Ф.М. Достоевский 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ЕЛКА И СВАДЬБА 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2015 

1 

ЕЛКА И СВАДЬБА 

Из записок неизвестного 

 
На днях я видел свадьбу... но нет! Лучше я вам расскажу про 
елку. Свадьба хороша; она мне очень понравилась, но другое 
происшествие лучше. Не знаю, каким образом, смотря на эту 
свадьбу, я вспомнил про эту елку. Это вот как случилось. Ровно 
лет пять назад, накануне Нового года, меня пригласили на дет-
ский бал. Лицо приглашавшее было одно известное деловое лицо, 
со связями, с знакомством, с интригами, так что можно было по-
думать, что детский бал этот был предлогом для родителей сой-
тись в кучу и потолковать об иных интересных материях невин-
ным, случайным, нечаянным образом. Я был человек посторон-
ний; материй у меня не было никаких, и потому я провел вечер 
довольно независимо. Тут был и еще один господин, у которого, 
кажется, не было ни роду, ни племени, но который, подобно мне, 
попал на семейное счастье... Он прежде всех бросился мне на 
глаза. Это был высокий, худощавый мужчина, весьма серьезный, 
весьма прилично одетый. Но видно было, что ему вовсе не до ра-
достей и семейного счастья; когда он отходил куда–нибудь в 
угол, то сейчас же переставал улыбаться и хмурил свои густые 
черные брови. Знакомых, кроме хозяина, на всем бале у него не 
было ни единой души. Видно было, что ему страх скучно, но что 
он выдерживал храбро, до конца, роль совершенно развлеченного 
и счастливого человека. Я после узнал, что это один господин из 
провинции, у которого было какое–то решительное, головолом-
ное дело в столице, который привез нашему хозяину рекоменда-
тельное письмо, которому хозяин наш покровительствовал вовсе 
не con amore и которого пригласил из учтивости на свой детский 
бал. В карты не играли, сигары ему не предложили, в разговоры с 
ним никто не пускался, может быть издали узнав птицу по перь-
ям, и потому мой господин принужден был, чтоб только куда–
нибудь девать руки, весь вечер гладить свои бакенбарды. Бакен-
барды были действительно весьма хороши. Но он гладил их до 
того усердно, что, глядя на него, решительно можно было поду-
мать, что сперва произведены на свет одни бакенбарды, а потом 
уж приставлен к ним господин, чтобы их гладить. 

2 

Кроме этой фигуры, таким образом принимавшей участие в 
семейном счастии хозяина, у которого было пятеро сытеньких 
мальчиков, понравился мне еще один господин. Но этот уже был 
совершенно другого свойства. Это было лицо. Звали его Юлиан 
Мастакович. С первого взгляда можно было видеть, что он был 
гостем почетным и находился в таких же отношениях к хозяину, 
в каких хозяин к господину, гладившему свои бакенбарды. Хозя-
ин и хозяйка говорили ему бездну любезностей, ухаживали, пои-
ли его, лелеяли, подводили к нему для рекомендации своих гос-
тей, а его самого ни к кому не подводили. Я заметил, что у хозяи-
на заискрилась слеза на глазах, когда Юлиан Мастакович отнесся 
по вечеру, что он редко проводит таким приятным образом вре-
мя. Мне как–то стало страшно в присутствии такого лица, и по-
тому, полюбовавшись на детей, я ушел в маленькую гостиную, 
которая была совершенно пуста, и засел в цветочную беседку хо-
зяйки, занимавшую почти половину всей комнаты. 
Дети все были до невероятности милы и решительно не хотели 
походить на больших,несмотря на все увещания гувернанток и 
маменек. Они разобрали всю елку вмиг, до последней конфетки, 
и успели уже переломать половину игрушек, прежде чем узнали, 
кому какая назначена. Особенно хорош был один мальчик, чер-
ноглазый, в кудряшках, который все хотел меня застрелить из 
своего деревянного ружья. Но всех более обратила на себя вни-
мание его сестра, девочка лет одиннадцати, прелестная, как 
амурчик, тихонькая, задумчивая, бледная, с большими задумчи-
выми глазами навыкате. Ее как–то обидели дети, и потому она 
ушла в ту самую гостиную, где сидел я, и занялась в уголку – с 
своей куклой. Гости с уважением указывали на одного богатого 
откупщика, ее родителя, и кое–кто замечал шепотом, что за ней 
уже отложено на приданое триста тысяч рублей. Я оборотился 
взглянуть на любопытствующих о таком обстоятельстве, и взгляд 
мой упал на Юлиана Мастаковича, который, закинув руки за 
спину и наклонив немножечко голову набок, как–то чрезвычайно 
внимательно прислушивался к празднословию этих господ. По-
том я не мог не подивиться мудрости хозяев при раздаче детских 
подарков. Девочка, уже имевшая триста тысяч рублей приданого, 
получила богатейшую куклу. Потом следовали подарки понижа-
ясь, смотря по понижению рангов родителей всех этих счастли-
вых детей. Наконец, последний ребенок, мальчик лет десяти, ху-
денький, маленький, весноватенький, рыженький, получил толь-

3 

ко одну книжку повестей, толковавших о величии природы, о 
слезах умиления и прочее, без картинок и даже без виньетки. 
Он был сын гувернантки хозяйских детей, одной бедной вдо-
вы, мальчик крайне забитый и запуганный. Одет он был в кур-
точку из убогой нанки. Получив свою книжку, он долгое время 
ходил около других игрушек; ему ужасно хотелось поиграть с 
другими детьми, но он не смел; видно было, что он уже чувство-
вал и понимал свое положение. Я очень люблю наблюдать за 
детьми. Чрезвычайно любопытно в них первое, самостоятельное 
проявление в жизни. Я заметил, что рыженький мальчик до того 
соблазнился богатыми игрушками других детей, особенно теат-
ром, в котором ему непременно хотелось взять на себя какую–то 
роль, что решился поподличать. Он улыбался и заигрывал с дру-
гими детьми, он отдал свое яблоко одному одутловатому маль-
чишке, у которого навязан был полный платок гостинцев, и даже 
решился повозить одного на себе, чтоб только не отогнали его от 
театра. Но чрез минуту какой–то озорник препорядочно поколо-
тил его. Ребенок не посмел заплакать. Тут явилась гувернантка, 
его маменька, и велела ему не мешать играть другим детям. Ребе-
нок вошел в ту же гостиную, где была девочка. Она пустила его к 
себе, и оба весьма усердно принялись наряжать богатую куклу. 
Я сидел уже с полчаса в плющовой беседке и почти задремал, 
прислушиваясь к маленькому говору рыженького мальчика и 
красавицы с тремястами тысяч приданого, хлопотавших о кукле, 
как вдруг в комнату вошел Юлиан Мастакович. Он воспользо-
вался скандалёзною сценою ссоры детей и вышел потихоньку из 
залы. Я заметил, что он с минуту назад весьма горячо говорил с 
папенькой будущей богатой невесты, с которым только что по-
знакомился, о преимуществе какой–то службы перед другою. Те-
перь он стоял в раздумье и как будто что–то рассчитывал по 
пальцам. 
– Триста... триста, – шептал он. – Одиннадцать... двенадцать... 
тринадцать и так далее. Шестнадцать – пять лет! Положим, по 
четыре на сто – 12, пять раз = 60, да на эти 60... ну, положим, все-
го будет через пять лет – четыреста. Да! вот... Да не по четыре со 
ста же держит, мошенник! Может, восемь аль десять со ста берет. 
Ну, пятьсот, положим, пятьсот тысяч, по крайней мере, это на-
верное; ну, излишек на тряпки, гм... 
Он кончил раздумье, высморкался и хотел уже выйти из ком-
наты, как вдруг взглянул на девочку и остановился. Он меня не 

4 

видал за горшками с зеленью. Мне казалось, что он был крайне 
взволнован. Или расчет подействовал на него, или что–нибудь 
другое, но он потирал себе руки и не мог постоять на месте. Это 
волнение увеличилось до nec plus ultra, когда он остановился и 
бросил другой, решительный взгляд на будущую невесту. Он бы-
ло двинулся вперед, но сначала огляделся кругом. Потом, на цы-
почках, как будто чувствуя себя виноватым, стал подходить к ре-
бенку. Он подошел с улыбочкой, нагнулся и поцеловал ее в голо-
ву. Та, не ожидая нападения, вскрикнула от испуга. 
– А что вы тут делаете, милое дитя? – спросил он шепотом, 
оглядываясь и трепля девочку по щеке. 
– Играем... 
– А? с ним? – Юлиан Мастакович покосился на мальчика. 
– А ты бы, душенька, пошел в залу, – сказал он ему. 
Мальчик молчал и глядел на него во все глаза. Юлиан Маста-
кович опять осмотрелся кругом и опять нагнулся к девочке. 
– А что это у вас, куколка, милое дитя? – спросил он. 
– Куколка, – отвечала девочка, морщась и немножко робея. 
– Куколка... А знаете ли вы, милое дитя, из чего ваша куколка 
сделана? 
– Не знаю... – отвечала девочка шепотом и совершенно поту-
пив голову. 
– А из тряпочек, душенька. Ты бы пошел, мальчик, в залу, к 
своим сверстникам, – сказал Юлиан Мастакович, строго посмот-
рев на ребенка. Девочка и мальчик поморщились и схватились 
друг за друга. Им не хотелось разлучаться. 
– А знаете ли вы, почему подарили вам эту куколку? – спросил 
Юлиан Мастакович, понижая все более и более голос. 
– Не знаю. 
– А оттого, что вы были милое и благонравное дитя всю неде-
лю. 
Тут Юлиан Мастакович, взволнованный донельзя осмотрелся 
кругом и, понижая все более и более голос, спросил наконец не-
слышным, почти совсем замирающим от волнения и нетерпения 
голосом: 
– А будете ли вы любить меня, милая девочка, когда я приеду 
в гости к вашим родителям? 
Сказав это, Юлиан Мастакович хотел еще один раз поцеловать 
милую девочку, но рыженький мальчик, видя, что она совсем хо-

5 

чет заплакать, схватил ее за руки и захныкал от полнейшего со-
чувствия к ней. Юлиан Мастакович рассердился не в шутку. 
– Пошел, пошел отсюда, пошел! – говорил он мальчишке. – 
Пошел в залу! пошел туда, к своим сверстникам! 
– Нет, не нужно, не нужно! подите вы прочь, – сказала девоч-
ка, – оставьте его, оставьте его! – говорила она, почти совсем за-
плакав. 
Кто–то зашумел в дверях, Юлиан Мастакович тотчас же при-
поднял свой величественный корпус и испугался. Но рыженький 
мальчик испугался еще более Юлиана Мастаковича, бросил де-
вочку и тихонько, опираясь о стенку, прошел из гостиной в сто-
ловую. Чтоб не подать подозрений, Юлиан Мастакович пошел 
также в столовую. Он был красен как рак и, взглянув в зеркало, 
как будто сконфузился себя самого. Ему, может быть, стало до-
садно за горячку свою и свое нетерпение. Может быть, его так 
поразил вначале расчет по пальцам, так соблазнил и вдохновил, 
что он, несмотря на всю солидность и важность, решился посту-
пить как мальчишка и прямо абордировать свой предмет, несмот-
ря на то что предмет мог быть настоящим предметом по крайней 
мере пять лет спустя. Я вышел за почтенным господином в сто-
ловую и увидел странное зрелище. Юлиан Мастакович, весь по-
краснев от досады и злости, пугал рыжего мальчика, который, 
уходя от него все дальше и дальше, не знал – куда забежать от 
страха. 
– Пошел, что здесь делаешь, пошел, негодник, пошел! Ты 
здесь фрукты таскаешь, а? Ты здесь фрукты таскаешь? Пошел, 
негодник, пошел, сопливый, пошел, пошел к своим сверстникам! 
Перепуганный мальчик, решившись на отчаянное средство, 
попробовал было залезть под стол. Тогда его гонитель, разгоря-
ченный донельзя, вынул свой длинный батистовый платок и на-
чал им выхлестывать из–под стола ребенка, присмиревшего до 
последней степени. Нужно заметить, что Юлиан Мастакович был 
немножко толстенек. Это был человек сытенький, румяненький, 
плотненький, с брюшком, с жирными ляжками, словом, что на-
зывается, крепняк, кругленький, как орешек. Он вспотел, пыхтел 
и краснел ужасно. Наконец он почти остервенился, так велико 
было в нем чувство негодования и, может быть (кто знает?), рев-
ности. Я захохотал во все горло. Юлиан Мастакович оборотился 
и, несмотря на все значение свое, сконфузился в прах. В это вре-
мя из противоположной двери вошел хозяин. Мальчик вылез из–

6 

под стола и обтирал свои колени и локти. Юлиан Мастакович по-
спешил поднесть к носу платок, который держал, за один кончик, 
в руках. 
Хозяин немножко с недоумением посмотрел на троих нас но, 
как человек, знающий жизнь и смотрящий на нее с точки серьез-
ной, тотчас же воспользовался тем, что поймал наедине своего 
гостя. 
– Вот–с тот мальчик–с, – сказал он, указав на рыженького, – о 
котором я имел честь просить... 
– А? – отвечал Юлиан Мастакович, еще не совсем оправив-
шись. 
– Сын гувернантки детей моих, – продолжал хозяин проси-
тельным тоном, – бедная женщина, вдова, жена одного честного 
чиновника; и потому... Юлиан Мастакович, если возможно... 
– Ах, нет, нет, – поспешно закричал Юлиан Мастакович, – нет, 
извините меня, Филипп Алексеевич, никак невозможно–с. Я 
справлялся; вакансии нет, а если бы и была, то на нее уже десять 
кандидатов, гораздо более имеющих право, чем он... Очень жаль, 
очень жаль... 
– Жаль–с, – повторил хозяин, – мальчик скромненький, ти-
хонький... 
– Шалун большой, как я замечаю, – отвечал Юлиан Мастако-
вич, истерически скривив рот, – пошел, мальчик, что ты стоишь, 
пойди к своим сверстникам! – сказал он, обращаясь к ребенку. 
Тут он, кажется, не мог утерпеть и взглянул на меня одним 
глазом. Я тоже не мог утерпеть и захохотал ему прямо в глаза. 
Юлиан Мастакович тотчас же отворотился и довольно явственно 
для меня спросил у хозяина, кто этот странный молодой человек? 
Они зашептались и вышли из комнаты. Я видел потом, как Юли-
ан Мастакович, слушая хозяина, с недоверчивостию качал голо-
вою. 
Нахохотавшись вдоволь, я воротился в залу. Там великий муж, 
окруженный отцами и матерями семейств, хозяйкой и хозяином, 
что–то с жаром толковал одной даме, к которой его только что 
подвели . Дама держала за руку девочку, с которою, десять минут 
назад, Юлиан Мастакович имел сцену в гостиной. Теперь он рас-
сыпался в похвалах и восторгах о красоте, талантах, грации и 
благовоспитанности милого дитяти. Он заметно юлил перед ма-
менькой. Мать слушала его чуть ли не со слезами восторга. Губы 
отца улыбались. Хозяин радовался излиянию всеобщей радости. 

7 

Даже все гости сочувствовали, даже игры детей были остановле-
ны, чтоб не мешать разговору. Весь воздух был напоен благого-
вением. Я слышал потом, как тронутая до глубины сердца ма-
менька интересной девочки в отборных выражениях просила 
Юлиана Мастаковича сделать ей особую честь, подарить их дом 
своим драгоценным знакомством; слышал, с каким неподдель-
ным восторгом Юлиан Мастакович принял приглашение и как 
потом гости, разойдясь все, как приличие требовало, в разные 
стороны, рассыпались друг перед другом в умилительных похва-
лах откупщику, откупщице, девочке и в особенности Юлиану 
Мастаковичу. 
– Женат этот господин? – спросил я, почти вслух, одного из 
знакомых моих, стоявшего ближе всех к Юлиану Мастаковичу. 
Юлиан Мастакович бросил на меня испытующий и злобный 
взгляд. 
– Нет! – отвечал мне мой знакомый, огорченный до глубины 
сердца моею неловкостию, которую я сделал умышленно... 
  
Недавно я проходил мимо ***ской церкви; толпа и съезд пора-
зили меня. Кругом говорили о свадьбе. День был пасмурный, на-
чиналась изморось; я пробрался за толпою в церковь и увидал 
жениха. Это был маленький, кругленький, сытенький человечек с 
брюшком, весьма разукрашенный. Он бегал, хлопотал и распо-
ряжался. Наконец раздался говор, что привезли невесту. Я про-
теснился сквозь толпу и увидел чудную красавицу, для которой 
едва настала первая весна. Но красавица была бледна и грустна. 
Она смотрела рассеянно; мне показалось даже, что глаза ее были 
красны от недавних слез. Античная строгость каждой черты лица 
ее придавала какую–то важность и торжественность ее красоте. 
Но сквозь эту строгость и важность, сквозь эту грусть просвечи-
вал еще первый детский, невинный облик; сказывалось что–то 
донельзя наивное, неустановившееся, юное и, казалось, без 
просьб само за себя молившее о пощаде. 
Говорили, что ей едва минуло шестнадцать лет. Взглянув вни-
мательно на жениха, я вдруг узнал в нем Юлиана Мастаковича, 
которого не видел ровно пять лет. Я поглядел на нее... Боже мой! 
Я стал протесняться скорее из церкви. В толпе толковали, что не-
веста богата, что у невесты пятьсот тысяч приданого... и на 
сколько–то тряпками... 

8 

«Однако расчет был хорош!» – подумал я, протеснившись на 
улицу...