Книжная полка Сохранить
Размер шрифта:
А
А
А
|  Шрифт:
Arial
Times
|  Интервал:
Стандартный
Средний
Большой
|  Цвет сайта:
Ц
Ц
Ц
Ц
Ц

Образ Москвы и мифологема «женщина-город» в цикле очерков И. С. Шмелева «Сидя на берегу»

Покупка
Основная коллекция
Артикул: 616938.01.99
Суматохина, Л. В. Образ Москвы и мифологема «женщина-город» в цикле очерков И. С. Шмелева «Сидя на берегу» [Электронный ресурс] / Л. В. Суматохина; Ред.-состав. : Н. М. Малыгина // Москва и «московский текст» в русской литературе XX века. X Виноградовские чтения: Материалы международной научной конференции (Москва, 15-17 ноября 2007 года). - Москва : МГПУ, 2007. - С. 21 - 27. - ISBN 978-5-243-00222-6. - Текст : электронный. - URL: https://znanium.com/catalog/product/417817 (дата обращения: 28.03.2024). – Режим доступа: по подписке.
Фрагмент текстового слоя документа размещен для индексирующих роботов. Для полноценной работы с документом, пожалуйста, перейдите в ридер.
УДК 
882.09 
ББК 
84.3(2РОС)6я43 
М82

Печатается по решению 
Редакционно-издательского совета МГПУ

Работа рекомендована к печати 
Научно-методическим советом МГПУ

Оргкомитет конференции:
ректор В. В. Рябов (председатель), 
проректор по НИР Н.П. Пищулин (зам. председателя), 
начальник управления планирования и координации 
НИР Р. Г. Резаков (зам. председателя), 
декан филологического факультета 
В.А. Коханова (зам. председателя), 
зам. декана по НИР АЖ  Смирнова, 
профессор С.А. Джанумов, 
профессор Н.М. Малыгина, 
проф. Е.Ф. Киров

Редактор-составитель: 
доктор филологических наук, профессор Н.М. Малыгина

Научный редактор:
кандидат филологических наук, доцент Л.В. Суматошна

Рецензенты:
доктор филологических наук, профессор Т.Т. Давыдова, 
кандидат филологических наук, доцент М.В. Яковлев

М82 
Москва и «московский текст» в русской литературе XX века. 
X Виноградовские чтения: Материалы международной научной 
конференции (Москва, 15-17 ноября 2007 года) / Ред.-состав.: Н.М. Малыгина. —  М.: МГПУ, 2007. —  100 с.

Для филологов, преподавателей, аспирантов и студентов филологических факультетов вузов, 
учителей-словесников.
Основу сборника составляют материалы юбилейных 10-х Виноградовских чтений. В статьях рассматривается московская тема в творчестве писателей XX века: К.Д. Бальмонта, И.С. Шмелева, 
А.П. Платонова, М.А. Булгакова, М.И. Цветаевой, А.И. Солженицына, Ю.В. Трифонова, Ю В. Мам- 
леева, Н. Коляды.

Ответственность за достоверность изложенных фактов, аутентичность цитат, правописание и стиль, правильность оформления библиографии, соблюдение закона об авторском и 
смежном праве несут авторы включенных в настоящий сборник статей.

ISBN 978-5-243-00222-6
© МГПУ, 2007.

Л.В. Суматохина,
ИМЛИ им. А. М. Горького РАН

Образ Москвы и мифологема «женщина-город» 
в цикле очерков И.С. Шмелева «Сидя на берегу»1

«...Искусство всегда, не переставая, занято двумя 
вещами. Оно неотступно размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь. Большое, истинное искусство, то, которое называется Откровением Иоанна, 
и то, которое его дописывает»2.
Б.Л. Пастернак

Образ Москвы в цикле очерков Шмелева «Сидя на берегу» является одним из центральных. Совершенно очевидно, что крестный 
ход, описанный во втором очерке, происходит в Москве. Четвертый 
и пятый очерки, о которых пойдет речь в этой статье, —  тексты о 
Москве, на что указывают их заглавия: «Город-призрак» и «Москва 
в позоре» —  и эпиграф к первому из них, строка из стихотворения 
Ф. Глинки «Москва»: «Город чудный, город древний...»
Создавая свой образ города, Шмелев, безусловно, опирается на 
Библию, Евангелие —  «Золотую книгу» из одноименного очерка 
того же цикла. На страницах Библии, в особенности, Откровения 
Иоанна Богослова, противопоставлены два города, два символических образа: Новый Иерусалим, Небесный Град, «сходящий от Бога 
с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего» 
(Откр.21:2), —  и Вавилон, «великая блудница», «жена, сидящая на 
звере багряном» (Откр.17:3), держащая «золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее» 
(Откр.17:4).
Два очерка в цикле Шмелева со- и противопоставлены по 
принципу контраста. Образ земного города рисуется Шмелевым в 
напряженном поле библейской антитезы.
Образ Москвы в очерке «Город-призрак» возникает и разворачивается как в соответствии с общим для цикла приемом (облака

1 Искренне благодарю О.В. Быстрову за идею, легшую в основу этой статьи.
2 Пастернак Б.Л. Собрание сочинений; В 5-ти тт. Т. 3: Доктор Живаго: Роман. —  М.: Художественная литература, 1990.— С. 91-92.

над океаном в чужой стране напоминают о Родине), так и в связи с 
библейской символикой. В Откровении Иоанна Богослова сказано: 
«И пришел ко мне один из семи Ангелов <...> и сказал мне: пойди, 
я покажу тебе жену, невесту Агнца. И вознес меня в духе на великую и высокую гору и показал мне великий город, святый Иерусалим, который нисходил с неба от Бога» (Откр. 21:9, 10). Шмелев 
пишет: «Он явился моей душе, нетленный, предстал на небе. Ибо 
земля —  чужая. <...> Облака наплывали с океана <...> Быстро менялось в небе. Вот —  выдвинулась гора, склонилась. За нею —  город: холмы и башни. А вот купола за куполами, один над другим, 
рядами, как на гравюрах старых “Святого Града”: храмы над храмами, в серых стенах из камня»1.
Сакральным центром этого нетленного «небесного града», Москвы шмелевских воспоминаний, является Храм Христа Спасителя. 
Детальный образ (в красках, звуках, ощущениях) рисуется в начале 
очерка. Все в нем дышит исполинской силой духа: «В золотом 
шлеме исполина, видный на всю Москву, совсюду блистающий 
сиянием, <...> он давит своей массой. Бродишь, бродишь вокруг 
него, с трудом поднимая ноги: такая тяга! Глядишь на стены, на 
купол, закрывший небо, и в голове мутится, —  такая сила!» (204).
Охватывая потом мысленным взором родное Замоскворечье и 
Кремль —  «хранитель славы, святынь российских, хранитель былых страданий» (204), автор неизменно возвращает читателя к 
Храму, средоточию Москвы, России, православия: «Там еще шумы 
жизни, а здесь —  благодатно-тихо. Чутко-тихо. У великого Храма 
всегда тихо <...> В Храме всенощная идет <...> Звон великого 
Храма чудный <...> светлые стены Храма будут белеть и ночью 
<...> Тяжелый широкий памятник <...> Место Ему —  по Нем: у 
Храма побед и мира, у русской силы» (204-205).
Небесный Град в Апокалипсисе весь сияет самоцветами и прозрачным золотом: «Стена его построена из ясписа, а город был чистое золото, подобен чистому стеклу. Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями: основание первое яспис, 
второе сапфир, третье халкидон, четвертое смарагд, пятое сардо
1 Шмелев И.С. Собрание сочинении: В 5-ти тг. Т. 2: Въезд в Париж: Рассказы. Воспоминания. Публицистика. —  М.: Русская книга, 2001. —  С. 203. Далее в статье тексты Шмелева цитируются по этому изданию с 
указанием страницы в скобках.

нике, шестое сердолик, седьмое хризолит, восьмое вирилл, девятое 
топаз, десятое хризопрас, одиннадцатое гиацинт, двенадцатое аметист. А двенадцать ворот —  двенадцать жемчужин: каждые ворота 
из одной жемчужины. Улица города —  чистое золото, как прозрачное стекло» (Откр. 21: 18-21). Конечно, никакой земной город, даже самый любимый, не может сравниться с тем, что приготовил 
Господь любящим его. И все же в очерке Шмелева в панорамах 
святого града памяти все сияет светом куполов, крестов и белых 
колоколен «над золотисто-зелеными садами», светом «вызолоченных», «не хищных, широких и пушистых, —  орлов России» на 
башнях Кремля (204—205). «Москва. Покойная простота и сила. Белый камень и золото», —  пишет Шмелев (206).
Москва в очерке «Город-призрак» предстает как хранительница русской истории. Могучее царство сложила не только доблесть и воинская сила, но и кротость, святость —  сила духа. 
«Сколько там спит святого, крепкого и бессмертного, кровного 
нашего, родного, под сводами соборов полутемных, тесных, хоть 
и неладно, да крепко сбитых из тесаного камня! Там Святители 
почивают, водители народа смутного, степного, лесового <...> 
Даль святая и светлая, —  из тьмы времен, из лыка, из поскони, из 
скудости, —  скромно глядит доселе. Святая крепость сложила какое Царство! <...> Там лампады мерцают кротко, после пламени 
бурных лет. В свете вечернем, тихом, стелется голубой ладан — 
после дымов-пожаров» (205). Князья, цари, святые —  его созидатели и ... обитатели, поскольку трудно точно определить, на земле или на небе существует воссозданный в очерке Шмелева мир.
И если в начале очерка описан Храм Небесного Царя, то в его 
финале Шмелев отдает дань царю земному, описывая памятник царю Александру III у Храма: «Порфира его громадна; трудна, тяжела 
Держава <.. .> сидит и глядит за реку, за Москву-реку, на прошлую 
даль степную, откуда валили орды. Россия собрана, крепко сбита 
<.. >  Орлы сторожат концы: крылья для взлета подняты» (205).
Словно предваряя трагическую утрату городом его чистоты и 
силы, Шмелев описывает наступление темноты и трижды подчеркивает светоносность московских святынь: «Сумерки гуще. Замоскворечье гаснет, сады темнеют. Но крестики колоколен четко видны на небе.
И Кремль гаснет. Великий Иван-Звонарь еще блистает смутно.
И здесь темнеет, но светлые стены Храма будут белеть и ночью. И  золотая шапка будет светить мерцаньем» (205; Курсив 
мой — JI.B.).
Так и должно быть: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла 
его» (Ин. 1:5). Это один лик Москвы, о котором в финале очерка 
сказано: «Нетленное взять нельзя».
Другой образ ему резко противопоставлен. Как точно гласит 
название следующего очерка, перед нами —  «Москва в позоре».
Хорошо знакомые Шмелеву по Библии метафоры «город-дева» 
и «город-блудница» детально исследовал В.Н. Топоров —  как два 
варианта, «два полюса» единой мифологемы1. Исследователь приводит множество примеров, в частности библейских, того, как в 
структуре образа становятся тождественными целомудрие девы и 
крепость города, а «взятие города приравнивается к потере чести». 
В слове «разврат» ученый видит его внутренний смысл: город, лишенный защиты и целостности, с разверстыми вратами, слова 
«пасть» и «овладеть» в равной степени могут быть отнесены к городу и к женщине. В.Н. Топоров указывает на символический 
смысл насилия над женщинами после захвата города врагом.
Закатные облака над океаном в начале «Москвы в позоре» снова напоминают автору «дымное золото и звоны» (206), но теперь 
уже как нечто далекое, ушедшее в прошлое вместе с детством. Через образ града Китежа Шмелев ведет нас к другим воспоминаниям: «Были когда-то звоны, слышала их душа живая... Святой 
Китеж... Не захотел позора, укрылся бездной. Соборы его и звоны 
нетленно живут доныне, в глубоком Светлояре. Сокрылся Китеж до 
радостного Утра, чистый. Никуда не ушла Москва, покорно лежит 
и тлеет» (206).
Вспоминает Шмелев и другое избавление от позора —  пожар 
Москвы, захваченной Наполеоном в 1812 году, так вдохновенно

1 Топоров В.Н. Текст «города-девы» и «города-блудницы» в мифологическом аспекте // Структура текста —  
81. — М., 1981. — С. 53 -5 8 .

воспетный Пушкиным —  как жест протеста, самозаклания в ответ 
на насилие:
Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной 
С ключами старого Кремля:
Нет, не пошла Москва моя 
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар 
Нетерпеливому герою.
Отселе, в думу погружен,
Глядел на грозный пламень он.
(«Евгений Онегин». Глава 7. Строфа XXXVII).

«Не было Светлояра-чуда, —  почему же в пожарах не сгорела, 
отдалась, как раба, издевке?!» —  с горечью вопрошает Шмелев (206).
«Но известен и другой образ города, —  пишет В.Н. Топоров, —  
такого, который сам не блюдет своей крепости и целости, идет навстречу своему падению, ища кому бы отдаться и не спрашивая, кто 
его берет»1. Исследователь цитирует знаменитые ныне строки А. Ахматовой, восходящие опять-таки к библейским пророчествам2: «Когда приневская столица, / Забыв величие свое, / Как опьяневшая 
блудница, / Не знала, кто берет её». «Если крепость и сила города- 
девы в его целомудрии, так сказать, «невзятости», то город-блудница 
ищет спасения в отдаче всем и любому, в превращении каждого “насильника” <.. .> в своего покровителя. Сдача города на милость победителя —  та же отдача под покровительство (ср. вынос городских 
ключей и семантику ключа к девичьему сокровищу)»3.
Трагизм шмелевского очерка в том, что революция в Москве 
описана и как наглый захват города неприятелем, и как наполовину 
равнодушную сдачу его потенциальными защитниками: «Помню 
Москву в расплохе, отданную захвату нераденьем, бессильем власти; 
героев одиночных, бившихся голыми руками...» (208). Люди в толпе 
наблюдателей констатируют: «Через нас уж перекатило, теперь под

1 Топоров В.Н. Указ. соч. С. 56.
2 «Как сделалась блудницею верная столица, исполненная Правосудия! Правда обитала в ней, а теперь —  
убийцы» (Ис. 1:21).
3 Топоров В.Н. Указ. соч. С. 56.

ними» (206). В «тревожных шепотах, обрывках разговоров» (206) 
звучит иногда робкое напоминание о славном прошлом, но оно ни в 
ком не пробуждает воли к сопротивлению. Святые для русского слуха слова подвергаются в этом бессильном «смутном говорке» 
осквернению, и через язык Шмелев тонко передает невидимые процессы духовного распада: «...по Кремлю стреляют <...> церкви разбивают <...> Все теперь колокольни посшибают <...> И народ не 
вступается! В старину, бывало, в набат били <.. .>
—  Раз держава, надо держать! У Костомарова, например... 
Минин и Пожарский... И помазание было!
—  Теперь во как ма-жут!» (207).
Автор очерков мучительно страдает, вспоминая, как чистая, 
святая, светлая, гордая Москва полудобровольно отдалась врагам. 
В картинах революционной Москвы так много мутных сцен и образов рас-пада, раз-рушения, раз-врата: «Помню Москву в позоре — 
беспутный гомон, под красными лоскутами в блестках, в сусали 
трактирной, балаганной. “Впи-ред... впиред...!” —  похотливый, 
раз1ульный выкрик, мокрые юбки в ветре, над голыми ногами, шлепающие в лужах полсапожки, раздерганные кофты, сбившиеся 
платки на шеях, простоволосые головы под ветром, сиплые с визга 
глотки <...>.
И строгие лица помню, —  в тоске, в тревоге.
Пьяную Москву-реку, в разгульных лодках, в матросах гологрудых, в гармоньях, в девках... И Храм, золотой, зеркальный, в 
пьяной реке метался» (208).
И еще: «Выбитые до лоска парки, смятые цветники бульваров и 
своры девок, щекастых, голоногих, на круглых ногах-обрубках, с 
бедрами обгулявшейся коровы, с расхлястанной солдатней в обнимку, с красными лентами на челках, в награбленных обновках. 
Ходили за ними кавалеры, в бантах, в хохлах, в навертках, обнюхивались, терлись» (208).
Как много, как часто —  об одном и том же! А ведь, по точному 
наблюдению И.А. Ильина, «Шмелев вообще не знает ни лишних, 
ни случайных слов»!1 Словно он навсегда ранен зрелищем поругания, позора и разрушения святого города, целомудренного сердца

1 Ильин И.А. Творчество Шмелева // Ильин И.А. Одинокий художник: Статьи. Речи. Лекции. —  М.: Искусство, 1993. — С. 105 -  117. — (История эстетики в памятниках и документах). —  С. 109.

России. После этих отвратительных картин уже ничто не удивляет: 
ни «побитый Кремль, пробитые купола соборов <...> умолкнувшие 
часы на Спасской» (208), ни «душные ночи лета <...> в жути», ни 
«залпы ночных расстрелов» (209; последняя фраза очерка). Город- 
блудница, предавшийся разврату, отпавший от Спасителя, обречен 
на муки.
Здесь ощутима еще одна библейская параллель —  с земным 
ветхозаветным Иерусалимом, изменившем своему Господу: «...Так 
говорит Господь Бог дщери Иерусалима <...> И проходил Я мимо 
тебя, и вот, это было время твое, время любви; и простер Я воскри- 
лия риз Моих на тебя, и покрыл наготу твою; и поклялся тебе и 
вступил в союз с тобою <...> Но ты понадеялась на красоту твою, 
и, пользуясь славою твоею, стала блудить и расточала блудодейст- 
во твое на всякого мимоходящего, отдаваясь ему <.. .> Посему выслушай, блудница, слово Господне! <...> Я буду судить тебя судом 
прелюбодейцев и проливающих кровь и предам тебя кровавой ярости и ревности...» (Иезек. 16:3, 8, 15, 35, 38).
Итак, образ Москвы в цикле очерков «Сидя на берегу» создается Шмелевым как тяготеющий к двум полюсам библейской метафоры: Святой Град, невеста Небесного Жениха, —  и город- 
блудница. А поскольку она, по словам Ф. Глинки, «Град срединный, град сердечный, / Коренной России град!», то Москва в этих 
двух обликах символизирует два противоборствующих полюса народной души.
Мысли о двойственности народной души, о ее светлой и темной сторонах, о религиозно-нравственных причинах революционной трагедии Шмелев развил в речи «Душа Родины», с которой выступил в феврале 1924 года на вечере «Миссия русской эмиграции». В цитате из этой речи, которою мы завершим свою статью, 
сказано и о женственности, столь присущей городу Москве и русской душе, и о взыскании этой душой Небесного Града: «Это искание Правды, желание строить жизнь с Богом и “по-Божьи”, взыскание Града Небесного, Китеж-града, тоска, что все еще нет его <...> 
Вот что такое —  Светлая сторона души России». «Русская душа —  
страстная, в созерцательности восточной», «молодая, ждавшая Жениха своего, вся в порывах на высоту и в дали, искала, разметавшись, ждала... И не дождавшись Града, метнулась к аду... И ринулась!..» (436).