Чем люди живы

Л.Н. Толстой  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ЧЕМ ЛЮДИ ЖИВЫ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

СОДЕРЖАНИЕ 

ЧЕМ ЛЮДИ ЖИВЫ .....................................................................3 
I........................................................................................................4 
II ......................................................................................................5 
III.....................................................................................................7 
IV.....................................................................................................9 
V....................................................................................................11 
VI...................................................................................................11 
VII .................................................................................................14 
VIII................................................................................................15 
IX...................................................................................................17 
Х....................................................................................................18 
XI...................................................................................................19 
XII .................................................................................................21 

2 

ЧЕМ ЛЮДИ ЖИВЫ 

 
 
Мы знаем, что мы перешли из смерти 
и жизнь, потому что любим братьев: не 
любящий брата пребывает в смерти.  
(I посл. Иоан. III, 14) 
 
А кто имеет достаток в мире, но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое: как пребывает в том любовь 
божия?  
(III, 17) 
 
Дети мои! станем любить не словом 
или языком, но делом и истиной.  
(III, 18) 
 
Любовь от бога, и всякий любящий 
рожден от бога и знает бога.  
(IV, 7) 
 
Кто не любит, тот не познал бога, 
потому что бог есть любовь.  
(IV, 8) 
 
Бога никто никогда не видел. Если мы 
любим друг друга, то бог в нас пребывает.  
(IV, 12) 
 
Бог есть любовь, и пребывающий в 
любви пребывает в боге, и бог в нем.  
(IV, 16) 
 
Кто говорит: я люблю бога, а брата 
своего ненавидит, тот лжец, ибо не любящий брата своего, которого видит, как 
может любить бога, которого не видит?  

3 

(IV, 20). 

I 

Жил сапожник с женой и детьми у мужика на квартире. Ни 
дома своего, ни земли у него не было, и кормился он с семьею 
сапожной работой. Хлеб был дорогой, а работа дешевая, и что заработает, то и проест. Была у сапожника одна шуба с женой, да и 
та износилась в лохмотья; и второй год собирался сапожник купить овчин на новую шубу. 
К осени собрались у сапожника деньжонки: три рубля бумажка лежала у бабы в сундуке, а еще пять рублей двадцать копеек 
было за мужиками в селе. 
И собрался с утра сапожник в село за шубой. Надел нанковую 
бабью куртушку на вате на рубаху, сверху кафтан суконный, взял 
бумажку трехрублевую в карман, выломал палку и пошел после 
завтрака. Думал: «Получу пять рублей с мужиков, приложу своих 
три, – куплю овчин на шубу». 
Пришел сапожник в село, зашел к одному мужику – дома нет, 
обещала баба на неделе прислать мужа с деньгами, а денег не дала; зашел к другому, – забожился мужик, что нет денег, только 
двадцать копеек отдал за починку сапог. Думал сапожник в долг 
взять овчины, – в долг не поверил овчинник. 
– Денежки, – говорит, – принеси, тогда выбирай любые, а то 
знаем мы, как долги выбирать. 
Так и не сделал сапожник никакого дела, только получил двадцать копеек за починку да взял у мужика старые валенки кожей 
обшить. 
Потужил сапожник, выпил на все двадцать копеек водки и 
пошел домой без шубы. С утра сапожнику морозно показалось, а 
выпивши – тепло было и без шубы. Идет сапожник дорогой, одной рукой палочкой по мерзлым калмыжкам постукивает, а другой рукой сапогами валеными помахивает, сам с собой разговаривает. 
– Я, – говорит, – и без шубы тёпел. Выпил шкалик; оно во всех 
жилках играет. И тулупа не надо. Иду, забывши горе. Вот какой я 
человек! Мне что? Я без шубы проживу. Мне ее век не надо. Одно – баба заскучает. Да и обидно – ты на него работай, а он тебя 
водит. Постой же ты теперь: не принесешь денежки, я с тебя 

4 

шапку сниму, ей–богу, сниму. А то что же это? По двугривенному отдает! Ну что на двугривенный сделаешь? Выпить – одно. 
Говорит: нужда. Тебе нужда, а мне не нужда? У тебя и дом, и 
скотина, и все, а я весь тут; у тебя свой хлеб, а я на покупном, – 
откуда хочешь, а три рубля в неделю на один хлеб подай. Приду 
домой – а хлеб дошел; опять полтора рубля выложь. Так ты мне 
мое отдай. 
Подходит так сапожник к часовне у повертка, глядит – за самой за часовней что–то белеется. Стало уж смеркаться. Приглядывается сапожник, а не может рассмотреть, что такое. «Камня, 
думает, здесь такого не было. Скотина? На скотину не похоже. С 
головы похоже на человека, да бело что–то. Да и человеку зачем 
тут быть?» 
Подошел ближе – совсем видно стало. Что за чудо: точно, человек, живой ли, мер 1000 твый, голышом сидит, прислонен к часовне и не шевелится. Страшно стало сапожнику; думает себе: 
«Убили какие–нибудь человека, раздели, да и бросили тут. Подойди только, и не разделаешься потом». 
И пошел сапожник мимо. Зашел за часовню – не видать стало 
человека. Прошел часовню, оглянулся, видит – человек отслонился от часовни, шевелится, как будто приглядывается. Еще 
больше заробел сапожник, думает себе: «Подойти или мимо 
пройти? Подойти – как бы худо не было: кто его знает, какой он? 
Не за добрые дела попал сюда. Подойдешь, а он вскочит да задушит, и не уйдешь от него. А не задушит, так поди вожжайся с 
ним. Что с ним, с голым, делать? Не с себя же снять, последнее 
отдать. Пронеси только бог!» 
И прибавил сапожник шагу. Стал уж проходить часовню, да 
зазрила его совесть. 
И остановился сапожник на дороге. 
– Ты что же это, – говорит на себя, – Семен, делаешь? Человек 
в беде помирает, а ты заробел, мимо идешь. Али дюже разбогател? боишься, ограбят богатство твое? Ай, Сема, неладно! 
Повернулся Семен и пошел к человеку. 

II 

Подходит Семен к человеку, разглядывает его и видит: человек молодой, в силе, не видать на теле побоев, только видно – из
5 

мерз человек и напуган; сидит, прислонясь, и не глядит на Семена, будто ослаб, глаз поднять не может. Подошел Семен вплоть, и 
вдруг как будто очнулся человек, повернул голову, открыл глаза 
и взглянул на Семена. И с этого взгляда полюбился человек Семену. Бросил он наземь валенки, распоясался, положил подпояску на валенки, скинул кафтан. 
– Будет, – говорит, – толковать–то! Одевай, что ли! Ну–ка! 
Взял Семен человека под локоть, стал поднимать. Поднялся 
человек. И видит Семен – тело тонкое, чистое, руки, ноги не ломаные и лицо умильное. Накинул ему Семен кафтан на плечи, – 
не попадет в рукава. Заправил ему Семен руки, натянул, запахнул 
кафтан и подтянул подпояскою. 
Снял было Семен картуз рваный, хотел на голого надеть, да 
холодно голове стало, думает: «У меня лысина во всю голову, а у 
него виски курчавые, длинные». Надел опять. «Лучше сапоги ему 
обую». 
Посадил его и сапоги валеные обул ему. 
Одел его сапожник и говорит: 
– Так–то, брат. Ну–ка, разминайся да согревайся. А эти дела 
все без нас разберут. Идти можешь? 
Стоит человек, умильно глядит на Семена, а выговорить ничего не может. 
– Что же не говоришь? Не зимовать же тут. Надо к жилью. 
Ну–ка, на вот дубинку мою, обопрись, коли ослаб. Раскачивайся–
ка! 
И пошел человек. И пошел легко, не отстает. 
Идут они дорогой, и говорит Семен: 
– Чей, значит, будешь? 
– Я не здешний. 
– Здешних–то я знаю. Попал–то, значит, как сюда, под часовню? 
– Нельзя мне сказать. 
– Должно, люди обидели? 
– Никто меня не обидел. Меня бог наказал. 
– Известно, все бог, да все же куда–нибудь прибиваться надо. 
Куда надо–то тебе? 
– Мне все одно. 
Подивился Семен. Не похож на озорника и на речах мягок, а 
не сказывает про себя. И думает Семен: «Мало ли какие дела бывают», – и говорит человеку: 

6 

– Что ж, так пойдем ко мне в дом, хоть отойдешь мало–
мальски. 
Идет Семен, не отстает от него странник, рядом идет. Поднялся ветер, прохватывает Семена под рубаху, и стал с него сходить 
хмель, и прозябать стал. Идет он, носом посапывает, запахивает 
на себе куртушку бабью и думает: «Вот–те и шуба, пошел за шубой, а без кафтана приду да еще голого с собой приведу. Не похвалит Матрена!» И как подумает об Матрене, скучно станет Семену. А как поглядит на странника, вспомнит, как он взглянул на 
него за часовней, так взыграет в нем сердце. 

III 

Убралась Семена жена рано. Дров нарубила, воды принесла, 
ребят накормила 1000 , сама закусила и задумалась; задумалась, 
когда хлебы ставить: нынче или завтра? Краюшка большая осталась. 
«Если, думает, Семен там пообедает да много за ужином не 
съест, на завтра хватит хлеба». 
Повертела, повертела Матрена краюху, думает: «Не стану 
нынче хлебов ставить. Муки и то всего на одни хлебы осталось. 
Еще до пятницы протянем». 
Убрала Матрена хлеб и села у стола заплату на мужнину рубаху нашить. Шьет и думает Матрена про мужа, как он будет овчины на шубу покупать. 
«Не обманул бы его овчинник. А то прост уж очень мой–то. 
Сам никого не обманет, а его малое дитя проведет. Восемь рублей деньги не малые. Можно хорошую шубу собрать. Хоть не 
дубленая, а все шуба. Прошлую зиму как бились без шубы! Ни на 
речку выйти, ни куда. А то вот пошел со двора, все на себя падел, 
мне и одеть нечего. Не рано пошел. Пора бы ему. Уж не загулял 
ли соколик–то мой?» 
Только подумала Матрена, заскрипели ступеньки на крыльце, 
кто–то вошел. Воткнула Матрена иголку, вышла в сени. Видит – 
вошли двое: Семен и с ним мужик какой–то без шапки и в валенках. 
Сразу почуяла Матрена дух винный от мужа. «Ну, думает, так 
и есть загулял». Да как увидела, что он без кафтана, в куртушке в 
одной и не несет ничего, а молчит, ужимается, оборвалось у Мат
7 

рены сердце. «Пропил, думает, деньги, загулял с каким–нибудь 
непутевым, да и его еще с собой привел». 
Пропустила их Матрена в избу, сама вошла, видит – человек 
чужой, молодой, худощавый, кафтан на нем ихний. Рубахи не видать под кафтаном, шапки нет. Как вошел, так стал, не шевелится 
и глаз не поднимает. И думает Матрена: недобрый человек – боится. 
Насупилась Матрена, отошла к печи, глядит, что от них будет. 
Снял Семен шапку, сел на лавку, как добрый. 
– Что ж, – говорит, – Матрена, собери ужинать, что ли! 
Пробурчала что–то себе под нос Матрена. Как стала у печи, не 
шевельнется: то на одного, то на другого посмотрит и только головой покачивает. Видит Семен, что баба не в себе, да делать нечего: как будто не примечает, берет за руку странника. 
– Садись, – говорит, – брат, ужинать станем. 
Сел странник на лавку. 
– Что же, али не варила? 
Взяло зло Матрену. 
– Варила, да не про тебя. Ты и ум, я вижу, пропил. Пошел за 
шубой, а без кафтана пришел, да еще какого–то бродягу голого с 
собой привел. Нет у меня про вас, пьяниц, ужина. 
– Будет, Матрена, что без толку–то языком стрекотать! Ты 
спроси прежде, какой человек... 
– Ты сказывай, куда деньги девал? 
Полез Семен в кафтан, вынул бумажку, развернул. 
– Деньги – вот они, а Трифонов не отдал, завтра посудился. 
Еще пуще взяло зло Матрену: шубы не купил, а последний 
кафтан на какого–то голого надел да к себе привел. 
Схватила со стола бумажку, понесла прятать, сама говорит: 
– Нет у меня ужина. Всех пьяниц голых не накормишь. 
– Эх, Матрена, подержи язык–то. Прежде послушай, что говорят... 
– Наслушаешься ума от пьяного дурака. Недаром не хотела за 
тебя, пьяницу, замуж идти. Матушка мне холсты отдала – ты 
пропил; пошел шубу купить – пропил. 
Хочет Семен растолковать жене, что пропил он только двадцать копеек, хочет сказать, где он человека нашел, – не дает ему 
Матрена слова вставить: откуда что берется, по два слова вдруг 
говорит. Что десять лет тому назад было, и то все помянула. 

8 

Говорила, говорила Матрена, подскочила к Семену, схватила 
его за рукав. 
– Давай поддевку–то мою. А то одна осталась, и ту с меня 
снял да на себя напер. Давай сюда, конопатый пес, пострел тебя 
расшиби! 
Стал снимать с себя Семен куцавейку, рукав вывернул, дернула баба затрещала в швах куцавейка. Схватила Матрена поддевку, на голову накин 1000 ула и взялась за дверь. Хотела уйти, да 
остановилась: и сердце в ней расходилось – хочется ей зло сорвать и узнать хочется, какой–такой человек. 

IV 

Остановилась Матрена и говорит: 
– Кабы добрый человек, так голый бы не был, а то на нем и 
рубахи–то нет. Кабы за добрыми делами пошел, ты бы сказал, откуда привел щеголя такого. 
– Да я сказываю тебе: иду, у часовни сидит этот раздемши, застыл совсем. Не лето ведь, нагишом–то. Нанес меня на него бог, а 
то бы пропасть. Ну, как быть? Мало ли какие дела бывают! Взял, 
одел и привел сюда. Утиши ты свое сердце. Грех, Матрена. Помирать будем. 
Хотела Матрена изругаться, да поглядела на странника и замолчала. Сидит странник – не шевельнется, как сел на краю лавки. Руки сложены на коленях, голова на грудь опущена, глаз не 
раскрывает и все морщится, как будто душит его что. Замолчала 
Матрена. Семен и говорит: 
– Матрена, али в тебе бога нет?! 
Услыхала это слово Матрена, взглянула еще на странника, и 
вдруг сошло в ней сердце. Отошла она от двери, подошла к печному углу, достала ужинать. Поставила чашку на стол, налила 
квасу, выложила краюшку последнюю. Подала нож и ложки. 
– Хлебайте, что ль, – говорит. 
Подвинул Семен странника. 
– Пролезай, – говорит, – молодец. 
Нарезал Семен хлеба, накрошил, и стали ужинать. А Матрена 
села об угол стола, подперлась рукой и глядит на странника. 

9 

И жалко стало Матрене странника, и полюбила она его. И 
вдруг повеселел странник, перестал морщиться, поднял глаза на 
Матрену и улыбнулся. 
Поужинали; убрала баба и стала спрашивать странника: 
– Да ты чей будешь? 
– Не здешний я. 
– Да как же ты на дорогу–то попал? 
– Нельзя мне сказать. 
– Кто ж тебя обобрал? 
– Меня бог наказал. 
– Так голый и лежал? 
– Так и лежал нагой, замерзал. Увидал меня Семен, пожалел, 
снял с себя кафтан, на меня надел и велел сюда прийти. А здесь 
ты меня накормила, напоила, пожалела. Спасет вас господь! 
Встала Матрена, взяла с окна рубаху старую Семенову, ту самую, что платила, подала страннику; нашла еще портки, подала. 
– На вот, я вижу, у тебя и рубахи–то нет. Оденься да ложись 
где полюбится – на хоры али на печь. 
Снял странник кафтан, одел рубаху и портки и лег на хоры. 
Потушила Матрена свет, взяла кафтан и полезла к мужу. 
Прикрылась Матрена концом кафтана, лежит и не спит, все 
странник ей с мыслей не идет. 
Как вспомнит, что он последнюю краюшку доел и на завтра 
нет хлеба, как вспомнит, что рубаху и портки отдала, так скучно 
ей станет; а вспомнит, как он улыбнулся, и взыграет в ней сердце. 
Долго не спала Матрена и слышит – Семен тоже не спит, кафтан на себя тащит. 
– Семен! 
– А! 
– Хлеб–то последний поели, а я не ставила. На завтра, не знаю, 
как быть. Нечто у кумы Маланьи попрошу. 
– Живы будем, сыты будем. 
Полежала баба, помолчала. 
– А человек, видно, хороший, только что ж он не сказывает 
про себя. 
– Должно, нельзя. 
– Сём! 
– А! 
– Мы–то даем, да что ж нам никто не дает? 

10