восточнославянского  
Ф79 этноса на ранних этапах становления государственности                                  
[Электронный ресурс]: колл. монография / гл. ред. С.Г.Шулежкова; 
чл. редкол. Н.В. Меркулова, Л.Н. Мишина, А.А. Осипова. – М. : 
ФЛИНТА, 2013. – 204 с. 
ISBN 978-5-9765-1622-9 

Авторы коллективной монографии сосредоточили своё внимание на

тех фрагментах языковой картины мира средневековых славян, которые
отражают результат взаимодействия христианской культуры с языческой на
ранних стадиях развития государственности. В центре внимания учёных
оказались лексико-фразеологические поля «Праведность», «Время», «Жизнь
земная», «Брак», «Власть», «Древнерусское войско» «Рыболовство», 
«Странствие», «Досуг», а также метафорика, заимствованная славянами
из произведений Отцов Церкви.   
Монография адресована специалистам-филологам, студентам

гуманитарных факультетов, а также всем, кого интересует история
русского языка и русской культуры. 
УДК 811.161.1 
ББК  81.2Рус-03 

ISBN 978-5-9765-1622-9                
 © Издательство «ФЛИНТА», 2013                   
 © Коллектив авторов, 2013 

СОДЕРЖАНИЕ

От редактора  
 
 
 
 
 
 
 
 
4

Мишина Л.Н. Формирование концепта «Праведность» (по материалам древних славянских текстов) 
 
 
    7

Шулежкова С.Г. Приити въ миръ и доити сво~> врьстr 
(УСК, характеризующие жизнь человека, в славянских текстах X–XI вв.) 
 
 
     
 
 
     24

Меркулова Н.В. Языковые единицы, репрезентирующие представления средневекового славянина о времени (на материале 
«Изборника Святослава» 1073 г.) 
 
    
 
    43

Михин А.Н. Концепт «Власть земная» (по материалам Чудовской псалтыри XI в.)  
 
     
 
 
     63

Ходиченкова Д.А. Процессуальные языковые единицы, характеризующие действия древнерусских воинов (на материале памятников восточнославянской письменности XI–XIVвв.)     78

Жигулина Д.В. Лексико-фразеологическое поле «Брак» в древних славянских памятниках Х–ХI вв. (на материале Супрасльской рукописи и Зографского евангелия)    
 
     99

Осипова А.А. Зарождение концепта «Рыболовство» в древних 
славянских текстах 
                                            
 
   119

Иванова Е.В. Об истоках древнерусских хождений  
    131

Франчук О.В. Досуг средневекового славянина (по материалам 
древнерусских слов и поучений, направленных против остатков язычества)
149

Чурилина Л.Н. Заимствованная метафорика на начальном этапе 
формирования русской православной концептосферы 
  175

Литература 
 
 
 
 
 
 
  187

Источники 
 
 
 
 
 
 
  195

От редактора

Коллективная монография продолжает развивать идеи 
группы учёных Магнитогорского государственного университета, занимающихся проблемой формирования русской языковой картины мира. Организующим центром деятельности группы является Научно-исследовательская словарная лаборатория, 
где идёт работа над фразеологическим словарём старославянского языка. Созданные при Словарной лаборатории картотеки 
старославянских устойчивых словесных комплексов (УСК) и 
УСК восточнославянских (по территории создания) памятников X–XI вв. служат базой для наблюдений над процессами становления и развития общеславянской языковой картины мира.
Книга содержит десять разделов. В первом – «Формирование концепта “Праведность” (по материалам древних славянских текстов)» – характеризуются процессы становления 
данного концепта в сознании принявших христианство славян. 
Вербализаторы лексико-фразеологического поля данного концепта позволили установить, что он имел сложную структуру, 
соединившую как заимствованные, греческие по происхождению, так и собственно славянские элементы. Оказалось, что на 
ранних этапах развития общеславянского литературного языка 
представления о праведничестве совпадали с представлениями 
о мученичестве, на более поздних этапах они сменились представлениями о монашестве и затем – о мирской праведной жизни (включающей в том числе и специфические для восточного 
славянства представления о трезвости).
Затем следует блок разделов, посвящённых нерелигиозной 
составляющей концептосферы первых славянских письменных 
памятников. Открывается он анализом УСК, служащих вербализаторами концепта «Жизнь земная», – «Приити въ миръ и 
доити сво~» врьстr (УСК, характеризующие жизнь человека в 

славянских текстах X–XI вв.)». Выяснилось, что средневековые 
славяне, став христианами, начали по-новому, ориентируясь на 
новозаветные заповеди, оценивать смысл своего существования, 
и это повлекло за собой появление многочисленных УСК, отразивших противопоставление телесного и духовного, временного 
и вечного, мира земного и мира загробного, деяний законных и 
беззаконных. В разделе «Устойчивые словесные комплексы, репрезентирующие представления о времени средневекового славянина (на материале «Изборника Святослава 1073 г.)» автор 
пишет, что древние славяне при счёте времени ориентировались 
на природный цикл, поэтому лексико-фразеологические таксоны Изборника обладают в основном семантикой циклического 
времени. Однако в этом объёмном памятнике представлен и счёт 
времени по церковному календарю, т. е. в этой части концептосферы также наблюдается взаимодействие исконного и заимствованного. В разделе «Вербализация фрагмента концептосферы 
“Власть земная” (по материалам Чудовской псалтыри XI в.)» исследован новый виток в развитии представлений о земной власти 
у средневековых славян как власти неподсудной (Вся власть – от 
Бога!) и как осознание нераздельности власти княжеской и церковной. В разделе «Процессуальные языковые единицы, характеризующие действия древнерусских воинов (на материале памятников восточнославянской письменности XI–XIV вв.») рассматривается фрагмент поля вербализаторов концепта «Древнерусское войско», тесно связанного с полем вербализаторов концепта 
«Власть». Отличительной особенностью анализируемого фрагмента поля «Древнерусское войско» является полное отсутствие 
в нём заимствованных элементов. Лексико-фразеологическое 
поле «Брак», реконструированное по материалам Супрасльской 
рукописи и Зографского евангелия в особом разделе монографии, 
даёт представление о структуре славянской средневековой семьи, свидетельствует о появлении обряда венчания, о растущем 

влиянии церкви в регулировании семейных отношений. Особый 
интерес у читателя вызовет раздел «Зарождение концепта “Рыболовство” в древних славянских текстах», где рассматривается 
взаимодействие прямых и переносных значений у конституентов 
поля вербализаторов, представляющих этот значимый для современной русской культуры концепт. Автор раздела прослеживает, 
каким было его наполнение в библейских текстах (на материале 
историй о жизни Иисуса Христа и его апостолов-рыбаков) и как 
оно было воспринято в славянском языковом ареале. В особом 
разделе читатель может узнать об истоках древнерусского концепта «Хождение». Заключает блок разделов, посвящённых нерелигиозной составляющей концептосферы средневекового славянства, раздел «Досуг средневекового славянина (по материалам 
древнерусских слов и поучений, направленных против язычества 
в народе)», где через анализ языковых единиц восстанавливаются старинные способы проведения досуга у славян, осуждаемые 
христианством, и делается вывод о месте праздности и занятости 
в сознании древних русичей. 
Монографию завершает этюд, посвящённый заимствованной метафорике на начальном этапе формирования русской православной концептосферы.
Содержание книги свидетельствует о том, что религиозная 
составляющая концептосферы средневековых славян подверглась кардинальному изменению после принятия христианства, 
в то время как фрагменты концептосферы, характеризующие быт 
средневековых славян, их семейные отношения, трудовую деятельность, досуг, взаимоотношения между людьми разных сословий, формы управления подданными, военные столкновения 
и прочие сферы земной жизни, оставались по преимуществу в 
рамках традиций, сложившихся в дохристианский период. 
С.Г. Шулежкова

ФОРМИРОВАНИЕ КОНЦЕПТА «ПРАВЕДНОСТЬ»
(по материалам древних славянских текстов)

Понятие праведности, наряду с понятием греховности, – 
одно из центральных в менталитете христиан. Праведная 
жизнь, согласно евангельскому учению, является условием достижения вечной жизни и вхождения после смерти в Царствие 
Небесное: «Ибо, говорю вам, если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете 
в Царство Небесное» (Мф 5: 20). Наполняемость этого понятия 
на разных этапах формирования христианства и его распространения, в том числе и в славянских странах, была различной. 
Ко времени принятия христианства славянскими народами оно 
было в достаточной мере разработано в византийском богословии и, скорее всего, было заимствовано уже в более или менее 
цельном, полном виде. Однако первые памятники славянской 
письменности (хотя бы в силу своей малочисленности) отражают только определённые фрагменты концепта «Праведность» 
во время становления славянской государственности и принятия христианства.
Отвлечённое 
имя 
существительное 
праведность 
в 
старославянском 
языке 
отсутствовало 
(точнее, 
оно 
не 
зафиксировано ни в одном из известных в настоящее время 
памятников старославянской письменности). Но в первых 
славянских рукописях в изобилии встречаются однокоренные с 
ним слова, обозначающие праведность как признак конкретного 
лица: правьдивrи – ‘в знач. сущ. праведник, праведный человек’ 
[Цейтлин 1994: 496]; правьдьникъ – ‘праведник’ [Цейтлин 
1994: 497]; правьдьничь – ‘праведника’ [Там же]; правьдьнъ – 
‘праведный’ [Там же]; правьдьнrи – ‘в знач. сущ. праведник, 
праведный человек’ [Там же]. Данные имена существительные 
и образованное от них притяжательное прилагательное имеют 

очевидную генетическую связь со словом правьда. На это 
указывает и М. Фасмер: «Правда <…> От *pravъ <…> Отсюда 
произведены праведный, др.-русск., ст.-слав. правьдьнъ <…> 
праведный 
<…> 
праведник 
<…> 
др.-русск., 
ст.-слав. 
правьдьникъ» [Фасмер, т. 3, 1996: 352]. Лексема правьда 
значила в старославянском (и позже в древнерусском) языке не 
только ‘истина, правда’ (это было только третье значение слова), 
но и ‘справедливость’ и ‘установление, принцип’ [Цейтлин 
1994: 496]; ‘повелhнiе, заповhдь’, ‘сводъ правилъ, законы’ 
[Срезневский, т. 2, 1895: 1357]. Следовательно, правда для 
представителя средневекового славянства была определённым 
сводом правил, поступать согласно которым значило поступать 
по справедливости. Об этом же свидетельствует и значение 
слова правьдьникъ, данное в Словаре древнеболгарского 
языка: «Праведник; човек, който строго спазва установите 
правила, закони [цръковни предписания]» [СБР, т. 2, 2009: 348]. 
Выявление набора данных правил и подразумевает определение 
содержания концепта «Праведность», вербализованного в 
первых памятниках славянской письменности.
Безусловно, свод правил, необходимый для соблюдения с 
точки зрения христиан, зафиксирован прежде всего в заповедях, 
данных Моисею. Эти заповеди, закреплённые в евангелиях, 
нашли отражение в картине мира древних славян в виде 
устойчивых формул: не оубиваi • ни прhлюбr створи • не 
кради ни лъж< послоушаi (Мф 19: 18) Сав 26-27; не прhлюбr 
дhi • не оубиi • не оукради • не лъже съвhдhтельствоуи (Мк 
10: 19) Зогр 65; не прhлюбr дhi • не оубиi • не оукради • не 
лъж# съвhдhтельствоуи • не обиди• чти от(ь)ца твоего 
и м(а)т(е)рь (Мк 10: 19) Мар 155. Данные установления 
должны были выполняться неукоснительно, однако они были 
слишком общими, в то время как повседневная жизнь сталкивает 
с большим количеством моральных (и не только) проблем. 

Таким образом, составляющих праведности должно было быть 
больше – такое количество, которое позволило бы разрешать не 
только общие, но и частные вопросы справедливой жизни.
Помимо законов, данных Иеговой, средневековые славяне 
ориентировались и на те, которые были озвучены Иисусом 
Христом в Нагорной проповеди: не с@дите • да не с@д#тъ 
вамъ • i не ос@ждаiте да не ос@д#тъ васъ • отъпоустите 
i отъпоуст#тъ вr • даiте i дастъ с# вамъ <…> то\/ бо 
мhро\ е\же мhрите вьзмhритъ с# вамъ (Лк 6: 37-28) Зогр 
92, Мар 218. Однако, как и ветхозаветные заповеди, эти правила 
были слишком общими, не дающими образцов подобающего 
поведения христиан в каждый день их жизни. Поэтому 
верующие нуждались в конкретных образцах праведной жизни, 
которым они могли бы следовать.
Образцом праведности в сознании всех христиан являлся 
в первую очередь Иисус Христос. Об этом свидетельствуют 
его наименования в евангелиях – правьдьникъ, правьдьнъ, 
правьдьнrи: неповиннъ есмь • отъ кръве сего правьдьника 
(Мф 27: 24) Зогр 43; Син евх 49б: 6; праведънааго Ас 215, 
правьдьнаго Сав; пом#ни пилаm/ь оубоhвъш\\ с# • 
праведьника и(соу)са Син евх 49б: 2-3. Но его божественная 
природа не позволяла служить единственным ориентиром для 
христиан, которые оставались обычными людьми. Поэтому 
средневековое религиозное сознание постепенно выработало 
иные, более близкие человеку идеалы праведной жизни.
Первоначально в качестве такого идеала выступало мученичество. По словам В.В. Акимова, «сегодня невозможно представить себе историю христианской Церкви без таких явлений, 
как мученичество и монашество». Тема гонений христиан является одной из центральных тем первой «Церковной истории», написанной Евсевием, епископом Кесарии Палестинской 
[Акимов http]. Подобное отношение к мученичеству объясня

ется историей возникновения и распространения христианства. 
Первообразом мученика является Иисус Христос, который засвидетельствовал истинность провозглашаемой им веры собственной кровью, одиннадцать из двенадцати апостолов (кроме 
Иоанна Богослова) закончили свои жизни, приняв мученическую смерть за распространяемую ими веру. В ранний период 
существования христианства, когда последователи новой религии сталкивались с враждебностью Римской империи, именно 
мученичество более всего способствовало распространению 
новой религии: оно выступало как сильнейшее свидетельство 
веры, силы и славы настоящего Бога. По словам одного из раннехристианских теологов Тертуллиана, кровь христиан была 
тем семенем, из которого произрастала вера [Живов http]. Почитание мучеников в качестве божественных избранников стало одним из центральных элементов религиозности в период 
поздней античности и средневековья [Парамонова 2003: 331]. 
В IV–V вв. н. э. поминовение мучеников было канонизировано 
официальной церковью, а дни их памяти были объединены в годовой цикл, зафиксированный в мартирологах, и вошли в круг 
годичных церковных богослужений [Живов http].
Концепция мученичества была воспринята средневековым 
религиозным сознанием. Средневековое общество унаследовало почитание раннехристианских, а также породило своих мучеников, что привело к появлению как в церковном учении, так 
и в массовом сознании новых моделей мученичества как формы религиозной избранности. Наконец, теология мученичества 
оказала существенное воздействие на развитие представлений 
о религиозном подвижничестве и образцовом благочестии [Парамонова 2003: 334].
Позже, когда христианство из преследуемой превратилось 
в официальную религию, идеал мученичества сменился идеалом монашества. В первой «Церковной истории» Евсевий го

ворит о христианском подвижничестве, которое, хотя и имеет 
своих ярких представителей, все же является в идеале общехристианской нормой жизни. «Христианин, познав Христа и Его 
учение, отличается благоразумием, справедливостью, терпением в жизни, добродетелью, мужеством в благочестии и исповедании единого Бога Вседержителя» [Цит. по: Акимов http]. В 
труде Евсевия встречаются портреты различных христиан, которым свойственны черты, у позднейших историков присущие 
главным образом представителям монашества: пророчества, 
добровольный отказ от имущества, чудотворения.
Первый из продолжателей Евсевия, Сократ Схоластик, в 
своей «Церковной истории» о монашестве говорил очень мало. 
Но уже сочинение Ермия Созомена Саламанского, автора следующей, во многом заимствованной у Сократа «Церковной истории», обладает особым монашеским колоритом. По мнению 
А. Гарнака, Созомен писал свою историю для палестинских 
монахов, под влиянием которых он получил первоначальное 
воспитание [Цит. по: Акимов http]. Черты, которыми наделяет 
монашество Созомен, в целом не выходят за рамки общих христианских требований: «Монашеское любомудрие есть самое 
полезное дело, нисшедшее от Бога к людям <…> Обижаемое, 
оно не ослабевает, терпящее зло – не мстит, угнетаемое болезнью или недостатком необходимого – не падает духом, но тем 
более хвалится, что целую жизнь, подвизаясь в терпении и кротости, становится сколь возможно для человеческой природы 
ближе к Богу (Церк. Ист. 1,12)» [Там же].
Третьим продолжателем Евсевия был блаженный Феодорит, епископ Кирский. Согласно ему, подвижники обладают 
особыми духовными дарованиями: пророчествами, чудодействами [Там же]. Подвижники у блаженного Феодорита – это 
не просто аскеты-отшельники. Напротив, подходящим временем для уединения они считают мирную для Церкви эпоху, а в