Книжная полка Сохранить
Размер шрифта:
А
А
А
|  Шрифт:
Arial
Times
|  Интервал:
Стандартный
Средний
Большой
|  Цвет сайта:
Ц
Ц
Ц
Ц
Ц

Двойник

Бесплатно
Основная коллекция
Артикул: 627019.01.99
Достоевский, Ф.М. Двойник [Электронный ресурс] / Ф.М. Достоевский. - Москва : Инфра-М, 2015. - 149 с. - Текст : электронный. - URL: https://znanium.com/catalog/product/508352 (дата обращения: 28.03.2024)
Фрагмент текстового слоя документа размещен для индексирующих роботов. Для полноценной работы с документом, пожалуйста, перейдите в ридер.
Ф.М. Достоевский 
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ДВОЙНИК 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2015 

1 

СОДЕРЖАНИЕ 

Двойник..........................................................................................3 
ГЛАВА I............................................................................ 3 
ГЛАВА II .......................................................................... 9 
ГЛАВА III....................................................................... 18 
ГЛАВА IV....................................................................... 26 
ГЛАВА V ........................................................................ 37 
ГЛАВА VI....................................................................... 45 
ГЛАВА VII...................................................................... 56 
ГЛАВА VIII .................................................................... 64 
ГЛАВА IX....................................................................... 77 
ГЛАВА X ........................................................................ 94 
ГЛАВА XI..................................................................... 114 
ГЛАВА XII.................................................................... 124 
ГЛАВА XIII .................................................................. 135 

2 

ДВОЙНИК 

 
 

ГЛАВА I 

 
Было без малого восемь часов утра, когда титулярный советник Яков Петрович Голядкин очнулся после долгого сна, зевнул, 
потянулся и открыл, наконец, совершенно глаза свои. Минуты с 
две, впрочем, лежал он неподвижно на своей постели, как человек не вполне еще уверенный, проснулся ли он, или еще спит, наяву ли и в действительности ли все, что около него теперь совершается, или — продолжение его беспорядочных сонных грез. 
Вскоре, однакож, чувства господина Голядкина стали яснее и отчетливее принимать свои привычные, обыденные впечатления. 
Знакомо глянули на него зелено-грязноватые, закоптелые, пыльные стены его маленькой комнатки, его комод красного дерева, 
стулья под красное дерево, стол, окрашенный красною краской, 
клеенчатый турецкий диван красноватого цвета, с зелененькими 
цветочками и, наконец, вчера впопыхах снятое платье и брошенное комком на диване. Наконец, серый осенний день, мутный и 
грязный, так сердито и с такой кислой гримасою заглянул к нему 
сквозь тусклое окно и комнату, что господин Голядкин никаким 
уже образом не мог более сомневаться, что он находился не в 
тридесятом царстве каком-нибудь, а в городе Петербурге, в столице, в Шестилавочной улице, в четвертом этаже одного весьма 
большого, капитального дома, в собственной квартире своей. 
Сделав такое важное открытие, господин Голядкин судорожно 
закрыл глаза, как бы сожалея о недавнем сне и желая его воротить на минутку. Но через минуту он одним скачком выпрыгнул 
из постели, вероятно попав, наконец, в ту идею, около которой 
вертелись до сих пор рассеянные, не приведенные в надлежащий 
порядок мысли его. Выпрыгнув из постели, он тотчас же подбежал к небольшому кругленькому зеркальцу, стоящему на комоде. 
Хотя отразившаяся в зеркале заспанная, подслеповатая и довольно оплешивевшая фигура была именно такого незначительного 

3 

свойства, что с первого взгляда не останавливала на себе решительно ничьего исключительного внимания, но, повидимому, обладатель ее остался совершенно доволен всем тем, что увидел в 
зеркале. «Вот бы штука была, — сказал господин Голядкин вполголоса, — вот бы штука была, если б я сегодня манкировал в чемнибудь, если б вышло, например, что-нибудь не так, — прыщик 
там какой-нибудь вскочил посторонний или произошла бы другая 
какая-нибудь неприятность; впрочем, покамест недурно; покамест все идет хорошо». Очень обрадовавшись тому, что все идет 
хорошо, господин Голядкин поставил зеркало на прежнее место, 
а сам, несмотря на то, что был босиком и сохранял на себе тот 
костюм, в котором имел обыкновение отходить ко сну, подбежал 
к окошку и с большим участием начал что-то отыскивать глазами 
на дворе дома, на который выходили окна квартиры его. Повидимому, и то, что он отыскал на дворе, совершенно его удовлетворило; лицо его просияло самодовольной улыбкою. Потом, — заглянув, впрочем, сначала за перегородку в каморку Петрушки, 
своего камердинера, и уверившись, что в ней нет Петрушки, — 
на цыпочках подошел к столу, отпер в нем один ящик, пошарил в 
самом заднем уголку этого ящика, вынул, наконец, из-под старых 
пожелтевших бумаг и кой-какой дряни зеленый истертый бумажник, открыл его осторожно, — и бережно и с наслаждением заглянул в самый дальний, потаенный карман его. Вероятно, пачка 
зелененьких, сереньких, синеньких, красненьких и разных пестреньких бумажек тоже весьма приветливо и одобрительно глянула на господина Голядкина: с просиявшим лицом положил он перед собою на стол раскрытый бумажник и крепко потер руки в 
знак величайшего удовольствия. Наконец он вынул ее, свою утешительную пачку государственных ассигнаций, и, в сотый раз, 
впрочем считая со вчерашнего дня, начал пересчитывать их, тщательно перетирая каждый листок между большим и указательным 
пальцами. «Семьсот пятьдесят рублей ассигнациями! — окончил 
он, наконец, полушепотом. — Семьсот пятьдесят рублей … знатная сумма! Это приятная сумма, — продолжал он дрожащим, немного расслабленным от удовольствия голосом, сжимая пачку в 
руках и улыбаясь значительно, — это весьма приятная сумма! 
Хоть кому приятная сумма! Желал бы я видеть теперь человека, 
для которого эта сумма была бы ничтожною суммою? Такая 
сумма может далеко повести человека…» 

4 

«Однако что же это такое?» — подумал господин Голядкин, — да где же Петрушка?». Все еще сохраняя тот же костюм, 
заглянул он другой раз за перегородку. Петрушки опять не нашлось за перегородкой, а сердился, горячился и выходил из себя 
лишь один поставленный там на полу самовар, беспрерывно угрожая сбежать, и что-то с жаром, быстро болтал на своем мудреном языке, картавя и шепелявя господину Голядкину, — вероятно, то, что, дескать, возьмите же меня, добрые люди, ведь я совершенно поспел и готов. 
«Черти бы взяли! — подумал господин Голядкин. — Эта ленивая бестия может, наконец, вывесть человека из последних 
границ; где он шатается?» В справедливом негодовании вошел он 
в переднюю, состоявшую из маленького коридора, в конце которого находилась дверь в сени, крошечку приотворил эту дверь и 
увидел своего служителя, окруженного порядочной кучкой всякого лакейского, домашнего и случайного сброда. Петрушка чтото рассказывал, прочие слушали. По-видимому, ни тема разговора, на самый разговор не понравился господину Голядкину. Он 
немедленно кликнул Петрушку и возвратился в комнату совсем 
недовольный, даже расстроенный. «Эта бестия ни за грош готова 
продать человека, а тем более барина, — подумал он про себя, — 
и продал, непременно продал, пари готов держать, что ни за копейку продал. Ну, что?…» 
— Ливрею принесли, сударь. 
— Надень и пошел сюда. 
Надев ливрею, Петрушка, глупо улыбаясь, вошел в комнату 
барина. Костюмирован он был странно донельзя. На нем была зеленая, сильно подержанная лакейская ливрея, с золотыми обсыпавшимися галунами, и, по-видимому, шитая на человека ростом 
на целый аршин выше Петрушки. В руках он держал шляпу, тоже 
с галунами и с зелеными перьями, а при бедре имел лакейский 
меч в кожаных ножнах. 
Наконец, для полноты картины, Петрушка, следуя любимому 
своему обыкновению ходить всегда в неглиже, по-домашнему, 
был и теперь босиком. Господин Голядкин осмотрел Петрушку 
кругом и, повидимому, остался доволен. Ливрея, очевидно была 
взята напрокат для какого-то торжественного случая. Заметно 
было еще, что во время осмотра Петрушка глядел с каким-то 
странным ожиданием на барина и с необыкновенным любопыт
5 

ством следил за всяким движением его, что крайне смущало господина Голядкина. 
— Ну, а карета? 
— И карета приехала. 
— На весь день? 
— На весь день. Двадцать пять, ассигнацией. 
— И сапоги принесли? 
— И сапоги принесли. 
— Болван! не можешь сказать принесли-с. Давай их сюда. 
Изъявив свое удовольствие, что сапоги пришлись хорошо, 
господин Голядкин спросил чаю, умываться и бриться. Обрился 
он весьма тщательно и таким же образом вымылся, хлебнул чаю 
наскоро и приступил в своему главному, окончательному облачению: надел панталоны почти совершенно новые; потом манишку 
с бронзовыми пуговками, жилетку с весьма яркими и приятными 
цветочками; на шею повязал пестрый шелковый галстук и, наконец, натянул вицмундир тоже новехонький и тщательно вычищенный. Одеваясь, он несколько раз с любовью взглядывал на 
свои сапоги, поминутно приподымал то ту, то другую ногу, любовался фасоном и что-то все шептал себе под нос, изредка подмигивая своей думке выразительною гримаскою. Впрочем, в это 
утро господин Голядкин был крайне рассеян, потому что почти 
не заметил улыбочек и гримас на свой счет помогавшего ему 
одеваться Петрушки. Наконец, справив все, что следовало, совершенно одевшись, г-н Голядкин положил в карман свой бумажник, полюбовался окончательно на Петрушку, надевшего сапоги и бывшего, таким образом, тоже в совершенной готовности, 
и, заметив, что все уже сделано и ждать уже более нечего, торопливо, суетливо, с маленьким трепетанием сердца сбежал с своей 
лестницы. Голубая извозчичья карета, с какими-то гербами, с 
громом подкатилась к крыльцу. Петрушка, перемигиваясь с извозчиком и с кое-какими зеваками, усадил своего барина в карету; непривычным голосом и едва сдерживая дурацкий смех, 
крикнул: «Пошел!», вскочил на запятки, и все это, с шумом и 
громом, звеня и треща, покатилось на Невский проспект. Только 
что голубой экипаж успел выехать за ворота, как господин Голядкин судорожно потер себе руки и залился тихим, неслышным 
смехом, как человек веселого характера, которому удалось сыграть славную штуку и которой он сам рад-радехонек. Впрочем, 
тотчас же после припадка веселости смех сменился каким-то 

6 

странным озабоченным выражением в лице господина Голядкина. Несмотря на то, что время было сырое и пасмурное, он опустил оба окна кареты и заботливо начал высматривать направо и 
налево прохожих, тотчас принимая приличный и степенный вид, 
как только замечал, что на него кто-нибудь смотрит. На повороте 
с Литейной на Невский проспект он вздрогнул от одного самого 
неприятного ощущения и, сморщась, как бедняга, которому наступили нечаянно на мозоль, торопливо, даже со страхом прижался в самый темный уголок своего экипажа. Дело в том, что он 
встретил двух сослуживцев своих, двух молодых чиновников того ведомства, в котором сам состоял на службе. Чиновники же, 
как показалось, господину Голядкину, были тоже, с своей стороны, в крайнем недоумении, встретив таким образом своего сотоварища; даже один из них указал пальцем на г-на Голядкина. 
Господину Голядкину показалось даже, что другой кликнул его 
громко по имени, что, разумеется, было весьма неприлично на 
улице. Герой наш притаился и не отозвался. «Что за мальчишки! — начал он рассуждать сам с собою. — Ну, что же такого тут 
странного? Человек в экипаже; человеку нужно быть в экипаже, 
вот он и взял экипаж. Просто дрянь! Я их знаю, — просто мальчишки, которых еще нужно посечь! Им бы только в орлянку при 
жалованье да где-нибудь потаскаться, вот это их дело. Сказал бы 
им всем кое-что, да уж только…» Господин Голядкин не докончил и обмер. Бойкая пара казанских лошадок, весьма знакомая 
господину Голядкину, запряженных в щегольские дрожки, быстро обгоняла с правой стороны его экипаж. Господин, сидевший 
на дрожках, нечаянно увидев лицо господина Голядкина, довольно неосторожно высунувшего свою голову из окошка кареты, 
тоже, по-видимому крайне был изумлен такой неожиданной 
встречей и, нагнувшись сколько мог, с величайшим любопытством и участием стал заглядывать в тот угол кареты, куда герой 
наш поспешил было спрятаться. Господин на дрожках был Андрей Филиппович, начальник отделения в том служебном месте, в 
котором числился и господин Голядкин в качестве помощника 
своего столоначальника. Господин Голядкин, видя, что Андрей 
Филиппович узнал его совершенно, что глядит во все глаза и что 
спрятаться никак невозможно, покраснел до ушей. «Поклониться 
иль нет? Отозваться иль нет? Признаться иль нет? — думал в неописанной тоске наш герой, — или прикинуться, что не я, а ктонибудь другой, разительно схожий со мною, и смотреть как ни в 

7 

чем не бывало? Именно не я, не я, да и только! — говорил господин Голядкин, снимая шляпу пред Андреем Филипповичем и не 
сводя с него глаз. — Я, я ничего, — шептал он через силу, — я 
совсем ничего, это вовсе не я, Андрей Филиппович, это вовсе не 
я, не я, да и только». Скоро, однакож, дрожки обогнали карету, и 
магнетизм начальниковских взоров прекратился. Однако он все 
еще краснел,улыбался, что-то бормотал про себя…»Дурак я был, 
что не отозвался, 
— подумал он наконец, — следовало бы просто на смелую ногу и с откровенностью, не лишенною благородства: дескать, так и 
так, Андрей Филиппович, тоже приглашен на обед, да и только!» 
Потом, вдруг вспомнив, что срезался, герой наш вспыхнул как 
огонь, нахмурил брови и бросил страшный вызывающий взгляд в 
передний угол кареты, взгляд так и назначенный с тем, чтоб испепелить разом в прах всех врагов его. Наконец, вдруг, по вдохновению какому-то, дернул он за снурок, привязанный к локтю 
извозчика-кучера, остановил карету и приказал поворотить назад, 
на Литейную. Дело в том, что господину Голядкину немедленно 
понадобилось, для собственного же спокойствия, вероятно, сказать что-то самое интересное доктору его, Крестьяну Ивановичу. 
И хотя с Крестьяном Ивановичем был он знаком с весьма недавнего времени, именно посетил его всего один раз на прошлой неделе, вследствие кой-каких надобностей, но ведь доктор, как говорят, что духовник, 
— скрываться было бы глупо, а знать пациента — его же обязанность. «Так ли, впрочем, будет все это, — продолжал наш герой, выходя из кареты у подъезда одного пятиэтажного дома на 
Литейной, возле которого приказал остановить свой экипаж, — 
так ли будет все это? Прилично ли будет? Кстати ли будет? 
Впрочем, ведь что же, — продолжал он, подымаясь на лестницу, 
переводя дух и сдерживая биение сердца, имевшего у него привычку биться на всех чужих лестницах, — что же? ведь я про 
свое, и предосудительного здесь не имеется… Скрываться было 
бы глупо. Я вот таким-то образом и сделаю вид, что я ничего, а 
что так, мимоездом… Он увидит, что так тому и следует быть». 
Так рассуждая, господин Голядкин поднялся до второго этажа 
и остановился перед квартирою пятого нумера, на дверях которого помещена была красная медная дощечка с надписью: 
К р е с т ь я н И в а н о в и ч Р у т е н ш п и ц, Д о к т о р М е д 
и ц и н ы и Х и р у р г и и. 

8 

Остановившись, герой наш поспешил придать своей физиономии приличный, развязный, не без некоторой любезности вид и 
приготовился дернуть за снурок колокольчика. Приготовившись 
дернуть за снурок колокольчика, он немедленно и довольно кстати рассудил, что не лучше ли завтра и что теперь покамест надобности большой не имеется. Но так как господин Голядкин услышал вдруг на лестнице чьи-то шаги, то немедленно переменил 
новое решение свое и уже так, заодно, впрочем, с самым решительным видом, позвонил у дверей Крестьяна Ивановича. 
 

ГЛАВА II 

 
Доктор медицины и хирургии, Крестьян Иванович Рутеншпиц, 
весьма здоровый, хотя уже и пожилой человек, одаренный густыми седеющими бровями и бакенбардами, выразительным сверкающим взглядом, которым одним, по-видимому, прогонял все 
болезни, и, наконец, значительным орденом, — сидел в это утро у 
себя в кабинете, в покойных креслах своих, пил кофе, принесенный ему собственноручно его докторшей, курил сигарету и прописывал от времени до времени рецепты своим пациентам. Прописав последний пузырек одному старичку, страдавшему геморроем, и выпроводив страждущего старичка в боковые двери, Крестьян Иванович уселся в ожидании следующего посещения. Вошел господин Голядкин. 
По-видимому, Крестьян Иванович нисколько не ожидал, да и 
не желал видеть перед собою господина Голядкина, потому что 
он вдруг на мгновение смутился и невольно выразил на лице своем какую-то странную, даже, можно сказать, недовольную мину. 
Так как, с своей стороны, господин Голядкин почти всегда как-то 
некстати опадал и терялся в те минуты, в которые случалось ему 
абордировать  кого-нибудь ради собственных делишек своих, то 
и теперь, не приготовив первой фразы, бывшей для него в таких 
случаях настоящим камнем преткновения, сконфузился препорядочно, что-то пробормотал, — впрочем, кажется, извинение, 
— и, не зная, что далее делать, взял стул и сел. Но, вспомнив, 
что уселся без приглашения, тотчас же почувствовал свое неприличие и поспешил поправить ошибку свою в незнании света и 
хорошего тона, немедленно встав с занятого им без приглашения 

9 

места. Потом, опомнившись и смутно заметив, что сделал две 
глупости разом, решился, нимало не медля, на третью, то есть 
попробовал было принести оправдание, пробормотал кое-что, 
улыбаясь, покраснел, сконфузился, выразительно замолчал и, наконец, сел окончательно и уже не вставал более, а так только на 
всякий случай обеспечил себя тем же самым вызывающим взглядом, который имел необычайную силу мысленно испепелять и 
разгромлять в прах всех врагов господина Голядкина. Сверх того, 
этот взгляд вполне выражал независимость господина Голядкина, 
то есть говорил ясно, что господин Голядкин совсем ничего, что 
он сам по себе, как и все, и что его изба во всяком случае с краю. 
Крестьян Иванович кашлянул, крякнул, повидимому в знак одобрения и согласия своего на все это, и устремил инспекторский, 
вопросительный взгляд на господина Голядкина. 
— Я,Крестьян Иванович, — начал господин Голядкин с улыбкою, — пришел вас беспокоить вторично и теперь вторично осмеливаюсь просить вашего снисхождения…— Господин Голядкин, очевидно, затруднялся в словах. 
— Гм… да! — проговорил Крестьян Иванович, выпустив изо 
рта струю дыма и кладя сигару на стол, — но вам нужно предписаний держаться; я ведь вам объяснял, что пользование ваше 
должно состоять в изменении привычек… Ну, развлечения; ну, 
там, друзей и знакомых должно посещать, а вместе с тем и бутылки врагом не бывать; равномерно держаться веселой компании. 
Господин Голядкин, все еще улыбаясь, поспешил заметить, 
что ему кажется, что он, как и все, что он у себя, что развлечения 
у него, как и у всех… что он, конечно, может ездить в театр, ибо 
тоже, как и все, средства имеет, что днем он в должности, а вечером у себя, что он совсем ничего; даже заметил тут же мимоходом, что он, сколько ему кажется, не хуже других, что он живет 
дома, у себя на квартире, и что, наконец, у него есть Петрушка. 
Тут господин Голядкин запнулся. 
— Гм, нет, такой порядок не то, и я вас совсем не то хотел 
спрашивать. Я вообще знать интересуюсь, что вы, большой ли 
любитель веселой компании, пользуетесь ли весело временем… 
Ну, там, меланхолический или веселый образ жизни теперь продолжаете? 
— Я, Крестьян Иванович… 

10