Бенефис соловья

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

БЕНЕФИС СОЛОВЬЯ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2015 

1 

БЕНЕФИС СОЛОВЬЯ 

Мы заняли места у берега речки. Впереди нас круто спускался 
коричневый глинистый берег, а за нашими спинами темнела широкая роща. Расположились мы животами на молодой, мягкой 
травке, головы подперли кулаками, а ногам дали полную волю: 
суйся куда знаешь. Весенние пальто мы сняли, но двугривенных 
за хранение их не платили, ибо около нас, слава богу, капельдинеров не было. Роща, небо и поле вплоть до самой глубокой дали 
были залиты лунным светом, а вдали тихо мерцал красный огонек. Воздух был тих, прозрачен, душист... Всё благоприятствовало бенефицианту. Оставалось ему только не злоупотреблять нашим терпением и поскорей начинать. Но он долго не начинал... В 
ожидании его мы, согласно программе, слушали других исполнителей. 
Вечер начался пением кукушки. Она лениво закукукала где–то 
далеко в роще и, прокукукав раз десять, умолкла. Тотчас же над 
нашими головами с резким писком пронеслись два кобчика. Запела затем контральто иволга, певица известная, серьезно занимающаяся. Мы прослушали ее с удовольствием и слушали бы 
долго, если бы не грачи, летевшие на ночевку... Вдали показалась 
черная туча, двинулась к нам и с карканьем опустилась на рощу. 
Долго не умолкала эта туча. 
Когда кричали грачи, загалдели и лягушки, живущие в камышах на казенных квартирах, и целые полчаса концертное пространство было полно разнообразных звуков, слившихся скоро в 
один звук. Где–то закричал засыпающий дрозд. Ему аккомпанировали речная курочка и камышовка. За сим последовал антракт, 
наступила тишина, изредка нарушаемая пением сверчка, сидевшего в траве возле публики. В антракте наше терпение достигло 
своего апогея: мы начинали уже роптать на бенефицианта. Когда 
на землю спустилась ночь и лупа остановилась среди неба над 
самой рощей, настала и его очередь. Он показался в молодом 
кленовнике, порхнул в терновник, повертел хвостом и стал неподвижен. На нем серый пиджак... вообще он игнорирует публику и является перед ней в костюме мужика–воробья. (Стыдно, 
молодой человек! Не публика для вас, а вы для публики!) Минуты три сидел он молча, не двигаясь... Но вот зашумели верхушки 
деревьев, задул ветерок, затрещал громче сверчок и под аккомпанемент этого оркестра бенефициант исполнил свою первую 

2 

трель. Он запел. Не берусь описывать это пение, скажу только, 
что сам оркестр умолк от волнения и замер, когда артист, слегка 
приподняв свой клюв, засвистал и осыпал рощу щелканьем и 
дробью... И сила и нега в его голосе... Впрочем, не стану отбивать 
хлеб у поэтов, пусть они пишут. Он пел, а кругом царила внимающая тишина. Раз только сердито заворчали деревья и зашикал 
ветер, когда вздумала запеть сова, желавшая заглушить артиста... 
Когда засерело небо, потухли звезды и голос певца стал слабее 
и нежнее, на опушке рощи показался повар помещика–графа. Согнувшись и придерживая левой рукой шапку, он тихо крался. В 
правой руке его было лукошко. Он замелькал между деревьями и 
скоро исчез в чаще. Певец попел еще немного и вдруг умолк. Мы 
собрались уходить. 
– Вот он, шельма! – услышали мы чей–то голос и скоро увидели повара. Графский повар шел к нам и, весело смеясь, показывал нам свой кулак. Из его кулака торчали головка и хвост только 
что пойманного им бенефицианта. Бедный артист! Избавь бог 
всякого от подобного сбора! 
– Зачем вы его поймали? – спросили мы повара. 
– А в клетку! 
Навстречу утру жалобно закричал коростель и зашумела роща, 
потерявшая певца. Повар сунул любовника розы в лукошко и весело побежал к деревне. Мы тоже разошлись.