Книжная полка Сохранить
Размер шрифта:
А
А
А
|  Шрифт:
Arial
Times
|  Интервал:
Стандартный
Средний
Большой
|  Цвет сайта:
Ц
Ц
Ц
Ц
Ц

Дорогие уроки

Бесплатно
Основная коллекция
Артикул: 627665.01.99
Чехов, А.П. Дорогие уроки [Электронный ресурс] / А.П. Чехов. - Москва : Инфра-М, 2015. - 7 с. - Текст : электронный. - URL: https://znanium.com/catalog/product/517911 (дата обращения: 29.03.2024)
Фрагмент текстового слоя документа размещен для индексирующих роботов. Для полноценной работы с документом, пожалуйста, перейдите в ридер.
А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ДОРОГИЕ УРОКИ 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

ДОРОГИЕ УРОКИ 

Для человека образованного незнание языков составляет 
большое неудобство. Воротов сильно почувствовал это, когда, 
выйдя из университета со степенью кандидата, занялся маленькой научной работкой. 
– Это ужасно! – говорил он, задыхаясь (несмотря на свои 26 
лет, он пухл, тяжел и страдает одышкой). – Это ужасно! Без языков я, как птица без крыльев. Просто хоть работу бросай. 
И он решил во чтобы то ни стало побороть свою врожденную 
лень и изучить французский и немецкий языки, и стал искать 
учителей. 
В один зимний полдень, когда Воротов сидел у себя в кабинете и работал, лакей доложил, что его спрашивает какая–то барышня. 
– Проси, – сказал Воротов. 
И в кабинет вошла молодая, по последней моде, изысканно 
одетая барышня. Она отрекомендовалась учительницей французского языка Алисой Осиповной Анкет и сказала, что ее прислал к 
Воротову один из его друзей. 
– Очень приятно! Садитесь! – сказал Воротов, задыхаясь и 
прикрывая ладонью воротник своей ночной сорочки. (Чтобы легче дышалось, он всегда работает в ночной сорочке.) – Вас прислал ко мне Петр Сергеич? Да, да... я просил его... Очень рад! 
Договариваясь с m–lle Анкет, он застенчиво и с любопытством 
поглядывал на нее. Это была настоящая, очень изящная француженка, еще очень молодая. По лицу, бледному и томному, по коротким кудрявым волосам и неестественно тонкой талии ей можно было дать не больше 18 лет; взглянув же на ее широкие, хорошо развитые плечи, на красивую спину и строгие глаза, Воротов подумал, что ей, наверное, не меньше 23 лет, быть может, 
даже все 25; но потом опять стало казаться, что ей только 18. Выражение лица у нее было холодное, деловое, как у человека, который пришел говорить о деньгах. Она ни разу не улыбнулась, не 
нахмурилась, и только раз на ее лице мелькнуло недоумение, когда она узнала, что ее пригласили учить не детей, а взрослого, 
толстого человека. 
– Итак, Алиса Осиповна, – говорил ей Воротов, – мы будем 
заниматься ежедневно от семи до восьми вечера. Что же касается 

2 

вашего желания – получать по рублю за урок, то я ничего не 
имею возразить против. По рублю – так по рублю... 
И он еще спросил у нее, не хочет ли она чаю или кофе, хороша 
ли на дворе погода, и, добродушно улыбаясь, поглаживая ладонью сукно на столе, дружелюбно осведомился, кто она, где кончила курс и чем живет. 
Алиса Осиповна с холодным, деловым выражением ответила 
ему, что она кончила курс в частном пансионе и имеет права домашней учительницы, что отец ее недавно умер от скарлатины, 
мать жива и делает цветы, что она, m–lle Анкет, до обеда занимается в частном пансионе, а после обеда, до самого вечера, ходит 
по хорошим домам и дает уроки. 
Она ушла, оставив после себя легкий, очень нежный запах 
женского платья. Воротов долго потом не работал, а, сидя у стола, поглаживал ладонями зеленое сукно и размышлял. 
«Очень приятно видеть девушек, зарабатывающих себе кусок 
хлеба, – думал он. – С другой же стороны, очень неприятно видеть, что нужда не щадит даже таких изящных и хорошеньких 
девиц, как эта Алиса Осиповна, и ей также приходится вести 
борьбу за существование. Беда!..» 
Он, никогда не видавший добродетельных француженок, подумал также, что эта изящно одетая Алиса Осиповна, с хорошо 
развитыми плечами и с преувеличенно тонкой талией, по всей 
вероятности, кроме уроков, занимается еще чем–нибудь. 
На другой день вечером, когда часы показывали без пяти минут семь, пришла Алиса Осиповна, розовая от холода; она раскрыла Margot, которого принесла с собой, и начала без всяких 
предисловий: 
– Французская грамматика имеет 26 букв. Первая буква называется А, вторая В... 
– Виноват, – перебил ее Воротов, улыбаясь. – Я должен предупредить вас, мадмуазель, что лично для меня вам придется несколько изменить ваш метод. Дело в том, что я хорошо знаю русский, латинский и греческий языки... изучал сравнительное языковедение, и, мне кажется, мы можем, минуя Margot, прямо приступить к чтению какого–нибудь автора. 
И он объяснил француженке, как взрослые люди изучают языки. 
– Один мой знакомый, – сказал он, – желая изучить новые 
языки, положил перед собой французское, немецкое и латинское 

3 

евангелия, читал их параллельно, причем кропотливо разбирал 
каждое слово, и что ж? Он достиг своей цели меньше чем в один 
год. Сделаем и мы так. Возьмем какого–нибудь автора и будем 
читать. 
Француженка с недоумением посмотрела на него. По–
видимому, предложение Воротова показалось ей очень наивным 
и вздорным. Если бы это странное предложение было сделано 
малолетним, то, наверное, она рассердилась бы и крикнула, но 
так как тут был человек взрослый и очень толстый, на которого 
нельзя было кричать, то она только пожала плечами едва заметно 
и сказала: 
– Как хотите. 
Воротов порылся у себя в книжном шкапу и достал оттуда истрепанную французскую книгу. 
– Это годится? – спросил он. 
– Всё равно. 
– В таком случае давайте начинать. Господи благослови. Начнем с заглавия... Memoires. 
– Воспоминания... – перевела m–lle Анкет. 
– Воспоминания... – повторил Воротов. 
Добродушно улыбаясь и тяжело дыша, он четверть часа провозился со словом memoires и столько же со словом de, и это 
утомило Алису Осиповну. Она отвечала на вопросы вяло, путалась и, по–видимому, плохо понимала своего ученика и не старалась понять. Воротов предлагал ей вопросы, а сам между тем поглядывал на ее белокурую голову и думал: 
«Ее волосы кудрявы не от природы, она завивается. Удивительно. Работает с утра до ночи и успевает еще завиваться». 
Ровно в восемь часов она поднялась и, сказав сухое, холодное 
«au revoir, monsieur», пошла из кабинета; и после нее остался всё 
тот же нежный, тонкий, волнующий запах. Ученик опять долго 
ничего не делал, сидел у стола и думал. 
В следующие за тем дни он убедился, что его учительница барышня милая, серьезная и аккуратная, но что она очень необразованна и учить взрослых не умеет; и он решил не тратить попусту 
времени, расстаться с ней и пригласить другого учителя. Когда 
она пришла в седьмой раз, он достал из кармана конверт с семью 
рублями и, держа его в руках, очень сконфузился и начал так: 
– Извините, Алиса Осиповна, но я должен вам сказать... поставлен в тяжелую необходимость... 

4 

Взглянув на конверт, француженка догадалась, в чем дело, и в 
первый раз за всё время уроков ее лицо дрогнуло и холодное, деловое выражение исчезло. Она слегка зарумянилась и, опустив 
глаза, стала нервно перебирать пальцами свою тонкую золотую 
цепочку. И Воротов, глядя на ее смущение, понял, как для нее 
дорог был рубль и как ей тяжело было бы лишиться этого заработка. 
– Я должен вам сказать... – пробормотал он, смущаясь еще 
больше, и в груди у него что–то екнуло; он торопливо сунул конверт в карман и продолжал: – Извините, я... я оставлю вас на десять минут... 
И делая вид, что он вовсе не хотел отказывать ей, а только 
просил позволения оставить ее ненадолго, он вышел в другую 
комнату и высидел там десять минут. И потом вернулся еще более смущенный; он сообразил, что этот его уход на короткое время она может объяснить как–нибудь по–своему, и ему было неловко. 
Уроки начались опять. 
Воротов занимался уж без всякой охоты. Зная, что из занятий 
не выйдет никакого толку, он дал француженке полную волю, уж 
ни о чем не спрашивал ее и не перебивал. Она переводила как хотела, по десяти страниц в один урок, а он не слушал, тяжело дышал и от нечего делать рассматривал то кудрявую головку, то 
шею, то нежные белые руки, вдыхал запах ее платья... 
Он ловил себя на нехороших мыслях, и ему становилось 
стыдно, или же он умилялся и тогда чувствовал огорчение и досаду оттого, что она держала себя с ним так холодно, деловито, 
как с учеником, не улыбаясь и точно боясь, как бы он не прикоснулся к ней нечаянно. Он всё думал: как бы так внушить 
ей доверие, познакомиться с нею покороче, потом помочь ей, 
дать ей понять, как дурно она преподает, бедняжка. 
Алиса Осиповна явилась однажды на урок в нарядном розовом 
платье, с маленьким декольте, и от нее шел такой аромат, что казалось, будто она окутана облаком, будто стоит только дунуть на 
нее, как она полетит или рассеется, как дым. Она извинилась и 
сказала, что может заниматься только полчаса, так как с урока 
пойдет прямо на бал. 
Он смотрел на ее шею и на спину, оголенную около шеи, и, 
казалось ему, понимал, отчего это француженки пользуются репутацией легкомысленных и легко падающих созданий; он тонул 

5 

в этом облаке ароматов, красоты, наготы, а она, не зная его мыслей и, вероятно, нисколько не интересуясь ими, быстро перелистывала страницы и переводила на всех парах: 
– Он ходил на улице и встречал господина своего знакомого и 
сказал: «Куда вы устремляетесь, видя ваше лицо такое бледное, 
это делает мне больно». 
Memoires давно уже были кончены, и теперь Алиса переводила какую–то другую книгу. Раз она пришла на урок часом раньше, извиняясь тем, что в семь часов ей нужно ехать в Малый театр. Проводив ее после урока, Воротов оделся и тоже поехал в театр. Он поехал, как казалось ему, только затем, чтобы отдохнуть, 
развлечься, а об Алисе у него не было и мыслей. Он не мог допустить, чтобы человек серьезный, готовящийся к ученой карьере, тяжелый на подъем, бросил дело и поехал в театр только затем, чтобы встретиться там с малознакомой, не умной, малоинтеллигентной девушкой... 
Но почему–то в антрактах у него билось сердце, он, сам того 
не замечая, как мальчик бегал по фойе и по коридорам, нетерпеливо отыскивая кого–то; и ему становилось скучно, когда антракт 
кончался; а когда он увидел знакомое розовое платье и красивые 
плечи под тюлем, сердце его сжалось, точно от предчувствия счастья, он радостно улыбнулся и первый раз в жизни испытал ревнивое чувство. 
Алиса шла с какими–то двумя некрасивыми студентами и с 
офицером. Она хохотала, громко говорила, видимо, кокетничала; 
такою никогда не видел ее Воротов. Очевидно, она была счастлива, довольна, искренна, тепла. Отчего? Почему? Оттого, быть 
может, что эти люди были близки ей, из того же круга, что и 
она... И Воротов почувствовал страшную пропасть между собой и 
этим кругом. Он поклонился своей учительнице, но та холодно 
кивнула ему и быстро прошла мимо; ей, по–видимому, не хотелось, чтобы ее кавалеры знали, что у нее есть ученики и что она 
от нужды дает уроки. 
После встречи в театре Воротов понял, что он влюблен... Во 
время следующих уроков, пожирая глазами свою изящную учительницу, он уже не боролся с собою, а давал полный ход своим 
чистым и нечистым мыслям. Лицо Алисы Осиповны не переставало быть холодным, ровно в восемь часов каждого вечера она 
спокойно говорила «au revoir, monsieur», и он чувствовал, что она 

6 

равнодушна к нему и будет равнодушной и – положение его безнадежно. 
Иногда среди урока он начинал мечтать, надеяться, строить 
планы, сочинял мысленно любовное объяснение, вспоминал, что 
француженки легкомысленны и податливы, но достаточно ему 
было взглянуть на лицо учительницы, чтобы мысли его мгновенно потухли, как потухает свеча, когда на даче во время ветра выносишь ее на террасу. Раз, он, опьянев, забывшись, как в бреду, 
не выдержал и, загораживая ей дорогу, когда она выходила после 
урока из кабинета в переднюю, задыхаясь и заикаясь, стал объясняться в любви: 
– Вы мне дороги! Я... я люблю вас! Позвольте мне говорить! 
А Алиса побледнела – вероятно от страха, соображая, что после этого объяснения ей уж нельзя будет ходить сюда и получать 
рубль за урок; она сделала испуганные глаза и громко зашептала: 
– Ах, это нельзя! Не говорите, прошу вас! Нельзя! 
И потом Воротов не спал всю ночь, мучился от стыда, бранил 
себя, напряженно думал. Ему казалось, что своим объяснением 
он оскорбил девушку, что она уже больше не придет к нему. 
Он решил узнать утром в адресном столе ее адрес и написать 
ей извинительное письмо. Но Алиса пришла и без письма. Первую минуту она чувствовала себя неловко, но потом раскрыла 
книгу и стала переводить быстро и бойко, как всегда: 
– О, молодой господин, не разрывайте эти цветы в моем саду, 
которые я хочу давать своей больной дочери... 
Ходит она до сегодня. Переведены уже четыре книги, а Воротов не знает ничего, кроме слова «memoires», и когда его спрашивают об его научной работке, то он машет рукой и, не ответив 
на вопрос, заводит речь о погоде.