Книжная полка Сохранить
Размер шрифта:
А
А
А
|  Шрифт:
Arial
Times
|  Интервал:
Стандартный
Средний
Большой
|  Цвет сайта:
Ц
Ц
Ц
Ц
Ц

Беглец

Бесплатно
Основная коллекция
Артикул: 627571.01.99
Чехов, А.П. Беглец [Электронный ресурс] / А.П. Чехов. - Москва : Инфра-М, 2015. - 8 с. - Текст : электронный. - URL: https://znanium.com/catalog/product/517701 (дата обращения: 29.03.2024)
Фрагмент текстового слоя документа размещен для индексирующих роботов. Для полноценной работы с документом, пожалуйста, перейдите в ридер.
А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

БЕГЛЕЦ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

БЕГЛЕЦ 

Это была длинная процедура. Сначала Пашка шел с матерью 
под дождем то по скошенному полю, то по лесным тропинкам, 
где к его сапогам липли желтые листья, шел до тех пор, пока не 
рассвело. Потом он часа два стоял в темных сенях и ждал, когда 
отопрут дверь. В сенях было не так холодно и сыро, как на дворе, 
нопри ветре и сюда залетали дождевые брызги. Когда сени мало–
помалу битком набились народом, стиснутый Пашка припал лицом к чьему–то тулупу, от которого сильно пахло соленой рыбой, 
и вздремнул. Но вот щелкнула задвижка, дверь распахнулась, и 
Пашка с матерью вошел в приемную. Тут опять пришлось долго 
ждать. Все больные сидели на скамьях, не шевелились и молчали. 
Пашка оглядывал их и тоже молчал, хотя видел много странного 
и смешного. Раз только, когда в приемную, подпрыгивая на одной ноге, вошел какой–то парень, Пашке самому захотелось также попрыгать; он толкнул мать под локоть, прыснул в рукав и 
сказал: 
– Мама, гляди: воробей! 
– Молчи, детка, молчи! – сказала мать. 
В маленьком окошечке показался заспанный фельдшер. 
– Подходи записываться! – пробасил он. 
Все, в том числе и смешной подпрыгивающий парень, потянулись к окошечку. У каждого фельдшер спрашивал имя и отчество, лета, местожительство, давно ли болен и проч. Из ответов 
своей матери Пашка узнал, что зовут его не Пашкой, а Павлом 
Галактионовым, что ему семь лет, что он неграмотен и болен с 
самой Пасхи. 
Вскоре после записывания нужно было ненадолго встать; через приемную прошел доктор в белом фартуке и подпоясанный 
полотенцем. Проходя мимо подпрыгивающего парня, он пожал 
плечами и сказал певучим тенором: 
– Ну и дурак! Что ж, разве не дурак? Я велел тебе прийти в 
понедельник, а ты приходишь в пятницу. По мне хоть вовсе не 
ходи, но ведь, дурак этакой, нога пропадет! 
Парень сделал такое жалостное лицо, как будто собрался просить милостыню, заморгал и сказал: 
– Сделайте такую милость, Иван Миколаич! 
– Тут нечего – Иван Миколаич! – передразнил доктор. – Сказано в понедельник, и надо слушаться. Дурак, вот и всё... 

2 

Началась приемка. Доктор сидел у себя в комнатке и выкликал 
больных по очереди. То и дело из комнатки слышались пронзительные вопли, детский плач или сердитые возгласы доктора: 
– Ну, что орешь? Режу я тебя, что ли? Сиди смирно! 
Настала очередь Пашки. 
– Павел Галактионов! – крикнул доктор. 
Мать обомлела, точно не ждала этого вызова, и, взяв Пашку за 
руку, повела его в комнатку. Доктор сидел у стола и машинально 
стучал по толстой книге молоточком. 
– Что болит? – спросил он, не глядя на вошедших. 
– У парнишки болячка на локте, батюшка, – ответила мать, и 
лицо ее приняло такое выражение, как будто она в самом деле 
ужасно опечалена Пашкиной болячкой. 
– Раздень его! 
Пашка, пыхтя, распутал на шее платок, потом вытер рукавом 
нос и стал не спеша стаскивать тулупчик. 
– Баба, не в гости пришла! – сказал сердито доктор. – Что возишься? Ведь ты у меня не одна тут. 
Пашка торопливо сбросил тулупчик на землю и с помощью 
матери снял рубаху... Доктор лениво поглядел на него и похлопал 
его по голому животу. 
– Важное, брат Пашка, ты себе пузо отрастил, – сказал он и 
вздохнул. – Ну, показывай свой локоть. 
Пашка покосился на таз с кровяными помоями, поглядел на 
докторский фартук и заплакал. 
– Ме–е! – передразнил доктор. – Женить пора баловника, а он 
ревет! Бессовестный. 
Стараясь не плакать, Пашка поглядел на мать, и в этом его 
взгляде была написана просьба: «Ты же не рассказывай дома, что 
я в больнице плакал!» 
Доктор осмотрел его локоть, подавил, вздохнул, чмокнул губами, потом опять подавил. 
– Бить тебя, баба, да некому, – сказал он. – Отчего ты раньше 
его не приводила? Рука–то ведь пропащая! Гляди–кась, дура, 
ведь это сустав болит! 
– Вам лучше знать, батюшка... – вздохнула баба. 
– Батюшка... Сгноила парню руку, да теперь и батюшка. Какой 
он работник без руки? Вот век целый и будешь с ним нянчиться. 
Небось как у самой прыщ на носу вскочит, так сейчас же в больницу бежишь, а мальчишку полгода гноила. Все вы такие. 

3 

Доктор закурил папироску. Пока папироска дымила, он распекал бабу и покачивал головой в такт песни, которую напевал 
мысленно, и всё думал о чем–то. Голый Пашка стоял перед ним, 
слушал и глядел на дым. Когда же папироса потухла, доктор 
встрепенулся и заговорил тоном ниже: 
– Ну, слушай, баба. Мазями да каплями тут не поможешь. Надо его в больнице оставить. 
– Ежели нужно, батюшка, то почему не оставить? 
– Мы ему операцию сделаем. А ты, Пашка, оставайся, – сказал 
доктор, хлопая Пашку по плечу. – Пусть мать едет, а мы с тобой, 
брат, тут останемся. У меня, брат, хорошо, разлюли малина! Мы с 
тобой, Пашка, вот как управимся, чижей пойдем ловить, я тебе 
лисицу покажу! В гости вместе поедем! А? Хочешь? А мать за 
тобой завтра приедет! А? 
Пашка вопросительно поглядел на мать. 
– Оставайся, детка! – сказала та. 
– Остается, остается! – весело закричал доктор. – И толковать 
нечего! Я ему живую лисицу покажу! Поедем вместе на ярмарку 
леденцы покупать! Марья Денисовна, сведите его наверх! 
Доктор, по–видимому, веселый и покладистый малый, рад был 
компании; Пашка захотел уважить его, тем более что отродясь не 
бывал на ярмарке и охотно бы поглядел на живую лисицу, но как 
обойтись без матери? Подумав немного, он решил попросить 
доктора оставить в больнице и мать, но не успел он раскрыть рта, 
как фельдшерица уже вела его вверх по лестнице. Шел он и, разинув рот, глядел по сторонам. Лестница, полы и косяки – всё 
громадное, прямое и яркое – были выкрашены в великолепную 
желтую краску и издавали вкусный запах постного масла. Всюду 
висели лампы, тянулись половики, торчали в стенах медные краны. Но больше всего Пашке понравилась кровать, на которую его 
посадили, и серое шершавое одеяло. Он потрогал руками подушки и одеяло, оглядел палату и решил, что доктору живется очень 
недурно. 
Палата была невелика и состояла только из трех кроватей. Одна кровать стояла пустой, другая была занята Пашкой, а на третьей сидел какой–то старик с кислыми глазами, который всё время 
кашлял и плевал в кружку. С Пашкиной кровати видна была в 
дверь часть другой палаты с двумя кроватями: на одной спал какой–то очень бледный, тощий человек с каучуковым пузырем на 

4 

голове; на другой, расставив руки, сидел мужик с повязанной головой, очень похожий на бабу. 
Фельдшерица, усадив Пашку, вышла и немного погодя вернулась, держа в охапке кучу одежи. 
– Это тебе, – сказала она. – Одевайся. 
Пашка разделся и не без удовольствия стал облачаться в новое 
платье. Надевши рубаху, штаны и серый халатик, он самодовольно оглядел себя и подумал, что в таком костюме недурно бы 
пройтись по деревне. Его воображение нарисовало, как мать посылает его на огород к реке нарвать для поросенка капустных листьев; он идет, а мальчишки и девчонки окружили его и с завистью глядят на его халатик. 
В палату вошла сиделка, держа в руках две оловянных миски, 
ложки и два куска хлеба. Одну миску она поставила перед стариком, другую – перед Пашкой. 
– Ешь! – сказала она. 
Взглянув в миску, Пашка увидел жирные щи, а в щах кусок 
мяса, и опять подумал, что доктору живется очень недурно и что 
доктор вовсе не так сердит, каким показался сначала. Долго он ел 
щи, облизывая после каждого хлебка ложку, потом, когда, кроме 
мяса, в миске ничего не осталось, покосился на старика и позавидовал, что тот всё еще хлебает. Со вздохом он принялся за мясо, 
стараясь есть его возможно дольше, но старания его ни к чему не 
привели: скоро исчезло и мясо. Остался только кусок хлеба. Невкусно есть один хлеб без приправы, но делать было нечего, Пашка подумал и съел хлеб. В это время вошла сиделка с новыми 
мисками. На этот раз в мисках было жаркое с картофелем. 
– А где же хлеб–то? – спросила сиделка. 
Вместо ответа Пашка надул щеки и выдыхнул воздух. 
– Ну, зачем сожрал? – сказала укоризненно сиделка. – А с чем 
же ты жаркое есть будешь? 
Она вышла и принесла новый кусок хлеба. Пашка отродясь не 
ел жареного мяса и, испробовав его теперь, нашел, что оно очень 
вкусно. Исчезло оно быстро, и после него остался кусок хлеба 
больше, чем после щей. Старик, пообедав, спрятал свой оставшийся хлеб в столик; Пашка хотел сделать то же самое, но подумал и съел свой кусок. 
Наевшись, он пошел прогуляться. В соседней палате, кроме 
тех, которых он видел в дверь, находилось еще четыре человека. 
Из них только один обратил на себя его внимание. Это был высо
5 

кий, крайне исхудалый мужик с угрюмым волосатым лицом; он 
сидел на кровати и всё время, как маятником, кивал головой и 
махал правой рукой. Пашка долго не отрывал от него глаз. Сначала маятникообразные, мерные кивания мужика казались ему 
курьезными, производимыми для всеобщей потехи, но когда он 
вгляделся в лицо мужика, ему стало жутко, и он понял, что этот 
мужик нестерпимо болен. Пройдя в третью палату, он увидел 
двух мужиков с темно–красными лицами, точно вымазанными 
глиной. Они неподвижно сидели на кроватях и со своими странными лицами, на которых трудно было различить черты, походили на языческих божков. 
– Тетка, зачем они такие? – спросил Пашка у сиделки. 
– У них, парнишка, воспа. 
Вернувшись к себе в палату, Пашка сел на кровать и стал дожидаться доктора, чтобы идти с ним ловить чижей или ехать на 
ярмарку. Но доктор не шел. В дверях соседней палаты мелькнул 
ненадолго фельдшер. Он нагнулся к тому больному, у которого 
на голове лежал мешок со льдом, и крикнул: 
– Михайло! 
Спавший Михайло не шевельнулся. Фельдшер махнул рукой и 
ушел. В ожидании доктора Пашка осматривал своего соседа–
старика. Старик не переставая кашлял и плевал в кружку; кашель 
у него был протяжный, скрипучий. Пашке понравилась одна особенность старика: когда он, кашляя, вдыхал в себя воздух, то в 
груди его что–то свистело и пело на разные голоса. 
– Дед, что это у тебя свистит? – спросил Пашка. 
Старик ничего не ответил. Пашка подождал немного и спросил: 
– Дед, а где лисица? 
– Какая лисица? 
– Живая. 
– Где ж ей быть? В лесу! 
Прошло много времени, но доктор всё еще не являлся. Сиделка принесла чай и побранила Пашку за то, что он не оставил себе 
хлеба к чаю; приходил еще раз фельдшер и принимался будить 
Михайлу; за окнами посинело, в палатах зажглись огни, а доктор 
не показывался. Было уже поздно ехать на ярмарку и ловить чижей; Пашка растянулся на постели и стал думать. Вспомнил он 
леденцы, обещанные доктором, лицо и голос матери, потемки в 
своей избе, печку, ворчливую бабку Егоровну... и ему стало вдруг 

6 

скучно и грустно. Вспомнил он, что завтра мать придет за ним, 
улыбнулся и закрыл глаза. 
Его разбудил шорох. В соседней палате кто–то шагал и говорил полушепотом. При тусклом свете ночников и лампад возле 
кровати Михайлы двигались три фигуры. 
– Понесем с кроватью аль так? – спросила одна из них. 
– Так. Не пройдешь с кроватью. Эка, помер не вовремя, царство небесное! 
Один взял Михайлу за плечи, другой – за ноги и приподняли: 
руки Михаилы и полы его халата слабо повисли в воздухе. Третий – это был мужик, похожий на бабу, – закрестился, и все трое, 
беспорядочно стуча ногами и ступая на полы Михайлы, пошли из 
палаты. 
В груди спавшего старика раздавались свист и разноголосое 
пение. Пашка прислушался, взглянул на темные окна и в ужасе 
вскочил с кровати. 
– Ма–а–ма! – простонал он басом. 
И, не дожидаясь ответа, он бросился в соседнюю палату. Тут 
свет лампадки и ночника еле–еле прояснял потемки; больные, потревоженные смертью Михайлы, сидели на своих кроватях; мешаясь с тенями, всклоченные, они представлялись шире, выше 
ростом и, казалось, становились всё больше и больше; на крайней 
кровати в углу, где было темнее, сидел мужик и кивал головой и 
рукой. 
Пашка, не разбирая дверей, бросился в палату оспенных, оттуда в коридор, из коридора влетел в большую комнату, где лежали 
и сидели на кроватях чудовища с длинными волосами и со старушечьими лицами. Пробежав через женское отделение, он опять 
очутился в коридоре, увидел перила знакомой лестницы и побежал вниз. Тут он узнал приемную, в которой сидел утром, и стал 
искать выходной двери. 
Задвижка щелкнула, пахнул холодный ветер, и Пашка, спотыкаясь, выбежал на двор. У него была одна мысль – бежать и бежать! Дороги он не знал, но был уверен, что если побежит, то непременно очутится дома у матери. Ночь была пасмурная, но за 
облаками светила луна. Пашка побежал от крыльца прямо вперед, 
обогнул сарай и наткнулся на пустые кусты; постояв немного и 
подумав, он бросился назад к больнице, обежал ее и опять остановился в нерешимости: за больничным корпусом белели могильные кресты. 

7 

– Ма–амка! – закричал он и бросился назад. 
Пробегая мимо темных, суровых строений, он увидел одно освещенное окно. 
Яркое красное пятно в потемках казалось страшным, но Пашка, обезумевший от страха, не знавший, куда бежать, повернул к 
нему. Рядом с окном было крыльцо со ступенями и парадная 
дверь с белой дощечкой; Пашка взбежал на ступени, взглянул в 
окно, и острая, захватывающая радость вдруг овладела им. В окно он увидел веселого, покладистого доктора, который сидел за 
столом и читал книгу. Смеясь от счастья, Пашка протянул к знакомому лицу руки, хотел крикнуть, но неведомая сила сжала его 
дыхание, ударила по ногам; он покачнулся и без чувств повалился на ступени. 
Когда он пришел в себя, было уже светло, и очень знакомый 
голос, обещавший вчера ярмарку, чижей и лисицу, говорил возле 
него: 
– Ну и дурак, Пашка! Разве не дурак? Бить бы тебя, да некому.